Этот гид там каждый день, только на час уходит провести группу туристов по руинам. Хотя в Дельфах много достопримечательностей, все идут в музей и смотрят на «Возничего». Гид был знаком с Нигелем, видел его рисунки и очень одобрял. Он часто приходит в музей, но вчера его, вроде, не было. А новую дорогу строят к стадиону, который очень красив, но туристы туда не ходят — дорога слишком крутая. А потом туда будут ездить автобусы и машины, жалость какая…Я спросила:— А вы были тут во время войны?— Да нет, в Дельфах тогда не были нужны гиды. Никого не интересовали ни храм, ни сокровищница, ни Возничий. Когда я вожу туристов по окрестностям, всегда говорю, что, если бы люди приходили сюда к Оракулу, как в те времена, когда Дельфы были центром вселенной, все бы их раздоры прекратились. Имею бешеный успех. Дельфийская Лига Наций.— Представляю. А вы при этом говорите о битвах между Дельфами и их соседями, о развалинах Криссы, о монументах победам Афин над спартанцами и спартанцев над Афинами…— Иногда. — Он засмеялся. — Придется говорить осторожней, когда поведу вас на экскурсию.— А вот Возничий… Я видела его фотографию. Глаза выложены ониксом и белой эмалью, длинные металлические ресницы, узкий лоб и тяжелый подбородок… Ведь это, в общем, некрасивое лицо? А все говорят, он так прекрасен…— Вы скажете то же самое. На картинках все не так. Как с великим Гермесом в Олимпии. На фотографиях мрамор слишком гладкий и сияет, как мыло. А от статуи перехватывает дух.— Знаю. Я видела.— Тогда готовьтесь увидеть Возничего. Это — одна из величайших статуй Греции. Знаете, что меня поражает, хотя я вижу его каждый день?— Что?— Он такой молодой… Я думал, что он — победитель соревнований, хозяин команды, но, говорят, он просто один из тех, кто вез владельца.— Я читала у Павзания, что в Дельфах есть бронзовая колесница с обнаженным владельцем и юным возничим из хорошей семьи. Это он об этом?— Нет, нашего Возничего землетрясение засыпало раньше, чем Павзаний приехал в наш город. Когда-то здесь было шесть тысяч статуй, очень многие погублены и украдены. То, что земля скрыла Возничего — явно рука богов, это спасло его от исчезновения. Один Нерон взял в Рим пятьсот статуй.Вдруг раздались ужасные крики и шум.— Ради Бога, что это?— Да ничего особенного, маленький конфликт между рабочими.— Маленький?! По звукам — настоящая война.— Боюсь, мы очень воинственная раса. Там еще остались рабочие из археологической партии — убирают мостки и какой-то мусор. Ночью пропал мул и кое-какие инструменты, и все люди без особого пыла обвиняют друг друга в воровстве.— Ладно, мне пора. Можете повести меня завтра на экскурсию? вы здесь будете в это время?— Я здесь всегда.Я остро представила себе целую жизнь в Дельфах на дороге под ярким утренним солнцем.— Постараюсь быть здесь в восемь, если сумею пойти. А если нет…— Не важно. Сможете, я поведу вас с величайшим удовольствием, а нет, так нет.Он смотрел на меня сквозь сигаретный дым спокойным нелюбопытным голубым взглядом и я спросила:— Кирие, а вы не знаете случайно, что происходило со статуями из музея во время войны? Возничий, например… Он был здесь? Спрятан?— Он был в Афинах.Позади меня остановилась облезлая черная машина, Саймон усмехнулся из окна.— Доброе утро.— Ой! Я опоздала? Вы меня искали?— Ответ на оба вопроса — нет. Я приехал рано, и мне сказали, что вы здесь. Завтракали?— Сто лет назад.— Почему люди напускают на себя тон такого превосходства, когда им удается встать раньше восьми, не представляю. — Он наклонился и открыл дверцу машины. — Садитесь, отправляемся. Или хотите за руль?