Мальчик лежит у стены на постели из досок. Пазио принес нашу керосиновую лампу, при ее свете глаза мальчика приобретают неестественный стеклянный блеск. Лицо так осунулось за эти несколько часов, что стало неузнаваемым.Я улыбаюсь ему, но он уже не в состоянии ответить мне взаимной улыбкой. Лишь поднимает на меня глаза, в которых столько доверия и немой просьбы, что сердце мое разрывается. Прошу Пазио, чтобы он спросил хлопца: что тот хочет. Диого ничего не отвечает, но не спускает с меня умоляющих глаз. Я понимаю, что ему надо. Он ждет помощи от друга. Решаю взять дело в свои руки и уже не обращать внимания на пагубные протесты индейцев.— Ему становится все хуже! — твердым обвинительным тоном говорю его матери.— Хуже… — с болью признает она.— Можно ли еще спасти его, не знаю. Но если и можно, то лишь вливанием сыворотки! — говорю по-португальски всем присутствующим индейцам, и, чтобы они хорошо поняли, Пазио повторяет мои слова по-короадски.Не ожидая их ответа, выхожу из хижины и вскоре возвращаюсь с сывороткой и шприцем. Моя решительность произвела впечатление на семью Диого: никто мне теперь уже не мешает. Есть правило, что укол делают выше места укуса — между ним и сердцем. К сожалению, укушенная нога чудовищно распухла до самого паха и сделать в нее укол невозможно. Поэтому иду на риск и впрыскиваю дозу сыворотки около сердца. Хорошо понимаю, что в случае смерти Диого вся вина падет на меня. Но, несмотря на это, не задумываясь, ставлю на карту все, видя в этом единственную возможность спасения мальчика, если она еще существует.В течение ближайших двух часов состояние Диого не ухудшается и он больше не теряет сознания. К утру решаюсь сделать еще одну инъекцию сыворотки и затем ложусь спать.Когда проснулся, на дворе уже был день. Шел дождь.— Жив? — спрашиваю Пазио.— Жив.— Лучше ему?— Не знаю.Когда я с бьющимся сердцем вхожу в хижину Моноиса, Диого не спит. С первого взгляда вижу, что состояние мальчика улучшилось: глаза его утратили стеклянный блеск и смотрят осмысленнее. На этот раз Диого встречает меня улыбкой, правда, едва заметной, но достаточной, чтобы принести мне большую радость. Кризис, видимо, уже миновал. Диого будет жить! Из всех улыбок, доставшихся мне в жизни, улыбка этого маленького индейца с Марекуиньи навсегда останется для меня самым дорогим и пленительным воспоминанием.Диого что-то шепчет матери. Женщина ищет его бодоку и найдя вручает ее мне. Она говорит, что я должен взять бодоку на память. Это тот самый лук, из которого хлопец убил подраненного попугая в памятный день нашей совместной охоты. Я знаю, какое это сокровище для мальчика. Сколько же в этом подарке самопожертвования! Никак не решаюсь принять лук, но Диого так просит взглядом, что я уступаю. Отдаю ему взамен мой большой перочинный нож.— Через несколько дней ты срежешь этим ножом сук, сделаешь себе новую бодоку и мы пойдем на охоту… — говорю ему. Пазио переводит мои слова. Глаза мальчика покрываются влагой, но на сей раз не от боли. РИО ДЕ ОРО До полудня льет дождь. Небо проясняется только к вечеру. Завтра может быть хорошая погода, поэтому Тибурцио приходит к нам и с таинственным видом говорит, что завтра поведет меня к интересному месту.— На охоту? — спрашиваю я.— Можно и поохотиться по дороге, но ты увидишь там кое-что другое.— А далеко это?— Если выйдем утром, то к вечеру вернемся в тольдо.Тибурцио не желает открыть нам, что это за место, но раз он придает этому походу столь исключительное значение, я соглашаюсь.На следующий день сразу же после восхода солнца отправляемся в путь: Тибурцио, Пазио и я. Перед уходом заглядываю в хижину Моноиса. Диого стало значительно лучше. Опухоль на ноге уменьшилась, а лицо уже обрело светло-коричневый оттенок, какой бывает у созревающих каштанов, — цвет возвращающегося здоровья.В течение двух часов мы идем хорошо известной нам по прежним прогулкам тропой, вверх по Марекуинье, затем сворачиваем в лес, на другую тропку, малохоженую и заросшую. Идя впереди, Тибурцио пробивает своим факоном туннель в зарослях. Вступаем в тяжелую гористую местность.— Куда ты ведешь нас, Тибурцио? — нарушает Пазио долгое молчание.— На Рио де Оро!Пазио издает протяжный свист изумления. По пути он говорит мне, что в этой части Параны ходят слухи о какой-то Золотой реке, настолько необычайные, что существование самой реки он до сих пор считал вымыслом. По слухам, о Золотой реке еще несколько веков назад знали иезуиты, создавшие свое индейское государство к западу от этих мест. Они являлись к ее берегам намывать из песка золото. В течение жизни нескольких поколений иезуиты выкачали из реки громадное количество золота, и она перестала отличаться от других притоков Параны. Ясное дело, о реке забыли, осталась лишь легенда о ее прежней славе, легенда о Рио де Оро. Иезуиты, которые открыли эту реку, были испанцами. Этим и объясняется испанское название реки, сохранившееся до сих пор, несмотря на то, что в Паране, бразильском штате, господствует португальский язык.