— Чем могу быть полезен, мадам? — спросил он.
— Тот мужчина, который стоял вот здесь, — продолжала она. — Тот, с которым вы вышли на улицу…
— Да? — Хозяин принял свое выжидательное, полное непонимания выражение лица, подумав, Боже, в ее-то возрасте.
— Вы знаете его имя?
— Ну… Дайте-ка припомнить… — И он сделал вид, что старается вспомнить, дразня ее за это неприкрытое и непристойное преследование, наказывая за оскорбление памяти о тех женщинах, которых она ему напомнила всего несколько часов назад. — Да, кажется так, — сказал он. — Краун. Тони Краун.
Женщина закрыла глаза и оперлась рукой о стойку бара, как будто пыталась сохранить равновесие. Поймав озадаченный взгляд владельца бара, она открыла глаза и оттолкнулась немного поспешно от опоры. — Вы случайно не знаете, где он живет? — спросила она. Ее голос потускнел, и у мужчины появилось мимолетное необъяснимое впечатление, что она с облегчением бы услышала отрицательный ответ.
Он колебался. Затем пожав плечами, он дал ей адрес Крауна. В его задачи здесь не входило воспитание посетителей. Его дело управлять своим баром, а значит ублажать клиентов. И даже если сюда включались нелепые стареющие леди, спрашивающие адреса молодых людей, то это было их дело.
— Вот, — сказал он. — Я напишу вам. — Он быстро нацарапал адрес на листке блокнота, оторвал его и протянул ей. Он твердо держал листок, и по его легкому шелесту он понял, что у нее дрожат руки.
И тут он не смог отказать себе в удовольствии съязвить:
— Осмелюсь посоветовать вам, мадам, предварительно позвонить. Или что еще лучше написать. Мистер Краун женат на красивой и очаровательной женщине.
Женщина бросила на него непонимающий взгляд, будто не поверила своим ушам. Затем она рассмеялась. Смех прозвучал естественно, непринужденно и музыкально.
— Да что вы, глупый вы человек, — произнесла она сквозь смех. — Он мой сын.
Она сложила листок с адресом, предварительно тщательно прочитав его, и положила его в сумочку.
— Спасибо, — поблагодарила она. — И спокойной ночи. Я уже заплатила. Он поклонился и взглядом провожал ее до самого выхода, чувствуя, что опростоволосился.
Американцы, думал он. Самые загадочные люди в мире.

Глава 2

Оглядываясь назад, мы можем определить тот момент времени, который оказался решающим и поменял ход нашей жизни, в которой мы безвозвратно выбрали свой новый путь. Этот крутой поворот может быть результатом тщательно обдуманного плана или же просто несчастного случая; после себя мы оставляем либо счастье, либо разрушение, поворачиваясь лицом к другому счастью, или же к еще более страшной катастрофе; но пути назад нет. Это может быть момент в полном смысле слова — секундный поворот руля, обмен взглядами, брошенная фраза — или же это может быть долгий день, неделя, время года, в течение которого мучительно принимается решение — за это время сотни раз поворачивается руль вашей машины, накапливаются незначительные запланированные неприятности.
Для Люси Краун таким моментом было лето.
Началось оно обычно, как и все предыдущие.
В коттеджах вокруг озера раздавался стук молотков — это прибивались навесы, готовились к спуску на воду плоты, ожидающие первых купальщиков. В лагере для мальчиков на дальнем конце озера очищали и разравнивали площадку для бейсбола, каноэ устанавливались на рельсы, на верхушке флагштока перед столовой прикрепляли новый блестящий золотом шар. Владельцы гостиниц перекрасили свои здания еще в мае, потому что был уже 1937 год и даже в Вермонте было похоже, что депрессия наконец позади.
В конце июня, когда Крауны подъехали к коттеджу, снятому ими еще год назад, все трое — Оливер, Люси и Тони, которому в то лето было тринадцать лет, с удовольствием вдыхали парящее в воздухе томное предвосхищение предстоящего отдыха. Это ощущение усиливалось воспоминанием того, что за это время Тони чуть было не умер и чудом избежал смерти.
Оливер мог провести здесь только две недели, потом ему нужно было вернуться в Хэтфорт, и он большую часть времени проводил с Тони, они вместе ходили на рыбалку, плавали, прогуливались в лесу, чтобы ненавязчиво создать у Тони впечатление, что он ведет активный и нормальный для тринадцатилетнего мальчишки образ жизни, и тем не менее оградить его от перенапряжения, от которого предостерегал Сэм Петтерсон — их семейный доктор.
И вот прошло две недели, в воскресенье вечером один из чемоданов Оливера стоял упакованный на крыльце коттеджа. Вокруг озера царило оживление и суета, было необычно много машин — мужья и отцы семейств собирались в дорогу. Еще разморенные воскресным обедом и с шелушащейся от воскресного загара кожей, они забирались в свои машины и возвращались в город, где их ждала работа, оставляя свои семьи согласно американской традиции, по которой больше всего отдыхали те, кто в этом меньше всего нуждается.
