» и за ритуальный поцелуй. Она не сказала ни слова ни о его темных очках, ни о сильном запахе алкоголя изо рта. Он был довольно аккуратно одет, именно в такой костюм, который требуется, чтобы отвезти сына в школу в Новой Англии и представить директору. Она, конечно, не позволит ему больше пить, когда они туда поедут.
Гретхен сидела в маленькой гостиной двухместного номера в отеле. Вечерние огни Нью-Йорка светились за окнами, снизу с его улиц до нее доносился гул, такой знакомый, такой волнующий. Как же она была глупа! Она наивно полагала, что Билли проведет эту ночь вместе с ней в отеле. Но когда они ехали на такси из аэропорта, Вилли сказал, обращаясь к сыну:
– Надеюсь, ты не прочь поспать на кушетке, у меня всего одна комната, но там есть кушетка. Правда, пара пружин лопнули, но, думаю, в твоем возрасте ты и на ней выспишься, ничего страшного!
– Отлично! Как здорово! – воскликнул обрадованный Билли, и от ее внимания не ускользнул восторженный тон его голоса. Он даже не повернулся к ней, не спросил ее согласия. Но даже если бы он попросил у нее разрешения, что она могла ему ответить?
Вилли спросил, где она собирается остановиться, и, когда она ответила: "в «Алгонкине», он насмешливо поднял брови.
– Этот отель любит Колин, – словно оправдываясь, сказала она. – Он недалеко от театра, и Колин тем самым экономит массу времени, когда ходит на репетиции.
Вилли остановил машину перед отелем «Алгонкин». Она вышла. Он не смотрел ни на нее, ни на Билли:
– Когда-то давно я с одной девушкой в баре этого отеля выпил целую бутылку шампанского.
– Позвони мне завтра утром, – попросила его Гретхен, будто не слыша его слов. – Как только проснешься. Мы должны быть в школе до ланча.
Билли сидел в дальнем углу на переднем сиденье, и когда она выходила, то не смогла поцеловать его на прощание. Швейцар подхватил ее чемоданы. Она лишь слабо махнула рукой, невольно разрешая ехать сыну с отцом, чтобы поужинать с ним и провести эту ночь на его кушетке в одной с ним комнате.
При регистрации администратор передал ей записку. Перед отъездом из Лос-Анджелеса она дала телеграмму Рудольфу и попросила его прийти к ней, чтобы вместе поужинать. Записка была от Рудольфа, и в ней он сообщал, что сегодня вечером занят, прийти не сможет и позвонит ей утром.
Гретхен поднялась к себе в номер, распаковала багаж, потом задумалась – что же ей надеть? В конце концов остановилась на халате, потому что не знала, как распорядится сегодняшним вечером. Все, кого она знала в Нью-Йорке, были или друзьями Вилли, или ее бывшими любовниками, или знакомыми Колина, с которыми она встречалась мимоходом, когда приезжала три года назад посмотреть его спектакль, завершившийся полным провалом, и теперь ей не хотелось никому из них звонить. Очень хотелось выпить, но не могла же она одна спуститься в бар и пить там в одиночестве!
Так можно и напиться. Какой негодяй этот Рудольф, размышляла она, стоя у окна и глядя на оживленную Сорок четвертую улицу, не может уделить один вечер своей сестре, на пару часов оторваться от своей погони за прибылью. За эти годы он дважды по делам приезжал в Лос-Анджелес, и она всюду водила его, уделяя ему каждую свободную минуту. Теперь, когда он еще раз приедет в Калифорнию, мстительно пообещала Гретхен, она ему тоже оставит записку в отеле, только куда покруче.
Гретхен чуть было не подняла трубку, чтобы позвонить Вилли. Можно, конечно, притвориться, что беспокоится о здоровье сына, но в любом случае Вилли мог пригласить ее поужинать вместе. Она даже подошла к аппарату, протянула руку к трубке, но вдруг остановилась. Нет, так не пойдет. Нужно прибегать ко всем этим женским штучкам-дрючкам только в крайней необходимости. По крайней мере, ее сын вполне заслужил скучный вечер в компании с отцом, не опасаясь ревнивого взгляда матери.
Она ходила взад и вперед по старой маленькой комнате, не зная, куда себя деть. Какой счастливой была она, когда впервые приехала в Нью-Йорк, каким радушным, каким манящим казался ей тогда этот громадный город.
Тогда она была молода, одинока, бедна, и он оказал ей свое гостеприимство. Она гуляла по его улицам свободно, не испытывая ни малейшего страха. Теперь же, когда она стала мудрее, старше, богаче, почему-то чувствует себя здесь пленницей. Муж за тридевять земель, сын на расстоянии нескольких кварталов, но они оба ограничивали сейчас ее свободу, заставляли быть сдержанной. В конце концов, почему бы ей не спуститься вниз и не пообедать в ресторане отеля? Еще одной одинокой женщиной станет там больше, – она будет сидеть за маленьким столиком за бутылкой вина, стараясь не слушать чужих разговоров, и, когда у нее закружится голова от легкого опьянения, станет долго и чересчур откровенно говорить с метрдотелем. Боже, как все же скучно иногда чувствовать себя женщиной!
