но сейчас он прорезался в
детском бормотании. Это значило, что он был родом из пределов Гегемонии
Терры; возможно даже (хотя не точно), что мальчик родился на Земле. Баслим
был удивлен, он думал, что родным языком мальчика был Интерлингва, так как
на нем он говорил лучше, чем на остальных известных ему трех языках.
Что еще? Родители мальчика, без сомнения, были мертвы, если можно
было доверять спутанным и пронизанным ужасом воспоминаниям, которые Баслим
извлек из его мозга. Он не смог выяснить их фамилии или как-либо
идентифицировать их - они были просто "папа" и "мама" - поэтому Баслим
оставил смутные планы попытаться дать слово родственникам мальчика.
Своего он добился, но заставил мальчика снова пережить все самое
худшее, что досталось на его долю...
- Торби?
Мальчик застонал и вытянулся.
- Да, папа?
- Ты спишь. Не просыпайся, пока я не скажу тебе.
- Я не проснусь, пока ты мне не скажешь.
- Как только я прикажу тебе, ты сразу же проснешься. Ты будешь
отлично чувствовать себя и забудешь все, о чем мы с тобой говорили.
- Да, папа.
- Ты все забудешь. Но ты будешь отлично чувствовать себя. И через
полчаса ты снова пойдешь спать. Я скажу тебе идти в постель, и ты пойдешь
и спокойно уснешь. Ты будешь спать всю ночь, спать крепко, и тебе будут
сниться хорошие сны. Ты больше не увидишь плохих снов. Повтори.
- Я больше не увижу плохих снов.
- Ты никогда больше не увидишь плохих снов. Никогда.
- Никогда...
- Папа и мама не хотят, чтобы ты видел плохие сны. Они счастливы и
хотят, чтобы ты тоже был счастлив. Они будут сниться тебе, и ты увидишь
прекрасные сны.
- Прекрасные сны...
- Теперь все в порядке, Торби. Ты начинаешь просыпаться. Ты
проснешься, и ты не будешь помнить, о чем мы с тобой говорили. Но у тебя
никогда больше не будет плохих снов. Просыпайся, Торби.
Мальчик сел, потер глаза, зевнул и улыбнулся.
- Ну, я не заспался. А я тебя обманул, папа. Не сработало, точно?
- Все в порядке, Торби.
Потребовалось больше, чем один сеанс внушения, чтобы исчезли
привидения, ночные кошмары стали меркнуть и исчезать. Баслим не был
достаточно подготовлен, чтобы полностью избавить мальчика от страшных
воспоминаний; они по-прежнему были с ним. Единственное, что он смог
сделать, - это внушить Торби, что воспоминания не принесут ему горя. Но в
любом случае он отказался бы стирать память, ибо упрямо придерживался
убеждения, что память человека принадлежит только ему, и даже самое худшее
в ней не может быть изъято без его согласия.
Дни Торби были столь же наполнены делами, как ночи - спокойствием. В
первые дни их содружества Баслим всегда держал мальчика при себе. После
завтрака они выбирались на площадь Свободы. Баслим, скрючившись, садился
на тротуар, а Торби должен был стоять или сидеть на корточках рядом с ним,
изображая, что он умирает от голодая и потряхивая чашкой для подаяния.
Место, которое они выбрали, должно было быть в гуще движения, но не
вызывать у полицейских ничего, кроме ворчания. Торби усвоил, что любой из
постоянных полицейских на Площади ограничивается этим; отношения Баслима с
ними строились на пожертвованиях в пользу полиции.
Торби быстро обучился этому древнему ремеслу - он усвоил, что мужчины
с женщинами обычно стараются проявлять благородство, но обращаться надо к
женщине; что просить подаяния у одиноких женщин - только тратить время (не
считая тех, кто ходит без вуали); что когда обращаешься к одинокому
мужчине, то никогда не знаешь, что получишь в ответ - то ли пинок, то ли
подаяние; что космонавты после дальней дороги подают щедро. Баслим учил
его, что в чашке должно быть на виду лишь немного денег - ни самая
грошовая мелочь, ни крупные купюры.
На первых порах Торби как нельзя лучше подходил для этого ремесла;
маленький, полуголодный, покрытый ссадинами - достаточно было лишь
посмотреть на него. К сожалению, скоро он оправился, и Баслиму пришлось
прибегать к гриму, накладывая тени под глазами и подчеркивая ввалившиеся
щеки. Ужасная пластиковая рана, расположившаяся у него на ребрах, с полным
реализмом демонстрировала "язву", которой у него не было; сахарная вода
привлекала мух - и люди, едва бросив монеты в чашку, торопливо
отворачивались.
Скрывать, что он стал питаться лучше, было не просто, но он рос
быстро, и в течение года-двух продолжал оставаться таким же тощим,
несмотря на то, что дважды в день досыта ел и крепко высыпался.
