Ее
неунимающийся смех слегка обижал Хорди.
Он чувствовал себя, как человек с завязанными глазами, которого
дергают то с одной, то с другой стороны, в то время как он беспомощно
топчется на месте.
- Вы же сами сказали, - пожал он плечами, и снова Магда смеялась до
слез, до детского восторга, пока ему и самому не стало весело и немного
грустно, и было уже все равно, сколько ей лет.
- В конце концов мне тоже около ста тридцати, - сказал он покладисто,
но странная девушка вдруг перестала смеяться, вся как-то сжалась, словно он
опять ненароком коснулся больного места.
Ушла она, не простившись, оставив Хорди в полной растерянности.

Переселенцы из прошлого
Когда Поль вошел в зал, его поразило количество собравшихся людей. Все
это были "переселенцы во времени", до этого рассеянные в многочисленных
палатах огромного здания биолечебницы.
Форма зала была необычна, и, может быть, потому современники Хорди
казались здесь мельче, суетливее, карикатурнее как-то, чем выглядели среди
привычных вещей прошлого столетия.
Последнее время Поль общался только с людьми двадцать первого века, и
представлялись они ему совершенно такими же, как он сам, как те, среди
которых жил он раньше. Но вот сейчас Поль смотрел на современников и
удивлялся, как не замечал раньше топорности их лиц, плохой дикции, нелепой
походки.
Всего здесь было человек триста-четыреста. Некоторые сидели молча,
другие собирались в группы или, как Хорди, бродили по залу, прислушиваясь к
разговорам.
В одной из групп толстяк с бабьим голосом, редактор прогоревшего в
прошлом веке журнальчика, ратовал за создание собственной газеты
переселенцев.
- Друзья! - восклицал он, закатывая, как поющая птица, глаза. -
Друзья! После русской революции эмигранты в Харбине создали восемь газет,
хотя, казалось бы, о чем им говорить?!
- А нам, по-вашему, есть о чем разговаривать?
- Нам - есть! - перечеркнул сомнения повелительным жестом руки
оратор. - Нам, друзья, есть о чем поговорить! Нам нужно осознать
происшедшее! Нас триста семьдесят шесть человек, и нам есть о чем поведать
миру!
Протиснувшись в другой кружок, Поль увидел профессора Дойса.
- Собственно, мне ничего не надо, - говорил профессор сухо, не глядя
на собеседницу, которая, очевидно, раздражала его, но которой нельзя било
не ответить. - У меня нет никаких желаний, кроме одного: я хочу работать.
- Вы думаете, ваши знания еще кому-нибудь нужны? - злорадно крикнул
кто-то сзади.
Все головы повернулись в ту сторону, один только Дойс не взглянул на
крикнувшего.
- Пойду в студенты, - сказал он и сделал движение, как бы
приготовившись расчистить проход среди обступивших его людей.
- Во всяком случае, профессор, разгадку эффекта Зюммера вы, наверное,
здесь узнаете! - заметил кто-то благожелательно, но лицо Дойса и тут не
смягчилось.
- Я хочу работать, - повторил он, как человек, одержимый одной
мыслью. - Почему мне не дают изучать научную литературу?
Немного поодаль беседовали двое. Первый говорил, что все, вероятно,
хуже, чем можно было ожидать. Второй отчаянно возражал.
- Неужели вы не видите, - почти кричал он, то и дело оборачиваясь к
слушателям в поисках сочувствия, - неужели вы не видите, что теперь мы
можем жить спокойно, что мы, наконец, живем в цивилизованном мире?!
- Вы приглядывались к лицам этих потомков? - спрашивал, посмеиваясь,
его собеседник. - Они что-то не очень веселы, не правда ли?

Ужасная речь
Это было последнее, что слышал Поль до того, как в зале появился
человек будущего Альзвенг. А сорок минут спустя Хорди, ошеломленный
услышанным, шел в свою палату.
На минуту он остановился, увидев Магду за одной из приоткрытых дверей,
но не окликнул ее, пошел, пошатываясь, дальше.
- Бедная девочка, - шептал он, бредя нескончаемым коридором, - она
тоже хотела убить, бедная девочка...
Он вспоминал внятный голос Альзвенга и крики испуга, возмущения,
которые время от времени раздавались в зале.
- Хорди не мог восстановить последовательно в памяти речь Альзвенга.
