А я — только из армии. Знакомые на меня смотрели, как на первого космонавта, гордились. У тебя тоже так было?
— Было. Зато теперь эти знакомые куда-то подевались. И в гости звать как-то перестали, и просто поговорить не останавливаются. Может, они меня боятся?
— И у меня та же история. Знакомых полно, а даже выпить иногда не с кем. Друзья остались только старые, еще со школы.
Петька замолчал, потом начал что-то тихо насвистывать.
— Вообще многие в друзья набиваются, когда узнают, кто я, — вновь заговорил он. — Но друзьями так и не становятся. Улыбаются, охают, ахают, с разговорами лезут.
— Про летающие тарелки спрашивают, верно?
— Только о них и спрашивают. Ну, еще про Тунгусский метеорит, — с досадой проговорил Петр. — А однажды так меня разозлили с этими тарелками. Был как-то в гостях, а там одна дамочка — губки бантиком, глазки фонариками... Ну, дура дурой, представляешь? И вот она, как узнала про меня, так и защебетала: «А, это вы за летающими тарелочками гоняетесь?» Представляешь, какова гадина?
— Не принимай близко к сердцу, — от души посоветовал я.
— Да как же не принимать, Олег?! Ты же сам знаешь, чем нам приходится заниматься. Помнишь, в радиоактивную шахту спускались? А прыгающие камни помнишь? Все-таки хоть и не часто, но рискуем! А эта дура — «за летающими тарелочками гоняетесь».
— Это еще что, — усмехнулся я. — Мне как-то раз звонят по внутренней линии и спрашивают: «Вы порчу снимаете?»
Петька расхохотался, забыв разом свои обиды на мир. Тут подошел внештатник.
— Ерунда эти ваши комплекты, — недовольно пробормотал он. — Ничего стоящего нет.
Я открыл глаза. Гришаня держал в руках несколько пучков травы и полиэтиленовый мешок с какими-то камешками.
— Ты колдовством решил его взять?
— Да при чем тут колдовство? Имеются у меня методы... У нас вода чистая есть?
— Поищи в машине, — сказал Петька. — Там должна быть канистра с водой для радиатора.
— А лучше бы с нами лег позагорать, — добавил я. — Когда еще за город выберешься?
— Когда надо, тогда и выберусь. А банки трехлитровой нет? Ну, ладно, сойдет и канистра.
Я перевернулся на живот и стал безучастно наблюдать, как Гришаня реализует какой-то безумный проект. Он разжигал костер, взбалтывал воду в канистре, что-то растворял в ней.
— Может, они правы?
— Ты о чем? — удивился Петр.
— Я о тех, кто считает нас ловцами зеленых человечков.
Петя выдержал подозрительную паузу.
— Я что-то не очень понимаю...
— А как еще относиться к нам, если любой псих может прийти, объявить себя космическим пришельцем, и при этом он будет внимательно выслушан и подвергнут изучению?
— Ну... Так положено, а иногда это оправдывает себя. Послушай, сдается мне, ты копаешь под собственную хату. Неужели тебе служба надоела?
— Да нет, не надоела, но... Петя, я не вижу цели. Мы с тобой служим огромной и непостижимой организации. Сектор биологии. Сектор геофизики. Сектор человека. Сектор атмосферы — и везде работают люди, много людей, каждый что-то делает, для чего-то нужен. В одном только Секторе информации пятьдесят человек листают газеты и слушают радиопереговоры... А что в итоге? Вся эта людская масса напрягает мозги, мотается по стране и миру, иногда даже рискует жизнью только для того, чтобы найти Явление — и тут же его засекретить.
— Но... Так положено. Вообще, я об этом никогда не думал.
— Еще бы... Директор умеет внушить, что мы все делаем правильно, абсолютно правильно. У него под рукой всегда десяток аргументов нашей необходимости и незаменимости. Послушаешь его — и хочется памятник себе поставить. А если разобраться, от тебя лично, Петя, была хоть раз людям конкретная польза?
— Ну, ты скажешь тоже, — фыркнул Петр. — А ну вспомни хотя бы Блуждающую линзу, которая жгла тайгу под Новосибирском.
— Как же, помню. Нашли ее метеорологи, уничтожили ракетчики. А мы что сделали?
— Как?! Мы ее со всех сторон изучили и дали рекомендации всем этим ракетчикам...
— И что? Кто-то узнал, чем на самом деле была эта Линза?
— А зачем? Ну хорошо. А вот вспомни еще...
— Не нужно, Петя. Я тоже знаю кучу положительных примеров. Но все равно, наша главная цель — прятать и закрывать. И только этому мы посвящаем жизнь.
Петр удивленно посмотрел на меня. Он даже приподнялся, чтоб лучше меня видеть.
— Олег... Неужели тебе совсем не нравится такая работа?
— Нравится. Как такая работа может не нравиться? Но, понимаешь... Выхода из нее нет. Зачем работаю — не знаю. Зачем живу... Семьи у меня нет, сам знаешь. И ничего у меня нет.
— Э-э-э... — понимающе протянул Петя. — Масштабно ты стал мыслить. Сдается мне, Олежек, ты должен пообщаться с нашим психологом.
