С этим мы ушли.

Джонсону так и не удалось отыскать никого, кто мог бы читать по губам
греческий. Во всяком случае, такого специалиста, который говорил бы при
этом еще и по-английски. Однако он снесся со специалисткой по фламандскому
и голландскому языкам в Лейдене и в последнюю минуту нашел в Сиэтле
японца, который работал там в консульстве. Всего, таким образом, мы могли
рассчитывать на четырех женщин и двух мужчин. Они подписали с нами
непробиваемый контракт, составленный Сэмуэлсом, который теперь вел все
наши дела. Перед этим я произнес небольшую речь:
- Весь следующий год ваша жизнь будет определяться этим контрактом,
причем он содержит пункт, позволяющий нам продлить срок его действия еще
на год, если мы сочтем это нужным. Давайте сразу же поставим все точки над
"i". Вы будете жить в загородном доме, который мы для вас снимем. Фирмы,
которым будем платить мы, обеспечат вас всем необходимым. Любая попытка
сообщения с внешним миром без нашего ведома приведет к автоматическому
аннулированию контракта. Вам это ясно? Отлично. Работа будет нетрудной, но
она чрезвычайно важна. Вероятнее всего, вы кончите ее месяца через три, но
вы в любой момент будете обязаны отправиться туда, куда мы сочтем нужным,
- естественно, за наш счет. Ваши рекомендации и ваша прошлая работа были
тщательно проверены, и вы будете находиться под постоянным наблюдением.
Вам придется выверять, а возможно, и официально подтверждать каждую
страницу, если не каждую строку, стенографических записей, которые будет
вести мистер Соренсон, здесь присутствующий. У кого-нибудь есть вопросы?
Вопросов ни у кого не было. Им предстояло получать сказочное
вознаграждение, и все они сочли нужным показать, что они это ценят.
Контракт был подписан.
Джонсон купил для нас небольшой пансион, и мы платили бешеные деньги
детективному агентству, обеспечивавшему нас поварами, уборщицами и
шоферами. Мы поставили условием, чтобы наши чтецы по губам не обсуждали
свою работу между собой и воздерживались от каких-либо упоминаний о ней в
присутствии прислуги, и они честно следовали нашим инструкциям.
Примерно месяц спустя мы созвали совещание в просмотровом зале
Джонсона. У нас была готова одна-единственная катушка фильма.
- Ну, в чем дело?
- Сейчас вы узнаете причину всей этой мелодраматичной таинственности.
Киномеханика не зовите. Эту ленту прокручу я сам. Посмотрите, как она вам
покажется.
- До чего мне надоели эти детские штучки! - сказал Кеслер, выражая
всеобщее раздражение.
Открывая дверь проекционной, я услышал, как Майк ответил:
- Не больше, чем мне!
Из проекционной мне был виден только экран. Я прокрутил фильм,
перемотал ленту и вернулся в зал.
- Прежде чем мы продолжим разговор, - сказал я, - прочтите вот эту
нотариально заверенную запись того, что говорили персонами, которых вы
сейчас видели. Их слова читались по движению губ.
Раздавая им экземпляры стенограммы, я добавил:
- Кстати, они, строго говоря, не "персонажи", а вполне реальные люди.
Я показал вам документальный фильм. Из стенограммы вы узнаете, о чем они
говорили. Читайте. Мы с Майком привезли для вас кое-что. Пока мы принесем
это из машины, вы успеете прочесть все.
Майк помог внести аппарат в зал. Когда мы открыли дверь, Кеслер как
раз швырнул стенограмму в экран. Листки рассыпались по полу, а он крикнул
в ярости:
- Что, здесь, собственно, происходит?
Не обращая внимания ни на него, ни на остальных, мы установили
аппарат возле ближайшего штепселя.
Майк вопросительно поглядел на меня.
- Ты что-нибудь предложишь?
Я покачал головой и попросил Джонсона заткнуться на несколько минут.
Майк открыл крышку и после секундного колебания начал настройку. Толчком в
грудь я усадил Джонсона в кресло и погасил свет. Джонсон, глядя через мое
плечо, ахнул. Я услышал, как Бернстайн негромко выругался от изумления, и
обернулся посмотреть, что показывает им Майк.
Это действительно производило впечатление. Он начал с точки над самой
крышей лаборатории и продолжал стремительно подниматься в воздух все выше,
пока Лос-Анджелес не превратился в крохотное пятнышко где-то внизу, в
неизмеримой дали. На горизонте встала зубчатая линия Скалистых гор.
Джонсон вцепился мне в локоть.
- Что это? Что это? Хватит! - выкрикнул он.
Майк выключил аппарат.
Ну, ты можешь легко догадаться, что произошло дальше. Сначала они не
верили ни своим глазам, ни терпеливым объяснениям Майка. Ему пришлось
дважды снова включить аппарат и забраться довольно далеко в прошлое
Кеслера. Тут они поверили.