Оливер и Петтерсон лежали в шезлонгах на лужайке под тополем лицом к озеру. У каждого в руке был бокал виски с содовой, и время от времени один из них взбалтывал напиток, наслаждаясь тихим стуком люда о стенки бокала.
Оба они были высокими мужчинами, приблизительно одного возраста, и, вероятно, даже одного социального класса и образования, но явно отличались темпераментом. Оливер сохранил тело и движения атлета: точные, быстрые и энергичные. Петтерсон, казалось, немного запустил себя. Ему свойственна была сутулость, и даже когда он сидел, создавалось впечатление, что поднявшись на ноги, он непременно чуть сгорбится. У него были проницательные глаза, почти всегда прикрытые лениво полуопущенными веками, возле которых кожа была изрезана сеточкой морщинок от частого смеха. Брови его были густыми и торчали во все стороны, нависая над глазами, волосы были жесткими, неровно подстриженными, с достаточным количеством седины. Оливер, хорошо знавший Петтерсона, однажды сказал Люси, что Петтерсон, вероятно, однажды взглянув на себя в зеркало, хладнокровно решил, что у него есть выбор между внешностью банального красавца, вроде кинозвезды на вторых ролях, или же интригующей небрежностью пробивающейся проседи. — Сэм умный человек, — одобрительно прокомментировал Оливер, — и он выбрал второе.
Оливер был уже одет по-городскому. На нем был костюм из индийской льняной полосатой ткани и голубая рубашка, волосы были немного длинноваты, так как он не считал нужным появляться у парикмахера во время отпуска, кожа носила ровный загар после часов, проведенных на берегу озера. Глядя на него, Петтерсон отметил, что Оливер в тот момент был в своей лучшей форме, когда явные результаты отдыха в оправе городского костюма, придавали ему вид учтивого официоза. Ему бы очень пошли усы, Петтерсон выглядел бы очень впечатляюще. Он похож на человека, занимавшегося чем-то очень сложным, важным и даже рискованным; он прямо как сошел с портрета молодого командира кавалерии конфедератов, которые можно найти в книгах по истории Гражданской войны. При такой внешности, если бы мне пришлось заниматься доставшимся от отца печатным делом, я был бы очень разочарован, подумал он.
На другом берегу озера, там где небольшая насыпь гранита спускалась к самой воде, виднелись крохотные фигурки Люси и Тони, спокойно плывущих в маленькой лодочке. Тони удил рыбу. Люси не хотела брать его, потому что это был последний день Оливера на озере, но Оливер настоял, и не только ради Тони, но и потому что чувствовал в Люси чрезмерную склонность драматизировать приезды, расставания, юбилеи и праздники.
Петтерсон носил вельветовые брюки и рубашку с коротким рукавом, потому что ему еще предстояло вернуться в гостиницу, которая была в двухстах ярдах оттуда, чтобы упаковать чемодан и переодеться. Коттедж был слишком мал для гостей.
Когда Петтерсон предложил приехать на следующие выходные и осмотреть Тони, тем самым спасая Люси и ребенка от поездки в Хатфорд в конце лета, Оливер был тронут этим проявлением заботы со стороны друга. Но увидев затем Петтерсона с миссис Вейлс, тоже жившей в гостинице, он переоценил свою признательность. Миссис Вейлс была красивой брюнеткой, с маленькой круглой фигурой и жадными глазами. Сама она была из Нью-Йорка, куда Петтерсон по крайней мере дважды в месяц под разными предлогами ускользал без жены. Миссис Вейлс, как выяснилось, приехала в четверг, за день до того как Петтерсон сошел с поезда и должна была уехать в Нью-Йорк незаметно в следующий вторник. Они с Петтерсоном придерживались официальной и корректной манеры общения, вплоть до того, что никогда не называли друг друга по имени. Но после двадцати лет знакомства с врачом, который по выражению Оливера, был довольно честолюбив в отношениях с женщинами, Оливера невозможно было обмануть. Он конечно ничего по этому поводу не сказал, но приправил свое выражение благодарности по поводу длительного путешествия Петтерсона в Вермонт доброжелательным и одновременно циничным удивлением.
Со стороны лагеря для мальчиков, на противоположном берегу, на расстоянии полумили от озера доносились слабые звуки горна. Друзья слушали молча, потягивая из своих бокалов, до тех пор пока звуки не замерли, оставляя легкое эхо, плывущее по поверхности воды.
