Разве не ее саму следует винить в том, что все поверили в историю о морском купании? Девочка ведь каждый божий день играла в какие-то свои игры в лощине и выше по склону, в лесу, – почему она никому не напомнила об этом? Почему она никому не сказала, что все эти рыбацкие байки – чушь, да и только?
– Что на тебя такое нашло, а, Люси?
С коленкой у нее совсем плохо дело, сказал Хенри. Когда они вошли во двор, она хотела было идти сама, но он ее не отпустил. Когда у тебя колено в таком состоянии, кто знает, чем это может кончиться. Может, оно там внутри совсем разбито, кто знает. Он сказал, что съездит за доктором Карни.
– Может, отнести ее пока наверх?
Он не скажет больше ни единого слова, подумала про себя Бриджит, пока этот заросший грязью ребенок не окажется наверху. До этого момента из него уже ничего не удастся выжать, зато потом он все выложит: как он на нее наткнулся и что она ему сказала, если она вообще что-нибудь ему успела сказать. Девочка была такая тихая, что казалось – она вообще больше никогда не произнесет ни звука.
– Погоди, я согрею пару кувшинов воды.
Бриджит положила четки на каминную полку и переставила на жар уже вскипевший чайник. Из чайника едва ли не в ту же минуту повалил пар и полетели брызги. Капитан, хозяйка, Хенри – все бродят взад-вперед по пляжу и роются в гальке, идиоты чертовы, а она сама и того хуже, все испортила, что только могла. Как будто в яркой вспышке света, Бриджит увидела их всех совсем другими глазами.
– Есть хочешь, Люси? Ты же чуть с голоду не померла, да?
Люси покачала головой. Хенри тоже присел; бурая шляпа сдвинута чуть на лоб, как будто ее задело веткой в лесу, а потом, опустив свою ношу на стул, Хенри просто забыл ее поправить.
– Пресвятая Дева, помоги ей, – прошептала Бриджит и почувствовала кожей, как текут у нее из глаз теплые слезы: прежде, чем успела понять, что плачет, прежде, чем успела понять, что винить тут некого и не в чем. – Слава тебе господи, – шепнула она и вдруг обняла Люси за исхудавшие плечики. – Слава тебе господи.
– Теперь все будет хорошо, Люси, – сказал Хенри.
Бриджит налила кипятку в две большие бутыли.
Глаза у девочки были какие-то потухшие. Как будто ей было больно, но боль висела привычным тусклым фоном.
– Тебе плохо, Люси? Нога болит?
В глазах у девочки шевельнулось что-то похожее на отрицание, но ответа так и не последовало, ни звука, ни жеста. Хенри встал и поднял на руки ее послушное вялое тельце. Наверху Бриджит зажгла две лампы и держала их, пока он укладывал девочку на кровать, с которой неделю назад сняли одеяла и простыни.
– Ты там подожди, пока к тебе не выйдет сам доктор Карни, – проинструктировала Хенри Бриджит. – И быстрей вези его сюда. Возьми таратайку, пешком не ходи. А тут я теперь сама управлюсь.
Она порылась в бельевом шкафу на лестничной площадке и отыскала ночную рубашку.
– Вот мы сейчас с тобой искупаемся, – сказала она, постелив постель так, чтобы по возможности не беспокоить лежащую на кровати худую покалеченную фигурку.
Но с ванной все равно придется повременить до тех пор, пока не придет доктор, а потому она пошла в ванную, налила там горячей воды в таз и принесла таз обратно в спальню. Снаружи послышался стук, и она решила, что Хенри пришло в голову снять доски с заколоченного окна детской спальни, прежде чем ехать за доктором Карни, и вот теперь он приставил к стене лестницу и выдирает гвозди. Ему, конечно, виднее, на что сейчас лучше тратить время. Она разозлилась, и злость сама была – как облегчение.
– Может, тебе яичко сварить, когда искупаешься? Всмятку, в стаканчике, а, Люси?
Люси снова покачала головой. Судя по тому, как выглядело ее колено, без перелома там не обошлось: распухшее, иссиня-черное, размером с мяч. И нога ниже колена, похоже, совсем вышла из строя и висела, как неживая.
– Давай-ка я тебе температуру смерю, – сказала Бриджит.
Градусник где-то в доме был, вот только она никак не могла сообразить, где именно, если его вообще не увезли с собой. Придется и с этим дожидаться доктора Карни.
– Когда он приедет, ты у нас будешь чистенькая и хорошенькая.
Девочка была грязнее некуда – руки, ноги, волосы как пакля, лицо и руки все в царапинах. Ребра были туго обтянуты кожей, живот совсем запал. Ей всегда нравилось, если сварить яйцо всмятку, размешать его в чашке и накрошить туда тост.
– Ну, может, после доктора аппетит к тебе вернется.
Вода в тазу сразу стала черной. Бриджит вылила ее в ванну и набрала таз снова. О чем он таком говорил, какие бутерброды с сахаром? Тот дом давно уже обвалился. Интересно, а раньше она тоже туда ходила? Это что ей, игра такая на ум пришла, остаться там жить навсегда просто потому, что ей не хотелось отсюда уезжать? И только из-за такой вот малости все мучения, вся эта жуть, страшней которой за всю жизнь, наверное, не придумаешь? Надо было сказать ему, чтобы отправил телеграмму на тот адрес, что они оставили. Но тогда ему пришлось бы заезжать в сторожку за бумагой, и он бы застрял там еще бог знает насколько, и оставалось только надеяться, что ему самому такая мысль в голову не придет.
– Мама с папой уехали, – сказала Бриджит. – Но теперь-то они точно скоро приедут назад.
Она положила одну бутылку на середину кровати, чтобы согреть холодные простыни, а другую – в ноги. Она откинула оконную щеколду и слегка приспустила верхнюю раму. Часть досок Хенри отодрал, но несколько штук осталось.
– Вот уже и доктор скоро приедет, – сказала она, потому что не знала, что еще сказать.