Мэре курил без передышки, Бернстайн нервно крутил в пальцах золотой
карандашик, Джонсон метался по залу, как тигр по клетке, а Кеслер сидел,
молча уставившись на аппарат. Джонсон не переставая что-то бормотал себе
под нос. Потом он остановился и потряс кулаком под носом у Майка.
- Черт побери! Ты отдаешь себе отчет, что такое эта штука? Зачем вам
понадобилось тратить время на эти фильмы? Вы же можете взять за горло весь
мир! Если бы я знал...
- Эд, да объясни же ему! - воззвал ко мне Майк.
Я объяснил. Не помню, что именно я говорил. Да это и не важно. Во
всяком случае, я сказал ему, как мы начали, какие планы наметили и что
собираемся делать теперь. В заключение я сообщил ему, как мы собираемся
использовать ленту, которую они только что видели.
Он отскочил, как ужаленный змеей.
- Это вам с рук не сойдет! Вас повесят... если только прежде не
линчуют!
- Конечно, но мы готовы рискнуть.
Джонсон вцепился в свои редеющие волосы. Мэре вскочил и подошел к
нам.
- Это действительно так? Вы действительно намерены снять такой фильм
и показать его всему миру?
- Вот именно, - кивнул я.
- И лишиться всего, чего вы добились?
Мэре повернулся к остальным:
- Нет, он не шутит.
- Ничего не выйдет, - сказал Бернстайн.
Начался бестолковый спор. Я пытался доказать им, что мы избрали
единственно возможный путь.
- В каком мире вы предполагаете жить? Или вам вообще жить надоело?
- А сколько, по-вашему, нам останется жить, если мы сделаем такой
фильм? - пробурчал Джонсон. - Вы ненормальные. А я нет. И я не стану
совать голову в петлю.
- Может быть, вы правы, а может быть, нет, - сказал Мэре. - Может
быть, вы свихнулись, а может быть, свихнулся я. Но я всегда говорил, что в
один прекрасный день поставлю на карту все. А ты, Верни?
Бернстайн сказал скептически:
- Вы все видели, что принесла последняя война. Не знаю, поможет ли
это, но попробовать надо. Считайте, что я с вами.
- Кеслер?
Он повертел головой:
- Детские штучки! Кто собирается жить вечно? Кто согласится упустить
такой шанс?
Джонсон поднял руки.
- Будем надеяться, что нас запрут в одну палату. Уж сходить с ума,
так всем вместе.
Вот так.
Мы взялись за работу, охваченные общим порывом надежды. Через четыре
месяца чтецы по губам кончили свою часть. Тут незачем рассказывать, как
они относились к тому, что ежедневно Соренсон заносил на бумагу под их
диктовку. Ради их же душевного спокойствия мы не сообщили им, что мы
намерены сделать с записями, а когда они кончили, мы отослали их в
Мексику, где Джонсон снял небольшое ранчо. Они могли нам еще понадобиться.
Пока копировщики трудились сверхурочно, Мэре вообще не знал отдыха.
Газеты и радио кричали о том, что премьера нашего нового фильма состоится
одновременно во всех крупнейших городах мира. И это будет последняя
картина, которую нам потребуется сделать. Слово "потребуется" приводило в
недоумение и интриговало. Мы разжигали любопытство, отказываясь сообщить
хоть что-нибудь о содержании. Премьера состоялась в воскресенье. А в
понедельник разразилась буря.
Хотел бы я знать, сколько копий этого фильма сохранилось в настоящее
время? Сколько копий избежало конфискации и сожжения? Это был фильм о двух
мировых войнах, показанных с нелестной откровенностью, с упором на факты,
которые до сих пор можно было лишь с трудом отыскать в нескольких книгах,
запрятанных в темных уголках библиотек. Мы показали и назвали поименно
поджигателей войны, тех, кто цинично лгал своим народам, тех, кто,
лицемерно взывая к патриотизму, обрекал на смерть миллионы. Мы показали
тайных предателей нашей страны и таких же предателей в стане наших
противники - двуликих Янусов, до той поры не разоблаченных. Наши чтецы по
губам поработали хорошо: это были уже не догадки, не предположения,
основанные на разрозненных и искаженных сведениях, сохранившихся в
архивах, а дела и слова, которые нельзя было ни замаскировать, ни
отрицать.
В Европе фильм был снят с экранов на первый или на второй день.
(Между прочим, Мэре потратил сотни тысяч долларов на взятки, чтобы
добиться выпуска фильма на экраны без предварительной цензуры.)
Но там, где фильм запрещался или уничтожался, тут же появлялись
письменные его изложения и начинался тайный показ контрабандно добытых
копий.
У нас в Штатах федеральное правительство, под яростным нажимом прессы
и радио вынужденное "принять меры", беспрецедентным образом запретило
какие бы то ни было демонстрации нашего фильма, чтобы "содействовать
благополучию страны, обеспечить внутреннее спокойствие и сохранить
дружеские отношения с иностранными державами".
