– Она встала. – Я отказываюсь от десерта, тем более что все эти низенькие активные труженики серебряного экрана любят тощих женщин.
Она быстрыми, решительными шагами пошла к выходу.
– Гретхен! – крикнул ей вслед Джонни. В голосе его послышались нотки искреннего удивления. Что-то сейчас произошло с ним такое, чего прежде никогда не было, и это нечто никак не укладывалось в привычные рамки отлично продуманной игры, в которую он постоянно играл. Она, не оглядываясь, стремительно вышла на улицу, и никто из этих жалких лакеев даже не успел открыть перед ней двери.
Гретхен быстро дошла до Пятой авеню и только там, когда немного успокоилась и ее гнев спал, замедлила шаг. Как глупо волноваться из-за такой ерунды, подумала она. Какое ей дело до того, что думает Джонни Хит о ее жизни? Он, конечно, притворяется, утверждая, что ему нравятся женщины свободные, потому что с ними он тоже чувствует себя свободным. Он ушел несолоно хлебавши с пира и теперь пытается заставить ее заплатить за это. Ему не понять, что чувствует она, Гретхен, когда просыпается утром и видит в кровати лежащего рядом с ней Колина. Она не свободна от своего мужа, и он не свободен от нее, и от этого им стало только лучше и радостнее жить. Что эти люди с толстой мошной понимают в свободе?
Она поспешила в отель, поднялась к себе и, взяв трубку телефона, попросила телефонистку соединить со своим домом в Беверли-Хиллз. В Калифорнии сейчас восемь часов, и Колин должен быть дома. Ей нужно поговорить с ним, услышать его голос, несмотря на то что он не любил разговаривать по телефону и частенько бывал резким и грубым, даже когда ему звонила она. Но к телефону никто не подошел. Тогда она позвонила на студию, попросила соединить ее с монтажной. Но там ей сообщили, что мистер Берк уехал домой. Она медленно положила трубку на рычаг и стала беспокойно ходить взад и вперед по комнате. Сев за стол, вытащила лист бумаги и начала писать ему письмо:
«Дорогой Колин, я звонила, но тебя не оказалось дома, и на студии тебя тоже не было, и сейчас мне очень грустно, так как один человек, мой бывший любовник, отозвался обо мне дурно, а это несправедливо. Это испортило мне настроение. В Нью-Йорке слишком тепло, Билли любит своего отца больше, чем меня, и я так несчастна здесь без тебя. А тебя нет дома, хотя ты должен там быть, и в голову лезут глупые мысли. Я намерена спуститься в бар и пропустить две-три рюмки, и если кто-то попытается ко мне там пристать, я немедленно вызову полицию. Я просто не знаю, как буду жить эти две недели без тебя. Мне только остается надеяться, что во время нашего спора по поводу эпизода в картине я не показалась тебе отвратительной всезнайкой, и если ты простил меня, то обещаю не исправляться, не изменяться и никогда не закрывать рта при условии, что и ты не будешь исправляться, изменяться и закрывать рот. Когда ты провожал нас в аэропорт, я заметила, что у тебя потерт воротничок, и поняла, какая я плохая домохозяйка, но все равно я на самом деле домохозяйка, домохозяйка и еще раз домохозяйка, жена в твоем доме, представительница самой лучшей профессии в мире, и если тебя не будет дома, когда я позвоню тебе в следующий раз, то не знаю, какую месть я придумаю. Про то ведает только один Бог. Люблю тебя. Г.»
Запечатав письмо, не перечитав, в авиаконверт, она спустилась в холл, где его проштемпелевали, и она его опустила в щель почтового ящика. Теперь этот листок бумаги, чернила на нем, самолет, летящий ночным рейсом, соединяли ее с центром ее жизни через громадное расстояние в три тысячи миль, через весь темный бескрайний континент.
Потом она зашла в бар, выпила, не перебросившись ни словечком с барменом, два стаканчика виски и, так как к ней никто не приставал, поднялась к себе, разделась и легла спать.

На следующее утро ее разбудил телефонный звонок. Это был Вилли.
– Мы приедем к тебе через полчаса. Мы уже позавтракали.
Вилли, ее бывший муж и бывший летчик, быстро и хорошо вел машину. В небольших красивых рощах Новой Англии листья на деревьях приобрели первый осенний багрянец. Они подъезжали к школе. На носу у Вилли опять красовались солнцезащитные очки, но сегодня они в самом деле прикрывали его глаза от яркого солнца, а не скрывали следы похмелья. Руки его спокойно, без всякой дрожи, лежали на баранке, и в голосе не было предательской хрипоты – этого свидетельства бурно проведенной ночи. Билли по дороге в школу дважды укачало, и им приходилось останавливаться, но, не считая этого, поездка оказалась приятной. Они казались процветающей американской семьей, которая солнечным сентябрьским днем мчится в поблескивающем никелем новом авто по зеленым просторам Америки.