* * *

– Так все и было, чего тебе еще. – Внизу в прихожей Хенри мотнул головой в сторону спальни, с окошка которой он снял доски. – Что она тебе еще может рассказать?
– Что значит, чего тебе еще? Она же, считай, с того света пешком пришла!
Она бы пешком и шага не сделала, сказал Хенри. Она и так прошла больше, чем можно себе представить, пока добралась до того места, где он ее нашел. А если бы он не озаботился тем, чтобы починить то место в стене, через которое опять начали перебираться овцы, он бы и вовсе ее не нашел.
– А что ты там такое говорил насчет бутербродов с сахаром?
Там был кусок газеты, и в нем остались крошки хлеба и сахара. Еще она рвала там яблоки, они неспелые, но она все равно их ела, потому что на земле валялись огрызки. Она, в общем, все правильно делала.
– Слушай, Хенри, а у нее с головкой не того?
– Не хуже, чем у нас с тобой.
– Она соображала, что делает, когда убегала из дома?
– Конечно, соображала.
– Надо бы сообщить мистеру Салливану. И в Англию тоже сообщить.
– Я тоже об этом подумал.
Доктор диагностировал перелом кости, который надо бы изучить повнимательней, повреждение суставной сумки, внутреннее кровоизлияние, нервное истощение, жар и хроническое недоедание. Он посоветовал дать ей бульона или горячего молока и кусочек тоста, только очень тонкий и не больше одного. Хенри пошел с ним обратно в Килоран, чтобы дать телеграмму всюду, куда следует. На кухне Бриджит поджарила на плите одинокий кусочек хлеба.
Сегодня ночью придется ночевать в доме. Хенри пришел к этому умозаключению на обратном пути в Лахардан; Бриджит та же мысль пришла в голову, когда она несла вверх по лестнице поднос с едой. Девочку, да еще в таком состоянии, никак нельзя было оставлять одну, и плевать на поджигателей. Пока все не уладится, пока не вернутся капитан и миссис Голт, они будут жить в доме.
– И что ты написал в телеграмме? – спросила Бриджит у Хенри, когда он вернулся.
В Англию ушел следующий текст: Люси нашлась живая в лесу.

4

Они остановились в Базеле, прикинув, на какой образ жизни могут рассчитывать, если жить на одно только наследство Хелоиз. Поначалу в них вызывал беспокойство тот факт, что она могла переоценить свои финансовые возможности и что денег будет недоставать, но беспокойство оказалось излишним. Все имущество капитана состояло из оставшихся в Ирландии земли и дома, и эти активы останутся в неприкосновенности до тех пор, пока какие-либо непредвиденные обстоятельства не заставят распорядиться ими иначе. Работу в представительстве транспортной компании или что-нибудь другое в этом же духе за границей оказалось найти достаточно сложно; к счастью, в этом не было никакой необходимости.
Именно в процессе обсуждения всех этих материй капитан понял, что будущее они видят по-разному, что, как бы прочно ни объединяло их пережитое несчастье, в действительности они куда менее единодушны, чем то ему казалось, когда он говорил жене: мы с тобой заодно. За тот недолгий срок, который прошел с момента отъезда, он уже понял, что ошибался, когда представлял себе, что ему больше никогда не захочется вернуться в брошенный дом. Но, кроме всего этого, он чувствовал, что уверенность Хелоиз в правоте сделанного шага крепнет с каждой оставленной за спиной милей. Изгнанничество было ее единственной мечтой, единственной надеждой и отрадой. Ему совсем не хотелось придумывать способы убедить ее в обратном; ей нужен был его уход, его внимание. Она по-прежнему оставалась не более чем тенью той женщины, которой когда-то была.
Они устроили кое-какие свои дела в Базеле и снова отправились в путь. Они поехали к югу, в Лугано, и на несколько дней задержались на берегах тамошнего тихого озера. Безоблачным осенним днем они пересекли итальянскую границу и засим, по-прежнему не спеша, двинулись дальше.