Она вошла в спальню, достала свое самое простое платье: непритязательный наряд черного цвета, который обошелся ей довольно дорого, но, несмотря на это, Колин его не любил. Она оделась, слегка подкрасила ресницы и губы и даже не пригладила щеткой волосы. Гретхен была уже у двери, как зазвонил телефон.
Она вернулась к аппарату почти бегом. Если это Вилли, будь что будет, но она с ними сегодня поужинает.
Но это был не Вилли. Это оказался Джонни Хит.
– Привет! – поздоровался он с ней. – Рудольф сообщил мне, что ты здесь, а я проходил мимо. Дай, думаю, загляну, вдруг повезет.
Какой лжец, подумала она. Кто же прогуливается у отеля «Алгонкин» вечером, без четверти девять? Но радостно воскликнула:
– Джонни, ты ли это? Какой приятный сюрприз!
– Я – внизу, – сказал он, и ей послышалось в его голосе приятное эхо минувших лет, – и если ты еще не ужинала, то…
– Понимаешь, – неохотно произнесла она, притворяясь, что якобы еще не знает, как ей быть, и одновременно презирая себя за эту глупую уловку. – Я не одета и хотела заказать ужин в свой номер. К тому же я очень устала от перелета, да еще завтра утром рано вставать…
– Жду тебя в баре, – коротко бросил он и повесил трубку.
Ах ты самодовольный, гадкий сукин сын с Уолл-стрит, подумала она. Потом все же сменила платье и в отместку заставила его ждать целых двадцать минут в баре.
– Рудольф просто в отчаянье, что не может сегодня увидеться с тобой, – сообщил Джонни Хит, глядя на нее через столик.
– Так я и поверила! – вздохнула Гретхен.
– Нет, правда. Честное слово. Я сразу почувствовал, когда Рудольф позвонил, что он сильно расстроен. Он попросил меня заменить его на сегодняшний вечер и объяснить тебе, почему…
– Налей мне еще вина, прошу тебя, – перебила его Гретхен.
Джонни подал знак официанту, и тот снова наполнил их бокалы. Они сидели в маленьком французском ресторане, словно перенесясь назад во времени, в пятидесятые годы. Здесь почти никого не было. Как хорошо, такая скромная обстановка, подумала Гретхен. Здесь удобно встретиться со знакомыми, приятно поужинать с замужней женщиной, с которой у вас любовная связь. По-видимому, у Джонни целый список подобных заведений, можно составить «Путеводитель для бабника по злачным местам Нью-Йорка». Ему бы глянцевую броскую обложку, и, пожалуйте, бестселлер готов. Когда они сюда пришли, метрдотель им мило улыбнулся и посадил за столик в углу, где никто не мог их подслушать.
– Если бы он только смог, – продолжал настойчиво обелять приятеля Джонни, этот великолепный посредник между друзьями, которых одолевает стресс, врагами, любовниками, кровными родственниками, – то наверняка был бы здесь. Он так к тебе привязан, – добавил Джонни, который никогда и ни к кому не был привязан. – Он восхищается тобой гораздо больше, чем любой из женщин, которых знает. Он сам мне говорил об этом.
– Скажи-ка, вам что, на самом деле больше не о чем болтать долгими зимними вечерами? – Гретхен сделала большой глоток из бокала. По крайней мере, из этого вечера она извлекла пользу – пьет хорошее вино. Может, ей напиться и хорошенько выспаться перед завтрашним серьезным испытанием? Интересно, Вилли с ее сыном тоже ужинали в таком милом ресторанчике? А может, он прячет от посторонних глаз своего сына, с которым когда-то жил вместе?
– По правде говоря, – сказал Джонни, – я считаю, что большую часть вины за то, что Рудольф до сих пор не женат, несешь ты. Ведь он тебя обожает и пока не нашел никого, кто соответствовал бы в полной мере его представлениям о тебе и о…
– Да уж, он обожает меня так, – резко ответила Гретхен, – что после того как мы с ним около года не виделись, не может выкроить вечерок, чтобы повидать меня.
– Пойми, на следующей неделе он открывает торговый центр в Порт-Филипе, – объяснил Джонни. – Самый крупный из существовавших до сих пор. Разве он тебе об этом не писал?
– Писал, – сказала она. – Только я не запомнила дату открытия.
– Сколько мелочей ему придется делать в последнюю минуту! Миллион. Он работает по двадцать часов в сутки. Такую физическую нагрузку никто не выдержит. Ты же знаешь, как он любит работать.
– Знаю, – согласилась с ним Гретхен. – Вкалывай сейчас, а жить будешь потом. Да он явно чокнутый…
– А как же твой муж? Берк, кажется? Разве он не работает? Насколько я знаю, он тоже тебя обожает, но что-то не нашел времени, чтобы приехать с тобой в Нью-Йорк.
– Он приедет через две недели. В любом случае у него совершенно другая работа.
