Индиго заколебался, впервые выказав признаки неуверенности.
– Он очень дорого стоит, мистер Папас.
Старый грек облизнул губы и произнес:
– Я жду.
Лицо Индиго по-прежнему сохраняло неуверенное – и даже обеспокоенное – выражение, и тогда Папас повторил, уже погромче:
– Ну, давай, говори – чего ты хочешь? Сколько?
– Золото, – сказал мальчик. – Я хочу золото.
И Джон Папас, и Джой удивленно уставились на него. Индиго слегка попятился и крепче сжал рог.
– В моем… моей стране нет такой штуки, как деньги, – сказал он. – Нельзя что-нибудь купить или продать за кусочки бумаги, как делаете вы. Но я много путешествую, и я знаю, что золото ценят повсюду. Вы должны заплатить мне золотом.
Джой громко рассмеялась.
– У мистера Папаса нет золота! За кого ты его принимаешь – за пирата?
Индиго повернулся к ней, и Джой отступила на шаг.
– Ни у кого больше нет золота, – сказала она. – Господи, про него только в книжках пишут!
Но Джон Папас вскинул руку, приказывая Джой молчать, произнес:
– Подожди, девочка, – а потом обернулся к Индиго. – Ну? И сколько золота?
К Индиго почти мгновенно вернулась его холодная самоуверенная улыбка.
– А сколько у вас есть?
Старый грек открыл рот и тут же закрыл обратно. Индиго же продолжал:
– Если золото и редкость, этот рог – еще большая редкость. Уж поверьте мне.
Джон Папас долго молчал, глядя на подростка, потом кивнул и произнес:
– Подожди здесь.
С этими словами он развернулся и исчез в полумраке мастерской. Джой услышала, как открылась и закрылась дверь крохотной комнатушки, служившей Папасу канцелярией. Джой осталась наедине с Индиго. Девочке сделалось неловко, как будто ей поручили занимать какого-нибудь занудного родственника. Она уставилась в пространство, стараясь не встречаться взглядом с тревожащими глазами Индиго. Через окно витрины Джой открывался вид на скучную, разомлевшую от жары улицу. Мимо со скрежетом проносились машины. Время от времени захваченные уличной толчеей случайные прохожие проскакивали совсем рядом с витриной и тут же удалялись – словно рыбки, кружащие по аквариуму. Но в отсвете мимолетной улыбки Индиго до тошноты привычный заоконный мир начинал казаться таким же нереальным, как тот мир, куда каждый день исчезали родители Джой. Джой искренне обрадовалась, услышав, что Джон Папас возвращается.
– Золото! – произнес старый грек. – Ты хочешь золота, паренек? Ну так Папас покажет тебе золото!
Под мышкой Папас держал деревянную шкатулку, длинную и почти плоскую. Она напоминала этюдник, с какими ходят художники, – даже пятна краски наличествовали. Когда Джон Папас поставил шкатулку на прилавок, Джой услышала, как внутри что-то звякнуло, глухо и тяжело. От этого звука у Джой запершило в горле. Казалось, что никакой замочной скважины в шкатулке нет, но Джон Папас все же воткнул куда-то маленький ключик с двойной бородкой и бесшумно повернул. Потом он откинул крышку, и Джой увидела, что шкатулка наполовину заполнена старинными монетами, размером от десятицентовика до серебряного доллара. На некоторых красовались какие-то изображения и надписи, другие были стерты, как галька на берегу, но все эти монеты имели тускло-желтый оттенок, тот же, что у латунных петелек шкатулки. Монеты были совершенно сухими, но все же от них исходил едва уловимый запах сырости. Они пахли землей.
– Драхмы, – сказал Джон Папас. – Гинеи, кроны, соверены, полуорлы. Тут есть и дукаты, и дублоны – как в пиратских книжках! – Боже милостивый – даже моидоры! Этого хватит за рог, даже с лишним.