5

– В развалинах? – переспросил Алоизиус Салливан. – В развалинах?
Бриджит объяснила, что к чему. Она упомянула о еде, которую девочка унесла из дома в двух рыбных корзинах, и о зеленых яблоках. Мистер Салливан на секунду закрыл глаза.
– При том, что творилось в доме, ей, понятно, и захотелось сделать что-нибудь назло всем. Вот она и придумала сбежать из дому, мол, может, хоть тогда на нее кто-нибудь обратит внимание. – И Бриджит изложила все, до чего успела дойти своим умом: насчет веток с колючками, на которые в чаще, в темноте, и не захочешь, а наткнешься, да еще если тащишь на себе взрослое пальто, чтобы не замерзнуть ночью, и насчет валежника, об который только ноги ломать. – Она себе все лицо расцарапала, кровь так и текла. Она почувствовала вкус крови, вот и напугалась. Бедная малышка, она так и ползла, и волокла на себе все, что взяла с собой, пока случайно не наткнулась на хибару Падди Линдона, чтобы хоть было где от дождя укрыться. Утром снова хотела было двинуться к дому, но у нее к этому времени так нога распухла, что она бы и нескольких шагов, наверное, не прошла. Она пыталась утром выйти, насобирать ягод, поняла про ногу и напугалась. А потом ей совсем страшно стало, когда еда подошла к концу. Вот она там лежала и думала, что кто-нибудь за ней придет. А потом, когда никто не пришел, она решила, что умрет.
Для Алоизиуса Салливана это прозвучало не слишком убедительно.
– А та одежда, которую нашли на пляже? Девочка что, оставила ее там специально, чтобы сбить родителей со следа? То есть нам придется признать, что это была хитрость, расчетливый обман?
– Да нет же, мистер Салливан, нет.
– А что тогда? Шутка, детская шалость?
Ни к настоящему моменту, ни потом Бриджит так, ничего и не узнала о той роли, которую сыграл во всей этой истории О'Рейлев пес, а потому она предположила, что найденные на пляже вещи были оставлены там по ошибке.
– Все дело в том, сэр, что мы не про то думали и никому из нас даже в голову не пришло, что она может просто сбежать. Ни мне, ни Хенри, ни хозяину, ни хозяйке, сэр.
– Не представляю себе, как такое вообще кому-то могло прийти в голову, – сухо ответил стряпчий.
Они были в гостиной, мебель по-прежнему была затянута чехлами. Горели две лампы. Окна по большей части были все так же заколочены досками.
– У нас просто было такое чувство, сэр… что все случилось так, как нам тогда показалось, и все эти вещи, которые тогда нашли…
– Я понимаю, Бриджит, я все понимаю.
– Как мы могли подумать, сэр, что она может отправиться в Дунгарван на ночь глядя и что она пойдет через лес к дороге, а до дороги-то не одна миля? Это же просто уму непостижимо, сэр, да она сейчас и сама не понимает, какой был смысл так делать.
– Я, Бриджит, слава богу, с причудами ума таких вот юных созданий совсем не знаком – или что там у них вместо ума. Однако, смею вас уверить, что по роду деятельности мне часто доводилось сталкиваться с не меньшими причудами людей вполне взрослых. А где сейчас девочка?
– Во дворе. С Хенри.
– И как она?
– Все такая же тихая, сэр. – Бриджит сняла простыню с одного из кресел. – Присаживайтесь, сэр.
Алоизиус Салливан был человек большой, а потому с радостью принял ее предложение. Он приехал в Лахардан на машине, но икры ног у него уже болели. И было у него такое чувство, что причину этой боли следует искать в свалившемся на него волею обстоятельств грузе ответственности, неожиданной и нежеланной. С тех самых пор как он получил из Франции от Эверарда Голта последнюю, в несколько строк, записку, он стал замечать за собственным телом какие-то странные нервические реакции, которые проявлялись то в высыпавшей ни с того ни с сего сыпи под воротничком, то, вот как сейчас, во внезапной боли в икрах. Когда, неделю тому назад, до него дошли сведения о том, что все строившиеся до сих пор догадки о судьбе ребенка оказались ложными, он почувствовал приближение старого невралгического синдрома, затихшего было много лет назад.
– Моя матушка любила повторять, Бриджит: поскреби ребенка – и обнаружишь беса.
– Да нет же, сэр, нет. Она сама не своя оттого, что так все обернулось. Как и мы все. С тех пор как приходили эти люди, чтобы всех нас убить в наших собственных постелях, в доме уже никогда не было ладно. Если где и следует искать виноватых, сэр, так именно в тех краях.
Стряпчий вздохнул. Он все понимает, сказал он, но все равно у него не идет из головы то, что ему рассказывал сам Эверард Голт: как они с женой из раза в раз ходили на пляж, как днем и ночью испытывали адские мучения, да и теперь, судя по всему, они просто бегут отсюда подальше куда глаза глядят. А их сбежавшая дочурка кушала все это время бутерброды с сахаром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32