Страшные вещи говорил этот человек. Он назвал их, эмигрантов из
прошлого, дезертирами и убийцами, назвал не так, как называют в
запальчивости и озлоблении, а как бы продуманно подбирая точные
определения. Тогда еще в зале молчали, ошарашенные услышанным. С тем же
спокойствием человека, озабоченного лишь правильным изложением фактои,
Альзвенг сказал, что среди аборигенов двадцать первого век; еще с момента
появления первых переселенцев раздавались решительные голоса, настаивающие
на немедленном уничтожении новоявленных современников, но это требование
отклонили, так как убийство в данной ситуации ничего бы не решило - вю
изменения и разрушения, связанные с переселением, уже налицо в тот момент,
когда переселенец явился.
Теоретические рассуждения Альзвенга дали время переселенцам прийти в
себя. Кто-то взвизгнул:
- Он назвал нас убийцами - это злобная инсинуация!
И сейчас же ряды взорвались криками.
- Безобразные выдумки! - надрывался мужской голос.
- Они нас убьют! - вопила женщина.
- Слушайте! Слушайте! - кричали другие.
Все это время человек будущего спокойно ждал тишины.
- Должен признаться, - как ни в чем не бывало продолжал он, когда
крики смолкли, - нам не всегда удавалось предупредить акты мести, акты
ненужной жестокости наших граждан. Обезумевшими людьми были уничтожены два
переселенца в месте их материализации, прежде чем прибыл санитарный отряд
для оказания биологической помощи. Не сохранили мы также одного переселенца
уже здесь, в здании лечебницы. Он был уничтожен медицинской сестрой, хотя
персонал в лечебницу отбирается тщательно и убийца сознавала всю
бесполезность этого акта.
На этот раз в зале подавленно молчали, и тогда Альзвенг вернулся, как
он выразился, к основному.
- Принцип действия транссюдативного аппарата для людей двадцать
первого века остается загадкой, - сказал он. - И до тех пор, пока
человечество не возьмет под контроль этот аппарат, оно ни в чем не может
быть уверенным - почва веков колеблется под его ногами... Но, - прибавил
Альзвенг с неожиданным пафосом, - как ни тяжела сложившаяся обстановка, она
ставит человечество двадцать первого века, как никогда, близко лицом к лицу
с фундаментальнейшей проблемой - проблемой времени.
Впрочем, последнее Поль уже помнил смутно.
- Дезертир! - твердил он, бредя по коридору.
"А вы могли бы полюбить убийцу?" - слышал он голос Магды, но этот
голос перекрывал другой, исступленно-хриплый: "Паршивая курица! Трус! Будь
ты проклят! Хуже убийцы!" Существуем ли мы?
Последующие дни, однако, смягчили впечатление от речи Альзвенга.
Это были дни ознакомительных экскурсий, дни демонстрации изменений,
которые произошли в двадцать первом веке с исчезновением переселенцев в
прошлом. С некоторой гордостью люди будущего объяснили, что оказалось очень
трудно установить, что именно и как изменилось в мире с перемещением во
времени переселенцев, так как изменениям сопутствует почти полное забвение
того, что было до них. Однако двум очень упорным ученым удался опыт с
восстановлением памяти уничтоженного прошлого, и это возвратило
человечеству контроль над утраченным временем.
- Ну, что я вам говорил, - шептал пожилой переселенец. - Они сами
ничего не помнят, ничего не знают, и кто поручится, что два "упорных
ученых" не жулики просто-напросто?
Переселенцев доставили в лес. В обыкновенный лес. Но до их
перемещения, сказали им, на этом месте расстилалась степь.
Лес шумел, и под ногами лежал ссохшийся прошлогодний лист, и по тому,
как пружинил этот лиственный настил, по тому, как темным холодком тянуло из
низин, было понятно, что не один год и не одно десятилетие стоит здесь,
осыпая осенью листья, лес.
- Не так уж плохо, - пробормотал рядом с Полем толстяк редактор. -
Если действительно здесь была степь... Такой лес... Они бы должны в ножки
нам кланяться.
Проходивший мимо лесник поздоровался. Он поглядывал на экскурсию со
сдержанным любопытством. Разговорились, и лесник рассказал, что живут они в
лесу уже давно и лес стоит здесь испокон веков.
- Уж не дурачат ли нас? - снова пробормотал рядом с Хорди толстяк.
Но Поль не мог избавиться от ощущения, что лесник при всей его
естественности чем-то неуловимо отличается от тех людей будущего, которых
видел Хорди до этого. Странное чувство реальности и в то же время
призрачности окружающего не покидало его. Да и все вокруг, даже толстяк
редактор, подозревавший розыгрыш, ступали осторожно, словно опасаясь, не
расступится ли сию минуту под ними земля.
- Черт возьми! - сказал стоявший за спиной Поля. - Того и гляди,
кому-нибудь из бывших моих современников захочется прогуляться в будущее, и
этот лес, а заодно и мы, снова станет ничем!