Пазио не знал, что легендарная река протекает так близко, и потому уточняет у Тибурцио:— Эта та самая река, что славилась в иезуитские времена?— Та самая… — отвечает индеец.Пазио приходит в голову какая-то новая мысль, и он вдруг спрашивает Тибурцио:— А Рио де Оро имеет какую-либо связь со смертью немца Дегера?— Имеет.— Какую?— Дегер слишком много знал и многого хотел, поэтому его и убили на реке.— Что же он знал?— Увидите сами.Если бы мне сказали, что путь будет проходить по такой гористой местности, я наверное не пошел бы. Несмотря на интерес к загадочной реке, нас все больше одолевает усталость. Наконец, мы приближаемся к цели. В час пополудни слышим шум водопада. Тибурцио заверяет нас, что теперь уже близко. Вскоре мы выходим на берег. Небольшая речка шириной около пятнадцати метров низвергается в этом месте гремящим водопадом.— Рио де Оро… — тихо говорит Тибурцио.Мы садимся на камнях у берега, чтобы прежде всего отдохнуть, и оглядываем объект легенды. У реки песчаное ложе, и только у водопада громоздятся скалы и огромные валуны.— А есть ли еще в ней золото? — спрашиваю у Тибурцио.— Есть, но немного, — отвечает он. — Наши мальчики иногда заглядывают сюда и находят какое-нибудь зернышко, но заработка тут искать не стоит…В это время Пазио что-то замечает неподалеку от берега и восклицает:— Что это? Крест?— Крест! — подтверждает Тибурцио. — Тут застрелили Дегера и тут же через несколько дней мы похоронили его останки.— Кто же именно застрелил?— Его друзья и сообщники.— Все меньше понимаю его… — признаюсь я Пазио.Тибурцио рассказывает:— Есть несколько бразильцев — к их шайке принадлежал и Дегер, которые знают этот водопад и его тайну. Они рассчитывали на быстрое обогащение, но держали свой замысел в тайне. Есть доказательства, что Дегер хотел их обмануть. Но они каким-то образом узнали о его намерениях и, когда Дегер однажды явился к водопаду один, напали на него и убили…— А не принадлежал ли к их шайке и директор индейцев Ферейро? — перебивает Пазио.— Конечно.Сразу вспоминается откровенно циничное поведение Ферейро. «Директор индейцев» даже не пытается скрывать своих махинаций и преступлений. Трудно сказать, что больше возмущает: преступность этой личности или порочность системы правления, потворствующей явному беззаконию. Корень зла должен заключаться в строе, господствующем в Бразилии, если он взращивает типов, подобных этому Ферейро.После минутного молчания Пазио обращается к Тибурцио:— Я все еще не понимаю одной вещи: о каком обогащении ты все время говоришь, компадре Тибурцио, если в реке уже нет золота? Что-нибудь скрыто в водопаде?— А вы присмотритесь к нему повнимательнее!Водопад кажется нам таким же, как и всякий другой: река натолкнулась тут на скалы и вся масса ее воды почти отвесно падает с высоты примерно восьми метров, образуя внизу котел, полный бурных водоворотов. Из этого котла вода вытекает несколькими более мелкими ручьями.— Видите вы это маленькое озерко под водопадом? — показывает Тибурцио и разъясняет, — оно очень глубокое: дно реки песчаное, однако в этом месте сильное течение, а водовороты не позволяют песку осаживаться и засыпать котловину. Но другое дело золото: оно в несколько раз тяжелее песка. Течение реки так легко его не выплеснет. С незапамятных времен река несла сюда не только песок, но и зерна золота, которые падали в глубокий котел. Зерна эти были слишком тяжелы, чтобы течение могло снова вынести их из котла. На дне озерка, стало быть, должно лежать несметное количество золота.Ход рассуждений индейца не лишен логики. Природа образовала в этом озерке нечто вроде мешка, в который беспрестанно сыпалось золото. Однако добраться до него в глубокой котловине, наполненной водой, невозможно.— И вот к этому озерку так рвется Ферейро и его шайка? — спрашивает Пазио.— Да! — подтверждает Тибурцио. — Они хотят осушить его, но не знают, как это сделать. В нескольких километрах выше по реке можно изменить течение и направить его в другое место, а затем взорвать скалы, образующие озерко, и выпустить из него воду. Но для всего этого нужно много труда и денег. Поэтому бразильцы медлят, но ревниво оберегают тайну…— А почему ты открываешь эту тайну нам?— Я хотел бы, чтобы чужеземный сеньор сам взялся за это золото, потому что верю, тогда часть сокровища досталась бы и нам, индейцам.