По этой
причине трое руководителей лютеранской службы безопасности имели почти
полную свободу действий, по крайней мере не меньшую, чем человек, нанятый
по контракту на государственную службу. Правда, они были подотчетны
Гражданскому Арбитру - так именовался президент планеты. Вопрос состоял в
том, насколько далеко может зайти самоуправство таких людей, как
Черкасский.
- Итак, - сказал Черкасский, - теперь вам следует сосредоточиться на
нужной информации. Постарайтесь сделать это чисто и аккуратно. И не
пытайтесь нас одурачить, подумав о чем-то другом, - мы все проверим. Когда
начнем стирать - подниму руку. Это будет секунд через пять.
Теллон постарался выстроить в памяти цепочки цифр и вдруг отчаянно
испугался забыть собственное имя. Рука Черкасского сделала предупреждающий
жест. Теллон пытался побороть ужас, ибо, хотя в Блоке он специально
тренировал память, цифры отказывались следовать друг за другом в должном
порядке. А потом... потом ничего. Числа, которые подарили бы Земле целый
новый мир, исчезли. Без боли, без звука, безо всякого ощущения того, что
жизненно важный кусочек знания больше не принадлежит ему. Предчувствие
боли поблекло, и Теллон немного расслабился.
- Не так уж страшно это, правда? - Черкасский пригладил свою густую
шевелюру, которая, казалось, росла столь буйно, потому что паразитировала
на тщедушном, высохшем теле своего хозяина. - Говорят, это совершенно
безболезненно.
- Я ничего не почувствовал, - признался Теллон.
- Но информация стерта?
- Да. Ее больше нет.
- Поразительно! - Черкасский заговорил обычным тоном. - Я никогда не
устаю поражаться возможностям этой чудо-коробочки. Знаете, она делает
библиотеки совершенно ненужными. Все, что надо, - это найти
одну-единственную книгу, которая тебе действительно нравится, а потом до
конца дней своих читать ее и стирать, читать и стирать.
- Превосходная идея, - подозрительно сказал Теллон. - А теперь можно
я сниму эту штуку?
- Пока господин Черкасский не позволит - не вздумайте даже пальцем
шевельнуть. - Белокурый сержант ткнул Теллона в плечо своим "шершнем".
- К чему такие строгости. В конце концов, он же пошел нам навстречу.
И был весьма откровенен. Вы только поглядите, сколько он нам всего
порассказал о той девушке, с которой был знаком на Земле. Мужчины о таких
вещах обычно не распространяются. Так как ее звали, Теллон? А, да-да,
припоминаю, Мэри.
- Майра, - машинально поправил Теллон и увидел, как лицо сержанта
расплылось в ухмылке.
Палец Черкасского надавил на красную кнопку.
Теллон уставился в его худое, странно торжествующее лицо, и его
охватило непреодолимое чувство, что его обокрали. Что-то, какая-то
частичка Теллона исчезла. Но что это было? Он попытался пошарить в своей
голове, заглянуть в самые темные уголки памяти. Ничего, только медленно
угасающее чувство потери.
И тогда его захлестнул гнев, чистый и праведный. Он выжег страх и
здравый смысл, и Теллон был благодарен ему за это.
- Вы дерьмо. Черкасский, - сказал он спокойно. - Вы подонок.
Рыло "шершня" злобно уперлось ему в плечо, и одновременно он увидел,
что Черкасский снова потянулся к кнопке. Пока не замкнулся контакт, Теллон
попытался выбросить на передний край сознания что-нибудь ненужное.
"Морская звезда принадлежит к отряду..." Пустота!
Черкасский попятился от Теллона, скривив губы и держа палец на
кнопке. "Это может продолжаться всю ночь, - подумал Теллон. - До утра я не
доживу, потому что Сэм Теллон - это все, что он пережил и запечатлел в
памяти, а Черкасский собирается вычистить ее до донышка".
- Давай, Лори, - сказал сержант. - Врежь ему еще раз. Жми.
- Конечно, сержант, конечно, но все надо делать по системе. -
Черкасский приблизился к окну, до предела натянув кабель управления. "От
окна до мостовой - семь этажей, - вспомнил Теллон. - Не очень высоко, но
сойдет".
Он рванулся вперед. Внезапно обострившийся слух четко различил стук
упавшего кресла, хруст костей, когда его голова врезалась Черкасскому в
лицо, злобный вой "шершня", звон разбитого стекла... а затем они полетели
сквозь холодный черный воздух, а внизу расцветали уличные фонари.
Черкасский завопил, и Теллон почувствовал, как его тело напряглось.