Испуганный человек так сильно вздрогнул, что Поль невольно улыбнулся,
хотя и ему не было весело.
...Их привезли на берег моря. Еще недавно море было живым, на дамбах
высились громадные синтетические заводы.
Сейчас перед эмигрантами расстилался пустынный берег с какими-то
металлическими конструкциями вдали. Раза два к ним приближался человек в
скафандре, требуя, чтобы они ушли с критической территории. Сколько
охватывал глаз, море было покрыто черной, дурно пахнущей пленкой.
В газете, которую позволили издавать переселенцам, появилась
скандальная статья некоего Штефека: "Существуем ли мы, переселенцы во
времени?" "Если двадцать первый век существовал и до нас, - писал Штефек, -
до нашего переселения, а это, по-видимому, так, если нам было куда
переселиться, то, следовательно, есть уже и двадцать второй, и двадцать
третий, и, во что еще труднее поверить, имеются уже и следующая минута и
следующий час.
А раз это так, мы только призрачно наделены свободой что-то делать так
или иначе, потому что все, что будет, уже есть.
Но этому выводу явно противоречат изменения и разрушения, вызванные
нашим переселением. Эти разрушения с несомненностью свидетельствуют о том,
что, изменив свою судьбу, изменив свою жизнь, мы изменили будущее. Но если
мы ежечасно творим и меняем будущее, то не может оно существовать
одновременно с прошлым и даже раньше его. Тогда невозможно и наше
переселение, и мы сами, переселенцы во времени. Итак, существуем ли мы или
мы фикция?" В полемике по статье Штефека принял участие сам редактор. В
колком ответе "Много нелепостей из ничего" он развивал мысль, что никакого
парадокса, усмотренного Штефеком, не существует, время течет своим чередом,
переселенцы же во времени были просто законсервированы все эти сто лет.
На это Штефек ядовито заметил, что консервы все-таки занимают
некоторое место, особенно если законсервирована танин особа, как уважаемый
оппонент. "Однако, - продолжал Штифек, - наши законсервированные тела не
были нигде и никем обнаружены в течение ста лет, а появились внезапно,
уничтожив в момент, предшествовавший воплощению, то, что существовало до
нас или, вернее, быть может, сказать, после нас".
И в ответ на это появилась, наконец, статья никому не известного Чу
Иня, который утверждал, что до сих пор действительно существовали
одновременно прошлое и будущее, поскольку в мире господствовала фатальная
предопределенность и однозначность, транссюдативный же аппарат - не что
иное, как бунт вольнолюбивого дьявола против властного и ограниченного
бога, раз и навсегда определившего мир, бунт, уничтожающий фатальность. Но
уж эта статья была явно "вне добра и зла".

Самоубийство
Разгоревшаяся полемика очень отвлекла внимание переселенцев от
непосредственных тягостных впечатлений, выносимых из ежедневных поездок.
Перенесенная в область идей, вся эта история с переселением теряла
некоторую долю остроты.
Кто-то даже сочинил забавную песенку "Если мы существуем...", и
какое-то время современники Хорди, настроившись на игривый лад, всюду ее
напевали, с удовольствием диктуя слова тем, кто еще не знал. Потомки тоже
как будто исчерпали темы для экскурсий, и многим переселенцам казалось, что
самое страшное уже позади. Даже Поль почувствовал прилив энергии и пытался
как мог развлечь Магду.
Он показывал ей в лицах, как всего пугается переселенец озабоченный,
как все находит забавным переселенец беззаботный, как беспокоится о
повышении тиража редактор-толстяк и как требует научной литературы
профессор Дойс. Поль даже изобразил Альзвенга, который, вооружившись лупой,
рассматривает приколотого булавкой к листу бумаги худосочного переселенца.
Под рисунком была подпись: "Фундаментальнейшая проблема".
Магда тихонько смеялась, прикрывая лицо узенькими ладонями. Меж
пальцев на Хорди поблескивали благодарные глаза, и у Поля сжималось сердце
от жалости и любви к этой растерянной девочке, благодарной ему даже за
такую малость.
Чтобы ее насмешить, он готов был на что угодно. Как-то он даже
изобразил, встав на четвереньки, лошадь, по ошибке перемещенную во времени.
Поль вставал "на дыбы", падал на "передние ноги" и тут же визжал, то
изображая панический ужас горожанки двадцать первого века, то ответный
испуг нервной лошади.
Магда смеялась до слез, но вдруг обиделась:
- Вы меня считаете ребенком!
И отвернулась к окну, а когда он подошел к ней, готовый просить
прощения, тихо спросила:
1 2 3 4 5