Школа представляла собой большое здание из красного кирпича в колониальном стиле с белыми колоннами с несколькими старыми деревянными особняками-общежитиями, разбросанными по всей ее территории. Их окружали старые деревья и широкие площадки для спортивных игр. Подъезжая к главному корпусу, Вилли сказал:
– Ну, Билли, вот ты и поступаешь в загородный клуб!
Припарковав машину, они вместе с шумной толпой родителей и учеников поднялись по ступеням в большой, просторный холл. Улыбающаяся дама средних лет сидела за столом, регистрируя вновь прибывших. Она любезно пожимала каждому из них руку, говорила, что рада всех видеть и что-то вроде «стоит чудная погода, не правда ли?». Она протянула Билли цветную ленточку, чтобы он продел ее в петлицу пиджака.
– Дэвид Крофорд! – выкрикнула она в направлении группы учеников постарше с разноцветными ленточками на отворотах пиджаков. Тут же к ее столу подошел высокий парень лет восемнадцати в очках. Представляя его, она сказала:
– Уильям, это Дэвид, он займется твоим размещением. Если у тебя возникнут проблемы сегодня или в любое время в течение учебного года, то обращайся непосредственно к Дэвиду и не отставай от него, покуда он все не уладит.
– Да, Уильям, милости прошу, – сказал Крофорд важным голосом облеченного доверием лица, старшеклассника. – Я к твоим услугам. Где твои вещи? Я сейчас провожу тебя в твою комнату. – Он пошел впереди них к выходу, а дама средних лет, мило улыбаясь, дружески беседовала с представшим перед ней уже другим семейным трио.
– Надо же – Уильям, – прошептала Гретхен на ухо Вилли, когда они шли следом за двумя мальчиками. – Я сразу не поняла, к кому же обращается эта дама: к сыну или к тебе!
– Доброе предзнаменование, – ответил Вилли. – Когда я ходил в школу, всех учеников называли только по фамилии. Так нас готовили к службе в армии.
Крофорд взял у Билли из рук его чемодан, хотя тот вовсе не хотел его отдавать, и все они пошли через школьный городок к трехэтажному дому из красного кирпича, который явно был новее всех тех, что стояли поблизости.
– Это Силлитоу-Холл, – доложил их провожатый. – Твоя комната на третьем этаже.
Когда они вошли, то в коридоре им в глаза сразу бросилась дощечка, которая сообщала, что здание общежития – дар Роберта Силлитоу, отца лейтенанта Роберта Силлитоу-младшего, выпускника 1938 года, погибшего, сражаясь за свою родину, 6 августа 1944 года.
Гретхен стало не по себе от этой дощечки, но она приободрилась, услышав молодые поющие голоса, доносившиеся из комнат, а также ритмический гул джазовых мелодий, не сильно отличавшихся одна от другой. Они поднимались по лестнице за Крофордом и Билли.
Отведенная Билли комната была небольшой, но в ней поместились две койки, два небольших столика и два шкафа. Дорожный чемоданчик с личными вещами Билли, который они отослали сюда заблаговременно, стоял под одной кроватью, а другой, точно такой же, кто-то поставил у окна. На нем была бирка с фамилией Фурнье.
– Видишь, твоя сосед по комнате уже здесь, – сказал Крофорд. – Вы еще не встречались?
– Пока нет, – ответил Билли.
Гретхен он казался таким робким, подавленным, даже больше чем обычно, и ей оставалось только надеяться, что этот Фурнье не окажется хулиганом, задирой, педиком или наркоманом. Она вдруг ощутила полную свою бесполезность – жизнь сына от нее больше не зависела.
– Встретитесь за ланчем, – сказал Крофорд. – Звонок может раздаться в любую минуту. – Он улыбнулся Гретхен с Вилли улыбкой облеченного ответственностью лица. – Само собой, и родители тоже приглашаются к столу, миссис Эбботт.
Она поймала на себе страдальческий взгляд Билли, ясно говоривший «прошу тебя, только не сейчас!» – и сумела подавить в себе желание немедленно поправить Крофорда. У Билли еще столько времени впереди, чтобы объяснить ему, что фамилия его отца – мистер Эбботт, а матери – миссис Берк. Только не сегодня, не в первый день! Она посмотрела на Вилли. Тот качал головой.
– Очень любезно со стороны школьного начальства пригласить нас, – сказала она.
Крофорд жестом указал рукой на голую, незастланную койку.
– Я посоветовал бы тебе, Уильям, запастись тремя одеялами. По ночам бывает зверски холодно, а все начальство здесь относится к теплу, как истинные спартанцы, – они считают, что стужа лишь укрепляет наш характер.
– Сегодня же вышлю тебе три одеяла из Нью-Йорка, – пообещала Гретхен и обернулась к Вилли. – Ну, как насчет ланча…
– Но мы ведь не голодны, разве не так, дорогая? – ответил Вилли умоляющим голосом, и Гретхен сразу поняла, что ему совсем не хочется завтракать в школьной столовой, где никакой выпивки и в помине нет.
– Не очень, – пожалела его Гретхен.