Он попытался принять вертикальное положение, но здешняя высокая гравитация
оставляла на это слишком мало времени. Он выпустил Черкасского, но тот
клещом вцепился в Теллона. Застонав от страха, Теллон изогнулся, чтобы
падать ногами вниз. Толчковые ботинки, автоматически включившиеся вблизи
земли, заработали в полную силу. Когда колени Теллона согнулись от
торможения, он почувствовал, что хватка Черкасского ослабевает, и
коротышка полетел вниз, извиваясь, как рыба на крючке. Теллон услышал, как
его тело с шумом ударилось о тротуар.
Он приземлился на бетон рядом со съежившимся телом Черкасского -
вплоть до самого приземления тормозящая сила антигравитационных подметок
увеличивалась обратно пропорционально квадрату высоты. Черкасский был еще
жив; эта часть плана не удалась. Теллон повернулся, собираясь бежать, но
тут обнаружил, что с головы у него все еще свисают провода мозгомойки.
Срывая электроды, он заметят, что в дверях торгового центра на той
стороне пустынной улицы мелькнули серые мундиры. На обоих концах квартала
заверещали свистки. Секунду спустя он услышал, как завыли "шершни",
выпустив облако стрел-иголок, а потом раздалось отчетливое "тик-ток-ток":
стрелы пришпиливали одежду к телу.
Теллон пошатнулся и беспомощно осел на землю.
Он лежал на спине - парализованный и странно спокойный. Элэсбэшники
все еще рьяно палили из своих "шершней", но попасть в него, лежащего, было
уже трудно. Стрелы, пущенные горизонтально, пролетали мимо. Рисунок
созвездий был незнаком, но все равно, глядя на звезды, Теллон испытывал
облегчение. Там, наверху, были другие люди, которые могли отправиться куда
угодно, если у них хватало духу вынести путешествие сквозь цепочку ворот -
страшное путешествие, когда душа твоя вытягивается в тонкую ниточку,
оплетающую всю Вселенную. Сэм Теллон больше не сможет участвовать в этих
жутких полетах, но, до тех пор, пока он еще смотрит в ночное небо, он
никогда до конца не станет пленником.
"Шершни" замолчали как-то сразу. Теллон ожидал, что вот-вот раздастся
топот бегущих ног, но вместо этого неожиданно услышал близкие шаги. И
перед ним появился человек. Как ни странно, это был Черкасский. Его лицо
напоминало сейчас маску африканского колдуна: кожа ободрана, всюду
запекшаяся кровь, одна рука безвольно свисает вдоль тела. Преодолевая
боль, он вытянул вперед здоровую руку, и Теллон увидел в ней "шершень".
- Никто, - шептал Черкасский, - ни один человек...
Он выстрелил в упор.
"Шершень" считался гуманным оружием и обычно не причинял серьезных
увечий, но Черкасский был профессионалом. Теллон, совершенно
парализованный наркотиками, был не в силах даже моргнуть, когда стрелы
злобно вонзились в его глаза, навсегда украв у него свет, красоту и
звезды.

4
Теллон не чувствовал боли: она приходит потом, когда организм
начинает перерабатывать парализующее вещество. Поначалу он даже не понял,
что произошло, ибо темнота наступила не сразу. Сперва все перекосилось - и
дрожащее дуло пистолета, и сам Черкасский. А потом мир наполнился
бесформенной массой света: вспышки, плывущие цветные узоры, аметистовые и
розовые контуры сосен.
Но от фактов никуда не денешься. Полный заряд с расстояния в
двенадцать дюймов...
Должно быть, я ослеп!
На мгновение у Теллона защемило сердце, но потом все его мысли, как в
конусе, сошлись в другой точке: он не мог вздохнуть. Все чувства были
заглушены наркотиком, и он никак не мог понять, почему отключилось его
дыхание; но догадаться было нетрудно. Лишить его зрения - то был лишь
первый номер программы. Теперь Черкасский собирался довести дело до конца.
Теллон поймал себя на том, что не слишком-то боится, хотя и понимает, что
именно с ним происходит. Видимо, потому, что древняя реакция страха -
опускание диафрагмы для наполнения легких воздухом - была блокирована
параличом. Жаль, он не врезал Черкасскому ногой по голове, пока был в
силах.
Топот бегущих ног приближался, затем послышались голоса:
- Капрал! Поднимите господина Черкасского и отнесите в машину.
Кажется, он серьезно ранен.
- Есть, сержант.
Затем последовало шарканье ботинок по бетону, и неожиданно Теллон
смог дышать. Должно быть. Черкасский, потеряв сознание, упал прямо на
него. Теллон с наслаждением вбирал в себя воздух; потом он снова услышал
голоса:
- Сержант! Посмотрите-ка на его глаза. Неужели это из "шершня"?
- Тебе что, показать, как это делают? Отнеси господина Черкасского в
машину. Землянина - в фургон.