Торби бесплатно впитывал в себя наилучшее образование, какое могли
дать ему трущобы. В Джабул-порте, столице Джабула и Девяти Миров, главной
резиденции Великого Саргона, было более трех тысяч нищих с лицензиями,
вдвое больше уличных торговцев, а закусочных с грогом вдвое больше, чем
храмов, хотя храмов здесь было больше, чем в любом другом городе Девяти
Миров - плюс бессчетное количество ловких карманников, специалистов по
татуировке, продавцов наркотиков, шлюх, похитителей кошек, уличных
попрошаек, грабителей, предсказателей, уличных акробатов, убийц - больших
и малых калибров. Их обиталища располагались в пределах не далее одного ли
от пилонов, которыми кончался космопорт, и на Девятой Авеню человек с
наличными в кармане мог получить все, чем располагал исследованный мир -
от космического корабля до щепотки лунной пыли, от краха репутации до
туники сенатора с самим сенатором к ней впридачу.
В сущности Торби не принадлежал к подпольному миру, хотя у него был
законно признанный статус (раб) и профессия, подтвержденная лицензией
(нищий). Но фактически Торби был его частью, и должен был смотреть на мир
с точки зрения червяка. Он находился на самой нижней ступеньке социальной
лестницы.
Как каждый раб, он умел лгать и красть, делая это с той же
естественностью, как другие дети обладают хорошими манерами - но освоил
это он куда быстрее. Он выяснил, что в темном, скрытом от глаз городском
мире эти врожденные таланты поднимаются до степени подлинного искусства.
Как только он стал старше, освоил язык и познакомился с улицами, Баслим
стал посылать его с различными поручениями, в магазин за покупками, а
порой позволял ему заработать что-то и для себя, когда сам оставался дома.
Таким образом, он "попал в плохую компанию", если можно попасть в нее со
столь нулевой отметки, на которой пребывал.
Как-то он вернулся домой с пустой чашкой для подаяний. Баслим не
сказал ни слова, но мальчик объяснил: "Смотри, папа, как здорово у меня
получилось!" Из под своих лохмотьев он вытащил великолепный шарф и с
гордостью показал его.
Баслим не улыбнулся и не притронулся к нему.
- Откуда ты это раздобыл?
- Получил в наследство!
- Ну конечно. Но от кого же?
- От леди. От красивой леди.
- Дай-ка мне посмотреть инициалы. М-м-м... скорее всего, Леди Фасция.
Да она действительно красива, как мне кажется. Но почему ты не в тюрьме?
- Ох, папа, это было так просто! Меня научил Зигги. Он знает все эти
штучки. Ух, как он ловок - тебе стоит посмотреть, как он работает.
Баслим задумался: как внушить мораль мусорному котенку? Он понимал,
что не имеет смысла прибегать к абстрактным этическим понятиям - ни в
сознании мальчика, ни в его нынешнем окружении не было ни чего, что
позволяло бы общаться с ним на таком уровне.
- Торби, чего ради ты вздумал сменить профессию? В нашем деле ты
платишь полиции ее комиссионные, платишь свой взнос в гильдию, даешь
пожертвование в храм на святые дни - и не знаешь никаких забот. Разве мы
голодаем?
- Нет, папа, - но ты только посмотри на это! Такая штука должна
стоить чуть ли не стеллар!
- Самое малое, два стеллара, сказал бы я. Но скупщик даст тебе два
минима - и то если проявит благородство. В чашке у тебя было бы куда
больше.
- Ну... это куда интереснее, чем попрошайничать. Тебе стоило бы
увидеть, как Зигги все это провернул.
- Я видел, как он работает. Он действительно смекалист.
- Он самый ловкий!
- И все же я думаю, что двумя руками он мог бы работать еще лучше.
Может быть, хотя он и с одной рукой справляется. Но он показал, как
действовать и другой рукой.
- Отлично. И все же тебе стоило бы знать, что в один прекрасный день
тебя укоротят, как и Зигги. Ты знаешь, как Зигги потерял руку?
- А?
Ты знаешь, какое тебя ждет наказание? Если тебя поймают?
Торби не ответил. Баслим продолжал:
- Одну руку долой - когда тебя поймают в первый раз. Так Зигги
расплатился за свое ремесло. Да, он молодец, потому что он по-прежнему в
строю и продолжает заниматься своим делом. А ты знаешь, что влечет за
собой второй арест? Не только другую руку. Знаешь?
Торби сглотнул:
- Не очень.
- А я думаю, что ты должен был слышать, ты просто не хочешь
вспоминать. - Баслим провел большим пальцем поперек горла. - Вот что ждет
Зигги в следующий раз - они укоротят его. Суд Безмятежности считает, что
мальчишку, который не научился с одного раза, уже ничего не исправит, и
укорачивают его.
- Так ведь, папа, они меня никогда не поймают! Я буду таким
осторожным... ну, вот как сегодня. Я обещаю!
Баслим вздохнул. Мальчишка по-прежнему верит, что с ним ничего и
никогда не случится.
- Торби, достань документы о твоей продаже.
- Зачем, папа?
- Достань.