Я оставила этот выпад без ответа и быстро проскользнула на место пассажира рядом с ним.Когда машина набрала скорость и повернула за угол, я сказала:— Возничий был во время войны спрятан в Афинах.— Это — естественно, нет? — он улыбнулся.— Ну да. Вы увлекли меня своей историей, — я почти защищалась.— Увлек. Ходили утром по развалинам?— Да.— Я так и думал. Я там завсегдатай, чаще всего около шести.— А сегодня не пошли?Он улыбнулся.— Нет, подумал, что вы захотите побыть там одна.— Саймон, вы очень… — Я начала, но остановилась, он не поинтересовался, что я хотела заявить. И я спросила не совсем кстати. — Послушайте, вы когда-нибудь выходите из себя?— Что за странный вопрос?— Да ладно, я же знаю, что вы читаете мои мысли.— Вчера вечером?— Да, не так уж и трудно было угадать. Конечно. Нигель ведь ужасно грубил. Вы не обижались?— Обижаться? Нет.— Почему?— На него нельзя обижаться, потому что он очень несчастлив. Жизнь для него нелегка, да еще влюбился в эту девушку, а она крутит им как хочет. Но вчера вечером что-то было неправильно. Дело не в нервах, артистическом темпераменте или ее ведьмовских штучках. Явно было что-то еще.— Может, просто напился?— И это тоже. Он обычно очень мало пьет, а вчера…— А он ничего не сказал, когда вы вернулись? Мне показалось, он собирался, как раз когда появилась Даниэль.— Мне тоже. Но я его не видел и не слышал, как он вернулся. Его комната была пуста, я подождал и пошел спать.— Возможно, он чинил душ.— Я тоже так подумал, но дверь Даниэль была открыта, и она тоже куда-то делась. Я решил, что молодые люди пошли в деревню еще выпить или просто погулять. А когда сегодня проснулся, он уже ушел.— Я видела, как он брел один в горы мимо кладбища и через сосны. Я молчала, а он, по-моему, меня не заметил.— Будем надеяться, что он сегодня поработает, и у него все пройдет. А еще какое-нибудь открытие вы сделали сегодня утром?Машина замедлила ход и миновала трех осликов, шлепающих по дорожной пыли. На первом боком сидела старая женщина, в левой руке она держала прялку, в правой — веретено, она ехала, не глядя пряла белую шерсть, и улыбнулась нам.— Да. Это странная страна, она действует на человека умственно, физически и, я думаю, даже морально. Прошлое такое живое, настоящее — насыщенное, а будущее цветет и надвигается. Солнце разгоняет кровь в жилах в два раза быстрее, может, это позволило грекам перенести двадцать поколений рабства, которые сломали бы любую нацию. Сюда приезжаешь посмотреть на призраков, руины и живописных крестьян, а обнаруживаешь…Я остановилась.— Что?— Нет. Я говорю чушь.— Это хорошая чушь. Говорите дальше. Что обнаруживаешь?— Что могила Михаэля Лестера так же важна, как гробница Агамемнона в Микенах, Байрона или Александра, они все — части одной картины. — Я опять замолкла и закончила беспомощно. — Греция. Что, черт побери, она делает с человеком?Он помолчал немного, потом заговорил.— Это потому, что она принадлежит всем. Мы знаем ее мифы, живем по ее законам, она создала почти все, что в мире чего-то стоит — правду, свободу, красоту, она — наша вторая родина.Мы вплыли в поворот и перед нами открылась глубокая долина, и еще красивее стала гора — серебряно-зеленая, голубая, облачно-серая. Геликон. И мы молчали до Араховы, где нас ждали Стефанос и Нико.— Вам нравятся мои носки? — спросил Нико.— Они прекрасны, — сказала я честно. Они и были, светились ярко-розовым всплеском на фоне раскаленных камней, как неоновые вывески на фоне неба.