— Добрый Тибурцио! — восклицает Пазио. — Как же ты представляешь себе это? Они убили своего человека, Дегера, а чужому позволят из-под носа забрать такой клад?!.— Все индейцы станут на защиту сеньора!— Индейцы едва защищают свою шкуру, ты хорошо знаешь это, компадре Тибурцио! — говорит Пазио, после чего наступает долгое молчание.Но дело не в опасности. Золото никогда не действовало на мое воображение. Меня не увлекали соблазны Калифорнии или Клондайка, мне чужда была уродливая романтика золота. Видимо, слишком крепко сидел во мне натуралист. Водопад на Рио де Оро представляет для меня особый интерес, но лишь как своеобразное явление природы, не больше. Близость предполагаемых сокровищ ни капли не волнует меня. Зато меня тревожит другое — судьба индейцев на Марекуинье. Если только разнесется весть о золоте — а она разнесется несомненно, — на индейцев обрушатся полчища подонков общества из бразильских городов. При первой же возможности этот сброд устроит резню индейцев. Роковой слух о золоте может повлечь за собой истребление местных короадов.— Лучше всего было бы, — прерываю молчание, — подорвать динамитом скалы над водопадом и раз навсегда завалить камнями это опасное золото.— Мы давно думаем об этом, но у нас нет средств… — грустно признается Тибурцио.Во время возвращения нас настигает дождь. ОПАСНОЕ ПЛАВАНИЕ Каждое дело когда-нибудь да кончается, а наше терпение лопается на следующий день после похода на Рио де Оро. Проснувшись, мы снова видим на небе тяжелые свинцовые тучи; издалека уже доносится шум дождя. Нам опротивели эти непрестанные ливни на Марекуинье.После короткого совещания решаем на следующий же день выступить в обратный путь: нет смысла оставаться дольше в лагере при таких неблагоприятных условиях. Охотиться нельзя, сырость портит наши музейные препараты, а ненастье и скверное помещение начинают подрывать здоровье. Мысль о скором выезде приносит нам подлинное облегчение, зато доброжелательно относящиеся к нам индейцы — Тибурцио, жена капитона и их семьи — принимают это сообщение с явным сожалением. Они хотели бы подольше задержать нас у себя. Со дня болезни Диого и с того момента, когда они убедились, что мы не собираемся делать замеров их земли, индейцы считают нас своими друзьями.Возвращаться намереваемся по реке — на двух лодках, которые нам оставили бразильцы. Лодки эти вместят и нас и все наше имущество. Поскольку Пазио мало знает реку, Тибурцио и его сын Циприано берутся проводить нас до устья Марекуиньи, до самого ранчо Франсиско Гонзалеса.На следующий день после завтрака мы укладываем в лодки наши вещи. Иду проститься с Диого. Он чувствует себя значительно лучше. У него опять выразительные, здоровые глазенки. Мальчик держит меня за руку и не хочет отпустить. Мы ничего не говорим друг другу, зато, прощаясь, обмениваемся улыбками. К лодке нас провожают жена капитона Моноиса и семья Тибурцио. Когда мы отталкиваемся от берега, женщина что-то бросает мне в лодку. Это разукрашенная плетенка из такуары, в которой жена Моноиса не хотела заменить шнурок на лиану. Смотрю на сумку: теперь она уже связана нитью лианы сипо.— Благодарю! — взволнованно кричу я.Головокружительное течение подхватывает нас и выносит на первую быстрину. Мы стремительно несемся по вспененной индейской реке. Это уже не равная борьба с врагом, а отчаянная защита от ненасытной яростной стихии. На любой быстрине через каждые сто-двести метров нас подстерегает ловушка и чаша весов колеблется: проплывем мы это место или нас ждет катастрофа? Лодки зачерпывают воду, прыгают по грозным камням, ложатся на борт. Река пенится и оглушает нас своим ревом.Кажется, на двадцатой по счету быстрине находится наиболее опасный проход. Река с ширины в несколько десятков метров суживается здесь до пяти-восьми, сжатая между огромными валунами. Глубокий поток, с ревом несущий свои воды, в конце горловины неожиданно почти под прямым углом сворачивает в сторону. Разбить лодку тут ничего не стоит.Лицо Тибурцио каменеет от напряжения, глаза чуть не вылезают из орбит. Я сижу посреди лодки, которой правят спереди Пазио, а на корме Тибурцио.Влетаем в теснину. Лодка мчится с головокружительной быстротой. Индеец что-то кричит Пазио. Тот тоже отвечает криком, прижимает свой длинный шест к камню и упирается им так сильно, что лодка трещит. Нос ее проносится мимо страшной скалы на расстоянии вытянутой руки и отлетает в сторону, корма описывает головокружительный полукруг.Но Тибурцио зорок и хорошо выполняет свои обязанности. Он упирает свой шест в камень так, как минуту назад это делал Пазио, и, налегая на него всем напружинившимся от усилия телом, предотвращает катастрофу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18