Губы Папаса побелели и растянулись, обнажая зубы.
Поймав взгляд Джой, Папас хрипло пояснил:
– Это не мое, Джозефина Ривера. Досталось от отца. А тому – отчасти – от его отца. Мы – греки. Это значит, что ты никогда не знаешь, когда придется быстро убегать. Покупать паспорт, визу, подкупать капитана, полицейского, пограничника. Никто тебе не поможет, никто и никогда – только золото. Только золото! – Папас яростно встряхнул шкатулку, и монеты снова глухо звякнули.
Индиго взял несколько монет и принялся рассматривать, вертя в руках.
– Мой отец – он отдал это мне перед смертью, – сказал Папас. – До сих пор я не потратил ни одной. Нет, ни одной – хоть иногда очень надо было. А теперь отдаю за рог все. Бери, парень! – и он ткнул шкатулку чуть ли не в лицо Индиго.
Мальчик переводил взгляд с Папаса на Джой и обратно. Время от времени он с любопытством поглядывал и на монеты, но Джой показалось, что в безмерной глубине темно-синих глаз снова заплескалось прежнее беспокойство. Не отрывая взгляда от Джой, Индиго, хмурясь, зачерпнул полную пригоршню монет.
– Бери! – нетерпеливо повторил Джон Папас. – Не сомневайся – тут все настоящие. У любого перекупщика ты получишь за них хорошую цену, а у коллекционера – еще больше. Вот, – Папас всунул шкатулку в руки мальчишке и потянулся к серебристо-голубому рогу.
– Нет! – резко произнес Индиго. – Нет, этого мало!
Неожиданно он развернулся и ткнул рог в руки Джой. На мгновение их пальцы соприкоснулись, и Джой ощутила мягкую жаркую дрожь.
– Играй! Покажи ему, почему этого мало!
От рога пахло далекими цветущими лугами. Как только рог коснулся губ девочки, они с Джой слились воедино. Они вместе чувствовали, вместе творили музыку, и ничто не разделяло их, Джой даже не замечала, что дует в рог, не пыталась сложить звуки в мелодию. Музыка просто зазвучала, и все. Нет, она была всегда и всегда текла через Джой, танцуя, как вода в ручье. И было что-то еще, что-то вокруг, долгожданное и пугающее, нечто такое, что Джой непременно увидела бы, если бы открыла глаза. Но она зажмурилась в тот самый миг, когда начала играть, и продолжала держать глаза закрытыми, потому что какая-то ее часть все это время боялась, боялась безрассудно и слепо.
Откуда-то издалека донесся голос Индиго:
– Хватит.
Джой долго думала потом: а смогла бы она тогда перестать играть – или это рог играл на ней? – если бы не слова Индиго? А в тот момент она дрожащими руками положила рог на край прилавка и лишь после этого открыла глаза. Джон Папас смотрел на Джой, и в его взгляде смешались ужас и чистейшая радость, а странный мальчишка улыбнулся и забрал рог.
– Меня зовут Индиго, – сказал он. – Запомните меня, Папас. Быть может, я еще вернусь сюда.
И с этими словами он удалился – исчез так же незаметно, как незаметно появился, пока Джой убирала черный ход. Джой очень медленно приоткрыла дверь магазинчика и выглянула в знакомый мир, но Индиго нигде не было видно. Позади Джон Папас мягко произнес:
– Закрой. Закрой дверь, Джозефина.
Джой закрыла дверь и прислонилась к ней. Джон Папас стоял у прилавка и тер лоб. Сейчас он был больше похож на себя, чем за все время с момента появления Индиго. Но при этом, как подумалось Джой, Папас выглядел постаревшим и очень усталым. Потом он запустил руку в шкатулку и принялся, не глядя, перебирать монеты.
– А вы его знаете, да? – спросила Джой. Джон Папас резко вскинул голову.