— Они светятся, — объяснил он.— Вижу. Где ты их взял?— В Афинах. Последняя мода из Нью-Йорка.— Часто там бываешь?— Нет. Поехал туда работать, когда мне было четырнадцать. Я был мальчиком в Акрополь палас отеле.— Понятно. Там и выучил английский?— Частично. Я его еще учил в школе. Хорошо говорю, правда?— Очень. А почему ты не остался в Афинах?— Здесь лучше. — Он оглянулся. Далеко внизу деревня падала с горы игрушечным водопадом цветных крыш. Нико опять посмотрел на меня, вроде удивленно. — Здесь ничего нет. Никаких денег. Но здесь лучше. Арахова — моя деревня. Думаете, я чокнутый? Вы приехали из Лондона, где денег очень много. Все греки чокнутые немножко. Но вы думаете, глупо было уезжать из Афин?— Какое-то благородное безумие в греках точно есть, — сказала я смеясь. — Но ты не чокнутый, здесь правда лучше, деньги или нет. А я не живу в Лондоне. В деревне, как ты.Он был безумно удивлен. Я уже давно обнаружила, что для греков Англия значит Лондон, огромный, с золотой мостовой.Саймон со Стефаносом шли впереди.— А далеко нам идти, Нико?— Час или чуть больше. Это место ближе к Дельфам, чем к Арахове. Сначала пойдем по дороге, потом полезем на скалы. Когда-то там была звериная тропа, но сейчас — нет, камни осыпались со скалы. Я там никогда не был, дорогу знает дедушка. Устали?— Нет, хотя, конечно, очень жарко.— В Греции, — покосился он на меня, — женщины очень сильные.Я подумала обо всех кафе, где целыми днями сидят жизнерадостные бездельники-мужчины, и сказала:— Да, думаю, им приходится.— Конечно, мужчины здесь очень крутые.— Ну, значит, если мы встретим тень Ангелоса на горе, я почувствую себя в полной безопасности с тобой, Нико.— Конечно! Я его, понимаете, должен убить. И это легко, потому что он старый, а я молодой.— Думаю, ему около сорока, — согласилась я. — А тебе сколько?— Семнадцать.— Правда? Я думала, что ты намного старше.Он восторженно улыбнулся:— Правда? Правда думали? А вам сколько лет, красивая мисс?— Совершенно не умеешь себя вести! Мне — двадцать пять.— Такая старая? Но вы не выглядите настолько, — сказал он великодушно. — Это хороший возраст, правда? Давайте я подам вам руку, здесь очень круто.Я засмеялась:— Я все-таки не настолько старая. И я нисколько не устала, просто жарко.Мы давно вышли из-под деревьев, ужасная жара. Мы шли прямо на север, солнце светило справа, отбрасывая острые и тяжелые графитовые тени на белые скалы. Это можно считать дорогой только из вежливости. Это — склон горы, не слишком крутой, но неудобный и с острыми камнями. Деревья остались позади. Высоко над нами, так, что смотреть на них было больно, висели и медленно кружились три птицы, не шевеля крыльями, как игрушки на невидимых нитях. Мне показалось, что я слышу их сладкое мяуканье. Больше ничего не нарушало тишины, кроме наших шагов и дыхания.Дорога уперлась в обрушившуюся стену упавших камней, красной и коричневой земли и остановилась. Мы полезли наверх по тропе землетрясений, последнее было лет двенадцать назад. Только тот, кто ходит на Парнас каждый день, может узнать знакомые места, если сойдет с дороги. С тех пор как Стефанос нашел Михаэля, все совершенно изменилось. Тогда то место было просто долиной у скал, а теперь — заваленная расщелина.Старик посмотрел на меня из-под великолепных белых бровей и задал Саймону вопрос.Тот перевел:— Вы устали?— Нет, спасибо.Саймон улыбнулся:— Не истощайте себя, поддерживая честь британских женщин, ладно?— Да я не устала, просто перегрелась.Рядом со мной сверкнули шокирующе розовые носки, Нико приземлился грациозно, как козленок.