- Разрешите, я позвоню.
- Валяй.
Нурланн, пришлепывая мокрыми носками, уходит к ванную. Раздеваясь
там, растираясь купальной простыней и с наслаждением натягивая сухое, он
слышит, как Циприан разговаривает - негромко, спокойно и неразборчиво.
Только однажды, повысив голос, он отчетливо произносит: "Не знаю".
Затягивая пояс халата, Нурланн выходит в гостиную и с изумлением
обнаруживает там дочь Ирму; Циприан по-прежнему стоит у дверей, и с него
по-прежнему капает. Ирма расположилась боком в кресле, она перекинула
мокрые голые ноги через подлокотник.
- Здрасьте! - говорит Нурланн, впрочем, обрадованный.
- Слушай, папа, - капризным голосом произносит Ирма. - Где тебя
носит? Я тебя двадцать часов жду!
- Где меня носит... Циприан, где меня носит? Иди в ванную и
переоденься. Обсушись хотя бы.
- Что вас всех будто заклинило, - говорит Ирма. - Обсушись, оботрись,
переоденься, не ходи босиком...
- Ну, мне кажется, это естественно, - благодушно произносит Нурланн,
доставая из бара бутылку и наливая себе в стакан на два пальца. - Если
мокрый человек...
- То, что наиболее естественно, - негромко говорит Циприан, -
наименее подобает человеку.
Нурланн застывает со стаканом да полпути.
- Естественное всегда примитивно, - добавляет Ирма. - Амеба - да, она
естественна. Но человек - существо сложное, естественное ему не идет.
Нурланн смотрит на Ирму, потом на Циприана, потом в стакан. Он
медленно выцеживает бренди и принимает вызов.
- Ну, разумеется, - говорит он. - Поэтому давайте колоться
наркотиками, одурять себя алкоголем, это ведь противоестественно. Пусть
будут противоестественные прически, противоестественные одежки,
противоестественные движения...
Ирма прерывает его:
- Нет! Противоестественное - это просто естественное навыворот. Мы
говорим совсем не об этом...
Нурланн перебивает в свою очередь.
- Я не знаю, о чем вы говорите, - объявляет он покровительственно. -
Зато я знаю, о чем вам следовало бы говорить. Не убий. Не укради. Не
сладострастничай. Люби ближнего своего больше себя. Кумира себе не
сотвори, лидера, пастыря, интерпретатора... Вот правила, воистину
неестественные, и они-то более всего подобают человеку. Не так ли? Тогда
почему же на протяжении двадцати веков они остаются красивыми лозунгами?
Разменной монетой болтунов и демагогов... Нет, мокренькие вы мои философы.
Не так все это просто. Никому еще пока не удалось придумать, что подобает
человеку, а что - нет. Я лично думаю, что ему все подобает. Такая уж это
обезьяна с гипертрофированным мозгом.
С этими словами он торжествующе наливает себе еще на два пальца и
опрокидывает стакан залпом.
Циприан и Ирма переглядываются.
- Вполне, - говорит Циприан.
- А я тебе что говорила?
- Ну, тогда я пойду.
- Подожди... Папа, - Ирма поворачивается к Нурланну. - Мы приглашаем
тебя поговорить.
- Говорите, - благодушно предлагает Нурланн.
- Нет. Не здесь. Наши ребята котят с тобой встретиться. Ненадолго, на
час-полтора. Пожалуйста.
- Почему со мной? Что я вам - модный писатель?
- С модным писателем мы уже встречались, - говорит Ирма. - А ты
ученый. Ты приехал спасать город. У нас есть к тебе вопросы. Именно к
тебе.
- Видишь ли, у меня очень мало времени. Давайте лучше и отвечу на эти
вопросы вам. Прямо сейчас. Мне даже вопросы можно не задавать. Тучу я
намерен уничтожить в течение пяти - семи дней. Можете быть совершенно
спокойны. Будет применен сравнительно новый коагулянт под игривым
названием...
- Нет, папа, - качает головой Ирма. - Как раз это нас не интересует.
Вопросы к тебе у нас совсем другие.
- Какие? Я больше ничего не знаю.
- Папа, ну пожалуйста!
- Мы вас очень просим, профессор, - присоединяется Циприан.
- Хорошо, - решается Нурланн. - Тогда завтра. Между двенадцатью и
двумя. Где?
- В гимназии. Тебя устроит?
- В которой?
- В нашей... и в твоей тоже. Где ты учился.
- Где я учился... - задумчиво произносит Нурланн. О, забытые ароматы
мела, чернил, никогда не оседающей пыли... изнурительные допросы у
доски... О, запахи тюрьмы, бесправия, лжи, возведенных в принцип!
Договорились.
- Ну, тогда я пошел, - снова говорит Циприан.
Нурланн неохотно поднимается с кресла.
- Подожди, я тебя провожу. А то наш швейцар что-то тебя невзлюбил.
- Не беспокойтесь, профессор, - говорит Циприан. - Все в порядке. Это
мой отец.

Ресторан отеля "Метрополь". Огромная зала, уставленная накрытыми
столиками, белоснежные скатерти, серебро, хрусталь, цветы. Возле каждого
столика торшер, но горит только один - у столика, за которым ужинают
Нурланн, Брун и их школьный друг, ныне известный поэт и бард Хансен.