Неуловимый сигнал вестибулярного аппарата подсказал Теллону, что его
действительно куда-то несут. Раздались свистки; с шумом включился
двигатель машины. Тянулось время - Теллон не знал, сколько его прошло.
Потом он почувствовал боль...
С тех пор минуло меньше суток, но Теллону уже казалось, что все его
чувства начали обостряться - обычный эффект при потере зрения.
В главном полицейском управлении Нью-Виттенбурга ему сделали укол в
шею, и он пришел в себя. Все лицо его было забинтовано, и это Теллона
успокоило. Ему дали выпить горячего, а охранник отвел его в постель. Пока
он спал, кто-то забрал его ботинки, заменив их сапогами на тонкой подошве,
которые были велики ему на несколько размеров.
Потом его снова куда-то отвезли, но уже в другой машине, в
сопровождении трех или четырех офицеров ЭЛСБ. Как их звали, он так и не
узнал, ибо те обращались с ним преимущественно посредством толчков и
ударов, а Теллон был слишком беспомощен, чтобы вызвать их на разговор. В
его голове крутилась только одна мысль - что он ослеп.
Машина замедлила ход, дважды накренилась на поворотах и встала. Когда
Теллона вывели, он сразу понял, что находится на аэродроме. Он
почувствовал, как ветер хлещет его по щекам - это означало, что он стоит
на открытом пространстве. Теллон ощутил запах авиационного горючего, потом
- еще одно подтверждение - услышал совсем рядом звук раскручивающихся
турбин.
На миг Теллон испытал даже какой-то интерес к происходящему. Ведь он
никогда не летал на Эмм-Лютере, потому что это было дорого, к тому же,
путешествуя таким образом, он привлек бы к себе внимание. Гражданские
самолеты были велики, но пассажиров могли взять немного, поскольку их
конституция строго регламентировалась распоряжениями правительства.
Фюзеляжи покрывали толстой броней, а профиль крыла по земным стандартам
был широковат (в крыльях помещались двигатели, топливные баки и система
управления) и потому не обеспечивал максимальный подъем силы. В случае
аварийной посадки крылья, с их смертоносной начинкой из горючего,
отстреливались. Наплевав на экономию, правительство Эмм-Лютера заботилось
о безопасности полетов, и Теллон отчасти одобрял его за это. Жаль только.
Гражданский Арбитр не проявлял такой же осмотрительности при подборе людей
на государственную службу.
Невидимые руки помогли ему подняться по ступенькам в теплый, пахнущий
пластмассой салон самолета и сесть в кресло. Другие руки застегнули ремни
безопасности, и внезапно его оставили в покое. Теллон внимательно
прислушивался, пользуясь новоприобретенным умением сознательно
настраиваться на различные звуковые частоты, но смог расслышать лишь
голоса двух элэсбешников, беседующих шепотом. Очевидно, он удостоился
специального рейса. Чувствуя озноб, Теллон тяжело откинулся на спинку
кресла. Если б он мог хотя бы посмотреть в окно!
Глаза больше не болели, но нервы, подвергшиеся тяжелейшему стрессу,
все еще порождали нечто вроде галлюцинаций, чаще всего болезненно-яркие
цветные вспышки. Теллон стал прикидывать, скоро ли его начнут лечить. И
лишь услышав, как лязгнула закрывающаяся дверь и шум двигателей стал
нарастать, он задумался, куда его везут. "Реальная возможность только
одна, - решил он. - Павильон".
Тюрьма, предназначенная для политических противников Эмм-Лютера,
находилась на самой южной оконечности единственного континента.
Первоначально это была зимняя резиденция первого Гражданского Арбитра,
который намеревался затопить болото, лежавшее между скалистым мысом и
континентом. Потом он передумал и перебрался на север. На раннем этапе
колонизации, когда строительных материалов не хватало, какой-то
неизвестный государственный муж догадался, что Павильон - это почти
готовая тюрьма, из которой невозможно убежать. Несколько мин, заложенных в
нужных местах, проломили хребет маленького перешейка, и его захлестнули
теплые воды Эрфуртского моря. Через несколько лет на месте болота возникло
прямо-таки суперболото, которое можно было пересечь только по воздуху.
Теперь в Павильоне было меньше заключенных, чем в те годы, когда
нынешние правители только-только пришли к власти. Но предсказание того
государственного мужа оправдалось: никому и никогда еще не удавалось
оттуда бежать.
Самолет плавно взлетел и после короткого набора высоты лег на курс;
двигатели работали почти бесшумно, и лишь легкое покачивание напоминало
Теллону, что он летит. Какое-то время он прислушивался к свисту воздуха и
редким гудкам системы управления, а потом погрузился в тревожный сон.
Проснулся он от оглушительного рева двигателей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26