– Знаю? Его? Ты что думаешь, я брожу по городу и выискиваю людей по имени Индиго, Кадмий Желтый или что-нибудь вроде этого? Что, по-твоему, я похож на человека, у которого могут быть знакомые вроде этого мальчишки? Забудь. В жизни его не видал.
Старый грек очень рассердился. Ему это было не к лицу.
– Ну, на то было похоже! – заявила Джой. Она испытывала усталость, раздражение и еще какое-то странное чувство. – И еще похоже было, будто вы знаете эту музыку.
Джон Папас долго смотрел на Джой, и в глазах его не было ничего, кроме ее отражения. А Джой смотрела на него, упрямо стараясь не моргать. Потом Папас почесал затылок, и на лицо его медленно вернулась улыбка – правда, кривоватая, словно ему растягивали губы крючком.
– Джозефина Ривера! – произнес он, потом добавил что-то на другом языке, потом снова перешел на английский. – Джозефина Ривера, откуда ты взялась? Откуда ты взялась в этом пыльном старом музыкальном магазинчике на голову несчастного старого грека? Почему бы тебе не пойти поиграть в бейсбол или футбол или не сходить на танцы со своим парнем? Почему бы не пойти в кино? – Папас все еще боролся с улыбкой, но она уже успела просочиться в его глаза.
– Я не люблю бейсбол, – отозвалась Джой. – И у меня нет парня, и танцую я плохо – все так говорят. А здесь мне нравится. Нравится помогать и вообще. Просто я хочу, чтобы вы мне объяснили, что происходит. Почему я не могу об этом спросить?
Джон Папас вздохнул.
– Можешь, конечно, только я отвык вести разговоры, которые не касаются музыки или починки инструментов. Если бы ты жила одна, как я, ты бы вообще разучилась разговаривать.
Тут старый грек принялся теребить собственные усы. Папас сперва подергал их за кончики, потом пригладил и в конце концов произнес:
– Джозефина Ривера, у тебя бывало когда-нибудь чувство, что рядом с тобой что-то находится – совсем рядом, стоит лишь голову повернуть? А как повернешь голову – ничего нет. Бывало?
Джой кивнула.
– Вроде того, как ты чувствуешь, что на тебя кто-то смотрит, но не можешь понять кто?
– Да, вроде того, – согласился Джон Папас. – Или, может, вроде того, будто ты смотришь на что-то, что совсем рядом – ну, может, через улицу, – и чувствуешь, что видишь лишь часть вещи, а целой тебе никогда не увидать. Такое с тобой бывало?
– Кажется, да, – медленно отозвалась Джой. – Моя Абуэлита – моя бабуля, – когда я была совсем маленькой, говорила мне, что если я достаточно быстро поверну голову, то смогу увидеть собственное ухо. Вот что-то вроде этого.
Неожиданно у Джона Папаса снова сделался усталый и какой-то отсутствующий вид.
– Ага, – сказал он. – Ну что ж, значит, смотри в оба, вот и все.
Старый грек еще раз подергал себя за усы, потом сунул шкатулку с монетами под мышку и двинулся к мастерской.
– Этот мальчик… Индиго… – произнесла Джой. Джон Напас остановился, но не обернулся.
– Не о чем говорить. Иди домой. Я, должно быть, сегодня закрою пораньше. До свиданья.
– О'кей, – отозвалась Джой. – До свиданья.
Это прозвучало обиженно и жалко, и Джой разозлилась на себя. Она шагнула следом за Папасом и спросила:
– Завтра приходить?..
То есть она собиралась это спросить, но запнулась на полуслове, потому что музыка зазвучала снова…
«Но теперь она звучит где-то вдали – в далеком мире, в далеком времени. У этого звука есть запах, зеленый и темный. Яблоки и огромные перья, согретые солнцем. Мелодия парит в поднебесье и зовет, потом обрушивается вниз, словно коршун. Она то совсем рядом, как мое собственное дыхание, то так далека, что я слышу ее не ушами, а кожей. Где же она, где? Я пойду туда…».