Он вытащил из большого кармана бутылку и отвернул крышку:— Попейте, мисс.Вода пахла здоровым молодым ослом, но зато была прохладной и относительно чистой.— Спасибо, это было прекрасно, — сказала я, опустошив бутылку.— Греческие крестьянки, — сказал юный злодей, — могут часами идти по пересеченной местности без воды и питья.— И верблюды, — ответила я.Около двенадцати мы повернули и оказались в пустыне из камней, сухой почвы и пыли. Воздух дрожал от жары, и камни пульсировали. Если бы не холодный ветерок, который всегда дует на этой высоте, это было бы непереносимо. Когда мы прошли две трети пути и почти перестали подниматься вверх, я обрела второе дыхание и шла достаточно легко. Честь британских женщин была спасена.— Греческие крестьянки, — сказал Нико, — носили здесь огромные грузы из дерева, винограда и вещей. Регулярно.— Если ты скажешь еще хоть слово о греческих крестьянках, — сказала я, — я заору, лягу на землю и откажусь делать еще хоть шаг. Кроме того, ты врешь.Он хихикнул:— Это неправда. Я думаю, вы — замечательная.— Спасибо, Нико.— И очень красивая. Хотите яблоко?И он выловил его из кармана и дал мне, как Парис Афродите. Взгляд, полный молчаливого восхищения явно был им опробован и не раз сработал. Я засмеялась, взяла яблоко и поблагодарила мальчика. А потом ни он, ни Стефанос не разрешали мне есть его не почистив, Нико хотел сделать это для меня, а у Стефаноса был нож. Как натуральные греки, они начали бурно дискутировать по этому поводу, а за это время Саймон привел в порядок фрукт и отдал мне.— Самой красивой, — сказал он.— Совершенно не с кем соперничать. Но все равно спасибо.Скоро мы достигли своего предназначения. 11 Эта расщелина была не слишком высоко. Арахова взлетела над уровнем моря на три тысячи футов, а мы поднялись еще футов на восемьсот-девятьсот и все еще пребывали у подножия Парнаса, но имели все основания чувствовать себя на миллионы миль отовсюду. Ни одного живого существа, кроме ящериц и стервятников, которые кружили и кружили высоко в воздухе. Наверху крутого многомильного хребта стояли низкие утесы, как грива вдоль лошадиной шеи. Издалека они казались монолитом, но вблизи было видно, что они расколоты и порваны на лохмотья заливов и полуостровов, в которых полсотни потоков безудержно неслись вниз. Здесь и там виднелись следы более скоропреходящих, но и могучих сил. Землетрясения вырвали огромные ломти известняковых утесов, отбросили их, так что на сотни футов зубчатые скалы сложились в непрочную, а иногда опасную осыпь.Когда мы подошли к краю, Стефанос повернул в короткий крутой проход, который вывел нас на самый гребень. У обрыва он показал вниз: «Вот это место». Человеку пришлось бы многие годы долбить скалу, чтобы создать такое убежище. Земля исторгла из себя почти круглый кусок, образовав что-то вроде кратера примерно семидесяти футов в диаметре. Мы стояли с северной его стороны, всю остальную окружность засыпали острые обломки скал. Центр кратера был ровным, все вокруг покрылось красной пылью и ощерилось острыми камнями. Весной здесь, должно быть, красиво — обломки растений и кустов, когда есть вода, наверное, цветут. Внизу зеленел можжевельник, прямо у моих ног из скалы торчали два густых куста с чем-то вроде желудей. Их чашечки колючи, как морские ежи.К единственному выходу — пролому в скале с западной стороны — гладкое дно кратера поднималось скалистой волной, похоже, там когда-то была тропа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20