Мы в это время находились в Мексике - на ранчо, которое Джонсон снял
для наших чтецов по губам. Джонсон нервно расхаживал по комнате - мы
слушали речь генерального прокурора Соединенных Штатов:
- ...и, наконец, сегодня мексиканскому правительству была направлена
нота следующего содержания. Я зачитываю: "Правительство Соединенных Штатов
просит о немедленном аресте и экстрадикции нижеперечисленных лиц:
Эдуарда Джозефа Левковича, известного как Лефко. (Первый в списке!
Даже рыба могла бы избежать неприятностей, если бы держала язык за
зубами!)
Мигеля Хосе Сапаты Лавьяды. (Майк заложил ногу за ногу.)
Эдварда Ли Джонсона. (Джонсон швырнул сигару на пол и рухнул в
кресло.)
Роберта Честера Мэрса. (Мэре закурил сигарету. Его лицо
подергивалось.)
Бенджамина Лайонела Бернстайна. (Он улыбнулся кривой улыбкой и закрыл
глаза.)
Карла Вильгельма Кеслера. (Свирепое ругательство.)
Вышеуказанные лица подлежат суду по обвинениям, включающим преступный
сговор, подстрекательство к мятежу, подозрение в государственной
измене..."
Я выключил приемник и сказал, не обращаясь ни к кому в частности:
- Ну?
Бернстайн открыл глаза.
- Мексиканская полиция, вероятно, уже мчится сюда. Проще вернуться
самим и поглядеть, чем все это кончится.
Мы вернулись. Агенты ФБР встретили нас на границе.
Я думаю, за нашим процессом следили газеты, радио и телевидение всего
мира. К нам не допускали никого, кроме нашего адвоката. Сэмуэлс прилетел
из Калифорнии, но ему удалось добиться свидания с нами только через
неделю. Он велел нам не отвечать ни на какие вопросы репортеров, если паче
чаяния кто-нибудь из них пробьется к нам.
- Газет вам не дают? Тем лучше... Зачем только вы все это затеяли!
Могли бы, кажется, предвидеть!
Я объяснил.
Он только рот раскрыл:
- Вы все сошли с ума?
Он никак не хотел поверить, что такой аппарат действительно
существует. В конце концов его убедила полная согласованность изложения
событий каждым из нас. (Он говорил с нами по отдельности, так как мы
сидели в одиночках.) Когда он опять вернулся ко мне, у него голова шла
кругом.
- И на этом вы хотите строить свою защиту?
Я покачал головой.
- Нет. Я знаю, что мы виновны во всевозможных преступлениях, если
рассматривать ситуацию с определенной точки зрения. Но существует и другой
взгляд...
Он вскочил.
- Вам нужен не адвокат, а врач! Я приду еще раз. Мне необходимо
сначала собраться с мыслями.
- Сядьте! Что вы скажете об этом?
И я изложил ему свой план.
- Я думаю... Я не знаю, что я думаю! Не знаю. Я приду еще раз. А пока
мне нужно глотнуть свежего воздуха!
И он ушел.
Наш процесс начался с обычных ушатов помоев, которые принято выливать
на обвиняемых, чтобы представить их отпетыми негодяями. (Почтенные дельцы,
которых мы когда-то шантажировали, давно уже получили назад все свои
деньги, и теперь у них хватило здравого смысла промолчать, так что
единственная по-настоящему неблаговидная история в нашем прошлом осталась
суду неизвестной. Возможно, они опасались, что у нас сохранились кое-какие
негативы.) Мы сидели в зале Дворца правосудия и с большим интересом
слушали печальную повесть, которую излагал прокурор.
Мы преднамеренно и злокозненно оклеветали великих людей, которые
бескорыстно и самоотверженно посвятили себя служению общественному благу;
мы бессмысленно поставили под угрозу традиционно дружеские отношения с
другими странами, извращенно излагая вымышленные события; мы издевались
над мужеством и подвигами тех, кто славно пал на поле брани, и вообще
смущали умы и сеяли смятение.
Каждое новое обвинение вызывало одобрительную реакцию солиднейшей
публики, заполнившей зал - высокопоставленные чиновники, влиятельные
промышленники и финансисты, представители иностранных держав. На процесс
смогли попасть даже далеко не все конгрессмены, и места были предоставлены
только депутатам самых больших штатов. Как видишь, нашему защитнику
пришлось выступать перед аудиторией, настроенной более чем враждебно.
Однако Сэмуэлс наделен тем невозмутимым чувством юмора, которое обычно
сопутствует глубочайшей уверенности в себе, и я не сомневаюсь, что ему
нравилось стоять перед вершителями судеб нашей страны, зная, какой сюрприз
их ждет.
1 2 3 4 5 6 7 8