Джой поняла, что прошептала последние слова вслух лишь после того, как услышала голос Папаса:
– Что «где»? О чем это ты?
– О музыке, – отозвалась Джой. – Та же самая музыка – откуда она доносится?
Напас пристально посмотрел на Джой. Джой продолжала:
– Вот, прямо сейчас! – Девочка в исступлении огляделась и с криком бросилась к двери. – Откуда, откуда она звучит?! Она же повсюду – разве вы не слышите?
Дверь, как всегда, была закрыта на защелку, и Джой потянула запястье и сломала ноготь, пока рвала ручку, пытаясь добраться до музыки.
Потом рядом с ней оказался Джон Напас и ласково взял девочку за плечо. Музыка стихла, хотя Джой все еще чувствовала ее дрожь в волосках на предплечьях и ее вкус на пересохших губах.
– Иди домой, Джозефина Ривера, – негромко произнес Джон Папас. – Иди домой. Никуда не сворачивай, нигде не останавливайся, ничего не слушай. Включи свой плейер и слушай его. Мы поговорим попозже. Может быть, завтра. Вот, держи свои книжки. Теперь иди домой.
– Этот мальчик, Индиго… – произнесла Джой. – Музыка пришла вместе с ним. Мистер Папас, мне надо знать…
– Завтра, – оборвал ее старый грек. – Может быть. Сейчас домой.
Он толчком отворил дверь и мягко выпроводил девочку. К тому моменту, как Джой закинула рюкзак на плечи, Папас уже опустил узкую шторку и вывесил на двери табличку «ЗАКРЫТО».
Глава 2
Сегодня было первое число месяца, и, как обычно в этот день, у них гостила Абуэлита. За стол они сели позже, чем обычно, потому что мистеру Ривере пришлось после работы сделать большой крюк и заехать в «Серебряные сосны», пансион для лиц преклонного возраста, чтобы забрать Абуэлиту. Теперь она сидела напротив Джой – маленькая, кругленькая и смуглая. Прямые черные волосы поредели, но сохранили прежний блеск. Каждый раз, когда они с Джой встречались взглядами, на лице Абуэлиты появлялась улыбка – такая же неспешная и всеобъемлющая, как восход солнца.
Джой никогда толком не знала, сколько же на самом деле лет ее бабушке – отец говорил, что та и сама этого не знает, – но девочке с самого детства трудно было представить, что Абуэлита действительно мать ее отца. Дело было не в недостатке сходства – у мистера Риверы были точно такие же черные волосы, такие же короткие и толстые пальцы и такие же маленькие, аккуратные уши, как у Абуэлиты. Но в его глазах никогда не проскальзывало ничего капризного или неизвестного, никаких мимолетных следов тайных проделок, известных лишь самой Абуэлите. В раннем детстве Джой иногда боялась, что на самом деле Абуэлита ей вовсе не бабушка, а просто усыновила их семью по каким-то загадочным собственным причинам и теперь в любой момент может исчезнуть, вернуться к своим настоящим детям и внукам. Эта мысль до сих пор время от времени посещала Джой.
Абуэлита обратилась к Скотту, десятилетнему брату Джой, и громко спросила по-испански, как у него идут дела в школе. Скотт беспокойно заерзал на стуле, копаясь в тарелке и поглядывая на отца. Мистер Ривера ответил вместо сына – по-английски:
– Скотт очень хорошо занимается, мама. Он учится в классе для особо одаренных детей и еще играет в футбол. У его команды есть шанс выйти в финал первенства штата.
– Но он не знает испанского, – промолвила Абуэлита. – Мой внук не может поговорить со мной на нашем языке.
В ее голосе не звучало ни гнева, ни обвинения, ни даже печали – лишь несвойственное ей полнейшее отсутствие юмора. Но мистер Ривера тут же покраснел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19