Мальчик принес их, Баслим перечитал бумагу: "...один ребенок мужского
пола, регистрационный номер (на левом бедре) 8ХК40267 - девять минимов".
Он посмотрел на Торби с удивлением и заметил, что с того дня мальчик
стал выше на голову.
- Дай мне перо. Я освобождаю тебя. Я всегда хотел это сделать, но
оснований для спешки не было. А теперь мы это оформим, и завтра ты зайдешь
в Королевские Архивы и зарегистрируешь бумагу.
У Торби отвисла челюсть:
- Почему, папа?
- Разве ты не хочешь быть свободным?
- Ну... да... Папа, я хочу принадлежать _т_е_б_е_.
- Спасибо, малыш. Но я решил, и я это сделаю.
- Ты хочешь сказать, что выкидываешь меня?
- Нет. Ты можешь оставаться. Но только как свободный человек. Видишь
ли, сынок, хозяин несет ответственность за своих слуг. Будь я благородный
и сделай ты что-нибудь, меня бы это только потешило бы. Но так как я не...
словом, так как у меня уже нет ноги и глаза, не думаю, чтобы я мог себе
это позволить. И поскольку ты собрался учиться у Зигги, лучше я дам тебе
свободу. Я не могу рисковать. Тебе придется самому искать свое счастье, я
потерял уже слишком много. Еще раз - и меня укоротят за милую душу.
Он изложил ситуацию с подчеркнутой жестокостью, ничем не дав понять,
что закон в сущности не так жесток - на практике раба конфисковывали,
продавали, и вырученные деньги шли в возмещение ущерба, если у хозяина не
было счета. Если хозяин не принадлежал к знатным сословиям, судья мог
приговорить его к порке, коль скоро приходил к выводу, что тот должен
отвечать за деяния своего раба. Тем не менее Баслим говорил только о
законе: поскольку хозяину принадлежит полная и безраздельная власть на
рабом, тем самым он отвечает за все, что раб сделал, - вплоть до отсечения
головы.
В первый раз с тех пор, как они познакомились, Торби заплакал:
- Не освобождай меня, папа, пожалуйста, не делай этого! Я хочу
принадлежать тебе!
- Прости, сынок. Но я же сказал тебе, что можешь оставаться.
- Пожалуйста, папа! Я никогда больше не стяну ни одной вещи!
Баслим пожал плечами.
- Послушай меня, Торби. Я предлагаю тебе сделку.
- А? Все, что угодно, папа. Как только...
- Подожди и послушай меня. Сейчас я не буду подписывать твои бумаги.
Но я хочу, чтобы ты обещал мне две вещи.
- Конечно! Что именно?
- Не спеши. Первое - ты никогда и ни у кого больше не будешь красть.
Ни у красивых леди в портшезах, ни у бедняков, как ты сам - одно слишком
опасно, а второе... словом, это неблагородно, хотя я не уверен, что ты
знаешь значение этого слова. Второе - обещай мне, что ты никогда не будешь
мне врать.
- Я обещаю, - медленно сказал Торби.
- Я имею в виду не только вранье о той мелочи, которую ты порой
утаиваешь от меня. Я говорю обо всем. Кстати, матрац не самое подходящее
место, где стоим прятать деньги. Посмотри на себя, Торби. Ты же знаешь,
что у меня есть связи по всему городу.
Торби кивнул. Он доставлял послания от старика в самые разные места и
самым разным людям.
- Если ты будешь красть, продолжал Баслим, - я узнаю об этом... рано
или поздно. Если ты будешь врать мне, я уличу тебя... рано или поздно.
Врать людям - это твое дело, но вот что я скажу тебе: если человек
обретает репутацию лжеца, он может считать, что онемел, ибо люди не
прислушиваются к завыванию ветра. Не обращают внимания. И в тот день,
когда я узнаю, что ты украл что-то... или в тот день, когда я поймаю тебя
на вранье... я подпишу твои бумаги и отпущу на волю.
- Да, папа.
- Это не все. Я вышвырну тебя со всем, что было на тебе, когда я
купил тебя, - лоскут лохмотьев и куча синяков. Между нами не будет ничего
общего. И если ты попадешься мне на глаза, я плюну на твою тень.
- Да, пап. О, я никогда больше не буду, папа!
- Я надеюсь. А теперь иди спать.
Баслим лежал без сна, беспокоясь, не слишком ли был резок с
мальчиком. Но он не мог не помнить, что вокруг них был жестокий мир, и он
учил мальчика жить в нем.
Он услышал в углу звуки, напоминающие работу грызуна, тихое шуршание;
он лежал не шевелясь и прислушивался. Наконец, он услышал, как мальчик
тихо встал со своего места, подошел к столу, тихо выложил на стол монеты,
а затем вернулся на свой матрац.

3
Баслим уже давно учил Торби читать и писать на Интерлингве и
саргонском, время от времени подбадривая его подзатыльниками, потому что
интерес Торби к умственным занятиям равнялся нулю.
1 2 3 4 5 6