— Скорей уж с психиатром. Да что толку? Поговорит он со мной, вникнет, а после вернется к своим детям, к своим диссертациям. А я останусь, где был.
Было видно, что Петя от чистой души мне сочувствует и силится что-то посоветовать. Да только не мог он мне помочь, при всем своем желании и доброте. Потому что нельзя вот так, на ходу, придумать, как изменить жизнь.
Я так и не узнал, какая спасительная мысль зрела в его голове, потому что в следующую секунду мы услышали душераздирающий крик внештатника.
Мы вскочили. Гришаня несся к нам со всех ног, подпрыгивая и оборачиваясь. Позади дымился костер.
Мы с Петькой, не сговариваясь, бросились ему навстречу.
— Оно шевелится! Оно оживает! — голосил Гришаня, хватаясь за нас.
Мы не знали, что делать — спасаться или успокаивать нашего товарища, которому от переутомления что-то показалось.
— Вы мне не верите! — вопил Гришаня. — Идите, смотрите сами, там земля шевелится в трех местах, и трава, и кочки!
— Успокойся, Гришаня, сейчас все проверим, — я попытался перекричать его.
Но тут Петр судорожно схватил меня за руку.
— Смотри!
Я обернулся. В центре луга, там, где только что копался со своими склянками внештатник, поднималась земля. Она вспухала большим подрагивающим пузырем, и головешки костра сыпались с него, разбрасывая искры и клубы пепла.
Мы, все трое, оцепенели. Конечно, по всем правилам и инструкциям нам следовало сейчас же прыгать в машину и рвать когти, но... Ни одна инструкция почему-то не напомнила о себе.
Смотреть на оживающую землю было жутко. Но и оторваться невозможно. Холм уже достиг размера легкового автомобиля и начал растрескиваться, а мы по-прежнему не могли стронуться с места. Даже внештатник замолк... Это необходимо было увидеть — сейчас, а не в записи и не в виде компьютерной модели.
И вдруг произошел прорыв. Один миг — и все изменилось. За этот миг я ничего не успел толком рассмотреть. Показалось, что назревающий земляной волдырь лопнул — и из него вырвалось темное мутное пятно или облако размером с самолет-" кукурузник", а из десятка мест вокруг — другие, очень похожие комки мути, размером поменьше, но соединенные с центром путаницей каких-то жил или кишок, и все это невообразимое сооружение рвануло в небо, бросив на нас вал земли и камней.
Запомнилось еще, как мозг пронзила тысяча молний и как жалобно вскрикнул Гришаня, прежде чем наступила тьма...
ПРОБЛЕСК
Побейте его по щекам. Обычно помогает... Я понял, что побить собираются меня. И рефлекторно выставил вперед руки, защищая лицо. Лишь потом открыл глаза.
— Очнулся, — сказал молодой худощавый доктор. И ушел из поля зрения, прошуршав голубым одноразовым халатом.
Надо мной колыхалось полотно палатки. Снаружи доносились голоса, звуки работающих машин, хриплый клекот радиопереговоров.
— Не вставайте, пожалуйста, — прозвучал женский голос. Я скосил глаза и увидел медсестру с изготовленным к работе шприцем. Не успел я и глазом моргнуть, как она воткнула иглу прямо мне в пятку. Мне еще ни разу не делали уколы в пятку. Я и представить себе не мог, что это так больно.
— Голова не болит?
Я не знал, что ответить. Болела только пятка, в которой побывала стальная колючка, а с головой происходили какие-то иные процессы, которые не укладывались в простое понятие «болит — не болит».
— Можно, я встану?
— Даже нужно.
Подняться удалось без труда. Немного кружилась голова, но это почти не мешало. Доктор и сестра оценивающе смотрели на меня, следя, не свалюсь ли я с первым же шагом.
Ничего подобного. Я чувствовал себя довольно бодро. Постояв немного и убедившись, что ноги меня слушаются, я взял да и вышел из палатки. Медицинская братия восприняла это как должное.
Зеленый луг, на котором мы так беззаботно загорали, напоминал теперь полигон для бомбометания. Почва была вздыблена и вывернута наизнанку, перекрученный дерн громоздился небольшими горными хребтами. Тут и там мелькали оранжевые комбинезоны экспертов, поблескивали приборы в их руках. Бригада уже вовсю работала.
Вскоре я нашел Петьку. Он сидел, привалившись спиной к походному бензогенератору, безучастно наблюдая за работами. Заметив меня, он махнул рукой куда-то в сторону.
— Там дают горячий чай.
— Не хочется, — ответил я. — Что начальство говорит?
— Да ничего... Попытались меня допросить, но ничего не добились. Мне не очень хочется сейчас разговаривать. Начальник бригады в вагончике, они там наши кассеты просматривают.
— А Гришаня?
— Его уже увезли в город. Он что-то никак в себя не мог прийти. Но вроде опасности нет. Надо и нам по домам разбегаться. Пойдем, доложимся начальнику, он обещал дать машину до города.
— Полностью тебя поддерживаю. На работу завтра будем выходить?