— Горн, — проговорил Оливер. — Такой старомодный звук, не правда ли? — Он сонно уставился на плывущую вдали лодку, где сидели его жена и сын, готовые скрыться в тени гранитного шельфа. — Подъем. Равняйсь. Смирно. Отбой. — Он покачал головой. — Готовят молодое поколение к светлому будущему.
— Может им лучше использовать сирену, — ответил Петтерсон. — В укрытие. Враг в воздухе. Отбой тревоги.
— Тебе очень весело? — добродушно заметил Оливер.
Петтерсон ухмыльнулся.
— Действительно весело. Просто доктор всегда кажется более умным с насупленным видом. Я просто не могу удержаться.
Некоторое время они сидели молча, вспоминая музыку горна и лениво думая о старых добрых военных годах. Телескоп Тони лежал на траве рядом с Оливером, и он сам не зная зачем поднял его. Он приложил телескоп к глазу и навел резкость на поверхность воды. Далекая лодочка приобрела четкие очертания и выросла в размерах в кругляше линзы, и Оливер мог видеть, как Тони медленно сматывает свою удочку, а Люси поворачивает в сторону дома. На Тони был красный свитер, хотя на солнце было довольно жарко. На Люси был купальник, открывавший ее спину темно-коричневую на фоне серо-голубого гранита дальней скалы. Она равномерно и с силой налегала на весла, лишь изредка оставляя белый след пены на гладкой поверхности воды. Корабль мой возвращается в родную гавань, подумал Оливер, внутренне улыбнувшись напыщенности своего сравнения по отношению к этому скромному явлению.
— Сэм, — произнес Оливер, не отрывая телескопа от глаза. — Я хочу попросить тебя об одном одолжении.
— Да?
— Я хочу, чтобы ты сказал Люси и Тони именно то, что ты сказал мне. Петтерсон, казалось, уже совсем заснул. Он развалился в своем кресле, уронив подбородок на грудь, полузакрыв глаза и вытянув свои длинные ноги. Раздалось кряхтение:
— И Тони тоже?
— Именно Тони прежде всего, — ответил Оливер.
— Ты уверен?
Оливер положил на землю телескоп и решительно кивнул.
— Абсолютно, — сказал он. — Он полностью доверяет нам… Пока что.
— Сколько ему сейчас? — спросил Петтерсон.
— Тринадцать.
— Удивительно.
— Что удивительно?
Петтерсон ухмыльнулся.
— В этом возрасте в наше-то время. Тринадцатилетний мальчик, который доверяет родителям.
— Послушай, Сэм, — прервал его Оливер, — ты снова изменяешь своей привычке говорить умные вещи.
— Может быть, — согласился Петтерсон, сделав глоток из своего бокала и устремив взгляд на лодку, все еще маячившую вдали на залитой солнцем поверхности воды. — Обычно люди просят докторов говорить правду, — ответил он. — А когда они получают то, что хотели… Уровень разочарования всегда очень высок, когда речь идет о правде, Оливер.
— Скажи мне, Сэм, — парировал Оливер. — Ты всегда говоришь правду, когда тебя об этом просят?
— Редко. Я исповедую другой принцип.
— Какой же?
— Принцип легкой успокоительной лжи.
— Я не верю в существование такого понятия, как успокоительная ложь, — сказал Оливер.
— Ты ведь родился на севере, — улыбнулся Петтерсон. — А я, если ты помнишь, в Вирджинии.
— Ты имеешь такое же отношение к Вирджинии, как и я.
— Ладно, — сдался Петтерсон. — Мой отец из Вирджинии. Это не проходит бесследно.
— Не важно откуда твой отец, — возразил Оливер, — должен ведь ты говорить правду хоть ИНОГДА, Сэм.
— Да, — кивнул Петтерсон.
— Когда?
— Когда я считаю, что человек может переварить ее, — сказал Петтерсон не покидая своего легкого почти шутливого тона.
— Тони переварит, — сказал Оливер. — У него крепкое нутро.
Петтерсон кивнул:
— Да, это правда. А почему бы нет — ему уже тринадцать. — Он сделал очередной глоток и поднял бокал, поворачивая его в ладони, как бы внимательно изучая. — А Люси? — спросил он.
— О Люси не беспокойся, — жестко ответил Оливер.
— Она согласна с тобой? — настаивал Петтерсон.
— Нет, — Оливер нетерпеливо отмахнулся. — Ее послушать, так Тони должен дожить до тридцати лет с твердым убеждением, что детей находят в капусте, что никто никогда не умирает, что Конституция гарантирует, что Энтони Крауна все будут любить больше всего на свете, больше жизни самой. Петтерсон улыбнулся.
— Смеешься, — сказал Оливер. — До рождения сына всегда думаешь, что только и будешь воспитывать его и давать образование. На самом деле это последнее, что ты делаешь. Приходится вести непрерывную борьбу за каждую крупинку его бессмертной души.
1 2 3 4 5 6 7