– К тому же мне нужно вернуться в город к четырем. У меня встреча… очень важная, – его голос неловко затих. Такая отговорка никого не могла убедить.
Раздался громкий звонок.
– Ну вот, пожалуйте! – сказал Крофорд. – Столовая наша находится сразу за тем местом, где ты проходил регистрацию, Уильям. А теперь прошу меня извинить, нужно помыть руки перед едой. И не забудь, Уильям, если только тебе что-то потребуется – не стесняйся!
Строго выпрямившись, как истинный джентльмен, в своем блейзере и белых ботинках, стоптанных за три года обучения, он вышел в коридор, в котором все еще сбивались в один музыкальный калейдоскоп три разных проигрывателя в разных комнатах. Доминировал, конечно, лихо завывающий, неистовый и отчаянный Элвис Пресли.
– Послушай, – сказала Гретхен, – да он, кажется, ужасно милый юноша, как ты думаешь?
– Хотелось бы посмотреть на него, когда тебя не будет рядом, – попытался разочаровать ее Билли.
– Поживем – увидим. Тогда я тебе точно скажу.
– Иди-ка, Билли, на ланч, – сказал отец.
Гретхен чувствовала, как он жаждет опрокинуть первый стаканчик за день. Он вел себя просто великолепно, ни разу не предлагал остановиться у придорожной забегаловки всю дорогу до самой школы и вообще все утро вел себя как примерный, образцовый отец. Он честно заработал свой мартини.
– Давай мы проводим тебя до столовой, – предложила Гретхен.
Ей сейчас очень хотелось плакать, но она, конечно, не могла удариться в слезы перед сыном. Она осмотрела комнату.
– Думаю, когда вы здесь наведете порядок, все уберете, чуть украсите, то она станет очень уютной комнаткой. А у тебя, несомненно, хороший вкус.
Неожиданно замолчав, она первой вышла в коридор.
Вместе с небольшими группками учеников они возвращались через лужайку к главному корпусу. Гретхен остановилась у крыльца, правда, на почтительном расстоянии от него, ожидая, когда пройдут другие ученики с родителями, чтобы попрощаться с Билли. Ей не хотелось прощаться с ним у крыльца, которое плотным кольцом окружили незнакомые ей люди.
– Ну, думаю, можно попрощаться и здесь, – сказала она.
Билли обнял ее и порывисто, быстро поцеловал. Она с трудом смогла улыбнуться ему. Билли пожал руку отцу.
– Спасибо, что довезли, – сказал он ровным тоном им обоим. Потом, не проронив ни слезинки, повернулся и неторопливо пошел прочь, к крыльцу, присоединяясь к говорливому потоку учеников, его по-детски долговязая, худая фигура потерялась, пропала. Теперь ее сын неумолимо становился одним из членов этой многообещающей мужской компании, до которой теперь только из далекого прошлого будут доноситься материнские голоса, которые когда-то убаюкивали, поощряли их баловство или бранили.
Через пелену слез она наблюдала, как он прошел между белыми колоннами в широко распахнутые двери, как из освещенного солнцем пространства скрылся в тени. Вилли обнял ее за талию, и оба они, благодарные друг другу за эту поддержку, пошли к машине. Они ехали по петляющей тенистой улице, вдоль школьных площадок для спортивных игр: на беговых дорожках сейчас не было бегунов, ворота, раскрыв свой зев, стояли без вратарей, а на бейсбольном поле не было ни души.
Гретхен сидела на переднем сиденье рядом с Вилли, глядя прямо перед собой. Вдруг с его стороны до нее донеслись какие-то странные звуки. Они остановились под деревом. Вилли, утратив самообладание, горько расплакался, и она тоже не могла больше сдерживаться. Она порывисто вцепилась в него, они обняли друг друга, и оба безудержно рыдали, оплакивая Билли, жизнь, ожидавшую его впереди, Роберта Силлитоу-младшего, их самих, любовь, миссис Эбботт, миссис Берк, все выпитое ими виски, все совершенные ими ошибки, свою прошлую испорченную жизнь.

– Не обращайте на меня внимания, – говорила Рудольфу девушка, увешанная фотоаппаратами, когда Гретхен и Джонни Хит, выйдя из автомобиля, направились прямо к Рудольфу. Он стоял под громадной вывеской с начертанной на ней аршинными буквами надписью «КАЛДЕРВУД» на фоне голубого сентябрьского неба. Сегодня был день открытия нового торгового центра на северной окраине Порт-Филипа, и этот район Гретхен хорошо знала, ибо через него проходила дорога, ведущая к поместью Бойлана.
Гретхен с Джонни не попали на церемонию открытия нового супермаркета, потому что Джонни никак не мог вырваться с работы до ланча. Джонни, конечно, в этом раскаивался, как раскаивался в их нелицеприятной беседе с Гретхен за ужином пару дней назад, он покаялся, и между ними установились прежние дружеские отношения. Почти всю дорогу говорил только один Джонни, но не о себе и не о ней, Гретхен.
1 2 3 4 5 6 7 8