– Понятно, – протянул Джонни. – Делать кино – это святое занятие, и женщина становится еще благороднее, если ее ради этого приносят в жертву. Но так как большой бизнес – вещь грубая и грязная, то любой занимающийся им человек должен немедленно выбраться из этой тошнотворной грязи и лететь, как на крыльях, чтобы встретить в аэропорту свою одинокую, невинную, чистую душой и сердцем сестру и угостить ее ужином.
– По-моему, ты защищаешь отнюдь не Рудольфа, – сказала Гретхен. – Ты защищаешь самого себя.
– Ошибаешься, нас обоих, – возразил Джонни. – Нас обоих. И для чего мне вообще брать кого-то под защиту? Если художнику угодно считать себя единственным стоящим созданием нашей современной цивилизации, то это – его личное дело. Но нельзя ожидать от ничтожного, погрязшего в деньгах негодяя, каковым являюсь я, что я с ним соглашусь. Не такой я идиот! Но искусство – приманка для многих современных девушек, и в результате новоиспеченные живописцы и будущие Толстые оказываются у них в постелях. Но со мной это не пройдет – ведь я не юная девушка. Могу поспорить, если бы я работал на каком-нибудь грязном чердаке в Гринвич-Виллидж, а не в светлом офисе с кондиционером на Уолл-стрит, то ты давно бы выскочила за меня замуж, еще до того, как встретилась с этим Колином Берком.
– Ну что еще скажешь, дружок? – спросила Гретхен. – Нельзя ли еще вина? – она протянула ему бокал.
Джонни налил ей почти до края и помахал официанту, чтобы тот принес им еще одну бутылку. Он вдруг погрузился в угрюмую тишину, сидел абсолютно неподвижно, словно замер. Гретхен очень удивила его вспышка – это было совсем не похоже на Джонни. Даже когда они (очень давно) занимались любовью, он оставался холодным, отстраненным, типичным технарем, каким был во всем, за что брался. Сейчас ей казалось, что с этого человека напротив слетела его агрессивность, как физическая, так и рассудочная. Теперь он был подобен отлично отполированному громадному круглому камню, элегантному оружию, стенобитному орудию для осады крепостей.
– Какой, однако, я был дурак, – сказал он наконец низким, упавшим голосом. – Нужно было жениться на тебе.
– Но я тогда уже была замужем, разве ты не помнишь?
– Но ты была замужем и тогда, когда встретила Колина Берка, не так ли?
Гретхен пожала плечами.
– Было другое время, и он не был похож на других, – ответила она.
– Я видел кое-какие его картины, – сообщил Джонни. – Они вполне приличны.
– Они куда лучше того, что ты о них думаешь.
– Ты на них смотришь глазами любви, – возразил Джонни, пытаясь радушно улыбнуться.
– Что тебе от меня надо, Джонни?
– Ничего. Ах, черт бы все побрал. Думаю, что я веду себя, как последний скот, потому что упустил свой шанс. Я был просто трусом. Теперь я пытаюсь исправиться и задаю вежливые вопросы своей гостье, бывшей жене одного из моих лучших друзей. Надеюсь, ты счастлива?
– Очень.
– Отличный ответ. – Джонни одобрительно кивнул. – Очень достойный ответ. Наконец-то леди достигла своей, долгое время недостижимой цели, заключив повторный брак с низеньким, но активно работающим тружеником серебряного экрана.
– Ты ведешь себя, как скот, Джонни. Если хочешь, могу уйти. Встать и уйти.
– Но впереди еще десерт. – Протянув руку, он коснулся ее. У него были мягкие, мясистые пальцы. – Не уходи. У меня есть к тебе вопросы. Такая женщина, как ты, типичная обитательница Нью-Йорка, жившая полнокровной жизнью здесь, – чем ты занимаешься, черт подери, в той дыре изо дня в день, ответь мне!
– Большую часть своего времени, – спокойно ответила она, – я возношу благодарность Богу за то, что я не в Нью-Йорке.
– Ну а остальное время? Не стоит убеждать меня, что ты сидишь в одиночестве, как дисциплинированная домохозяйка, и покорно ждешь возвращения с киностудии своего папочки только для того, чтобы услышать от него, какую очередную байку рассказал за ланчем Сэмюэл Голдвин1?
– Если хочешь знать, – ответила она, уязвленная его словами, – я совсем не сижу в одиночестве, как дисциплинированная хозяйка, как ты изволил выразиться. Я делю свою жизнь с человеком, которым восхищаюсь, я всячески помогаю ему, и эта жизнь устраивает меня больше, чем моя прежняя жизнь здесь, в Нью-Йорке, когда я казалась себе такой важной личностью, такой самостоятельной женщиной, которая украдкой трахалась со всеми, печаталась в журналах и жила с человеком, который напивался до чертиков регулярно три раза в неделю.
– Ну, конечно, это новая феминистская революция, – воскликнул Джонни. – Церковь, дети, кухня. Боже, да ты была последней женщиной в мире, от которой я этого ожидал…
– Выбрось из своей речи церковь, – сказала Гретхен, – и ты получишь самое точное представление о моей жизни!
1 2 3 4 5 6 7 8