— Как хочешь. Я, пока не высплюсь, никуда не пойду. Почему-то жутко спать хочется. Доктора сказали, что все в порядке, просто отдохнуть нужно.
Он подкрепил свои слова широким зевком. Только теперь я заметил несколько ссадин у него на лице.
— Петя, а что, у меня такая же исцарапанная физиономия?
Он посмотрел на меня, махнул рукой.
— Нормальная. А вот у Гришани фонарь под глазом. Ему не повезло...
...Мы подъезжали к городу вместе с сумерками. Мне так лень было доставать ключи, что я стучал в дверь, пока Лерка не открыла.
— Никакого ужина, — сразу сказал я. — В душ — и спать.
Лера очень понятливая и никогда не станет донимать расспросами. Когда я выбрался из ванной комнаты, постель была уже приготовлена. Я завалился в нее и почувствовал, как напряжено тело. Хорошо бы сейчас сто грамм для снятия стресса. Жаль, не держу дома спиртного.
Через минуту Лера принесла кружку чая и бутерброд с моим баварским сыром. Умница. Чувствует, что ужинать я отказался только от усталости, а на самом деле голоден, как волк. Надо будет завтра обнять ее, сказать что-нибудь хорошее. Она так это любит. Не забыть бы только. Скорее всего забуду, как всегда.
— Олежек, — я увидел, что она очень смущена. — У меня туфли совсем протерлись. А я как раз нашла недорогие. Мне половину денег мама дала, а остальные я, если можно...
— Нет, нельзя, — остановил я ее. Затем поставил пустую кружку на пол и свалился на подушку, на лету закрывая глаза. — Завтра отдашь маме ее половину, потом возьмешь в моем столе деньги и купишь все, что надо.
— Мне только туфли, — обрадовалась Лера. — Я как раз нашла дешевые, хорошие...
— Не надо «дешевые хорошие». Купи просто хорошие, — я уже начал засыпать. — Все, я сплю. И ты ложись.
— Сейчас лягу, только рубашки достираю.
Она погладила меня по руке и вышла. Я услышал, как плещется вода в ванной. Лера стирала мне рубашки. Надо будет все-таки похвалить ее завтра.
Я часто ловлю себя на мысли, что несправедливо равнодушен к ней. Я почти не замечаю женщины, которая ждет меня допоздна над кастрюлями с остывшим ужином, которая встает на час раньше, чтоб приготовить завтрак и почистить мне ботинки, бегает с тяжелыми сумками по магазинам, избавляя меня от всяких домашних проблем. Которая, наконец, просто любит меня — искренне и бескорыстно.
А между тем, я обязан ей не только завтраками и всегда чистыми рубашками.
Через некоторое время после гибели Надежды я остался совсем один. Это произошло, когда всем надоело приходить ко мне. Странно, но до этого я даже не предполагал, каким мучительным может быть одиночество. Человек-одиночка представлялся мне независимой, немного загадочной фигурой со своим тайным миром. Оказалось, что фигура эта вовсе не загадочная, а просто жалкая, и ничего более. Это я узнал по себе.
Одиночество навалилось на меня во всей своей неприглядности. Я не хотел возвращаться домой после работы. А возвращаясь, трепетно заглядывал в почтовый ящик — вдруг там какая-нибудь весточка из внешнего мира? Но ящик обычно был пуст. Я поднимался по лестнице, чтобы взглянуть на дверь — может, кто-то оставил в ней записку? Может, кто-то вспомнил наконец обо мне и кому-то я оказался нужен?
Но и записок не было. Никто обо мне не вспоминал.
Дома я включал погромче телевизор, чтобы разогнать вязкую застойную тишину, и жарил картошку или яичницу. Выглядывая в окно, видел стариков, играющих в домино, и завидовал им.
Я даже боялся засиживаться в туалете — вдруг позвонят в дверь, а я не успею добежать и открыть.
Но в мою дверь никто не звонил. А если и звонили, то это оказывались либо вечно спешащие женщины из ЖЭУ, либо какие-то беженцы с просьбой дать денег или колбаски.
А потом появилась Лера.
Оказалось, мы учились в одной школе, только она была на класс старше. Все эти годы я, конечно, каждый день видел ее, но видел каким-то боковым зрением, и Лера в моей памяти почти не отложилась.
Уже после школы мы как-то раз случайно увиделись с ней в одной компании и после этого стали здороваться. Просто слегка кивали друг другу при встречах. Эти встречи были частыми, потому что мы по-прежнему жили в одном районе. Но это ничего не изменило. В моей жизни ее по-прежнему не было.
Потом произошло несчастье с Надеждой. С тех пор я стал здороваться с Лерой куда более тепло и приветливо. Я в ту пору особенно остро ценил своих знакомых — и близких, и далеких, и случайных. Однажды мы заговорили друг с другом на автобусной остановке. Потом нашелся какой-то повод вместе зайти ко мне. И все. Как-то незаметно, легко, естественно она заполнила мой опустевший дом. И осталась в нем.
Я стал охотнее возвращаться туда. А потом Лера с огромной радостью узнала, что я, оказывается, не против, если к нам будут заходить ее подруги.
1 2 3 4 5 6 7 8