- Разом сработало великое множество независимых факторов, - объясняет
Нурланн. - Выбросы ядерных станций на севере. Раз. На юге пятьдесят лет
коптят небо металлургические заводы. Два. На западе загубили Страну Озер,
бездарно разбазарили на мелиорацию. Плюс ко всему этому - специфическая
роза ветров этого района. И еще какие-то факторы, которые наверняка
действуют, но мы о ник не догадываемся. Мы многого пока не понимаем...
- Ни черта мы не понимаем, - злобно прерывает Брун. - Невинное
аэрозольное образование! Анализы не дают никаких оснований для паники! Три
десантные группы были сброшены туда, и ни одна не вернулась! Три! - Он
выставляет три пальца. - И ни один профессор пока не объяснил - почему.
- Да, - соглашается Нурланн. - В активной зоне - там, вероятно,
происходят какие-то грандиозные процессы. Честно говоря, я не могу
сообразить, почему она все время расширяется...
- Погоди, - говорит ему Хансен. - Я сейчас все объясню.

На самом деле было так.
В походном доме рядом с химическим заводом жил многосемейный
коллежский секретарь Нурланн. Обстоятельства его: три комнатки, кухня,
прихожая, стертая жена, пятеро зеленоватых детей, крепкая старая теща,
переселившаяся из деревни. Химический завод воняет. Днем и ночью над ним
стоят столбы разноцветного дыма. От ядовитого смрада вокруг умирают
деревья, желтеет трава, дико и странно мутируют комнатные мухи. Коллежский
секретарь ведет многолетнюю упорную кампанию по укрощению завода: гневные
требования в адрес администрации, слезные жалобы во все инстанции,
разгромные фельетоны в газетах, жалкие попытки организовать пикеты у
проходной. Завод стоит, как бастион. На площади перед заводом замертво
падают отравленные постовые. Дохнут домашние животные. Целые семьи
покидают квартиры и уходят бродяжничать. В газетах появляется некролог по
случаю преждевременной кончины директора завода. У нашего коллежского
секретаря умирает жена, дети по очереди заболевают бронхиальной астмой.
Однажды вечером, спустившись зачем-то в подвал, он обнаруживает там
сохранившийся со времен Сопротивления миномет и два ящика мин. Той же
ночью он перетаскивает все это на чердак. Завод лежит перед ним как на
ладони. В свете прожекторных ламп снуют рабочие, бегают вагонетки, плывут
желтые и зеленые клубы ядовитых паров. "Я тебя убью!" - шепчет коллежский
секретарь и открывает огонь. В этот день он не идет на службу. На
следующий день - тоже. Он не спит и не ест, он сидит на корточках перед
слуховым окном и стреляет. Время от времени он делает перерывы, чтобы
охладился ствол миномета. Он оглох от выстрелов и ослеп от порохового
дыма. Иногда ему кажется, что химический смрад ослабел, и тогда он
улыбается, облизывает губы и шепчет: "Я убью тебя..." Потом он падает без
сил и засыпает, а проснувшись, видит, что мины кончаются - осталось три
штуки. Он высовывается в окно. Обширный двор завода усеян воронками.
Выбитые окна зияют. На боках гигантских газгольдеров темнеют вмятины. Двор
перерыт сложной системой траншей. По траншеям короткими перебежками
двигаются рабочие. Быстрее прежнего снуют вагонетки, а когда ветер относит
клубы ядовитых паров, на кирпичной стене открывается свежая белая надпись:
"Внимание! При обстреле эта сторона особенно опасна!" В полном отчаянии
коллежский секретарь выпускает последние три мины, и вот тут-то все и
началось.
- Что именно? - спрашивает Нурланн.
- Лопнуло, - поясняет Хансен. - Лопнуло у них терпение. Сколько
можно?
Он пьян, и Нурланн говорит снисходительно:
- Очень элегантная гипотеза. Только там, где на самом деле лопнуло,
не было никакого химического завода, а была там наша муниципальная
площадь, экологически вполне чистая.
- Да, муниципальная площадь, - соглашается Хансен. - Но плохо вы
знаете историю родного города. На этой самой площади: тринадцатый век -
восстание "серых", за день отрубили восемь сотен голов, в том числе сорок
четыре детских, кровь забила водостоки и разлилась по всему городу;
пятнадцатый век - инквизиция, разом сожгли полтораста семей еретиков, в
том числе триста двенадцать детей, небо было черное, неделю падал на город
жирный пепел; двадцатый век - оккупация, расстрел тысячи заложников, в том
числе двадцать семь детей, трупы лежали на брусчатке одиннадцать дней...
Двадцатый век! А бунт сытых в шестьдесят восьмом? Две тысячи сопляков и
соплячек под брандспойтами, давление пятьдесят атмосфер, сто двадцать
четыре изувеченных, двенадцать гробов... Сколько псе можно такое
выдерживать? Вот и лопнуло.
- Да что лопнуло-то? - с раздражением спрашивает Брун. - Опять ты
надрался...
- Брун, - укоризненно-весело произносит Нурланн, - ты не способен
этого понять. Классическая коллизия: поэт и санинспектор.
- Это все дожди, - заявляет Хансен. - Мы дышим водой. Шесть месяцев
этот город дышит водой. Но мы не рабы, мы либо умрем, либо уйдем отсюда. А
дождь все будет падать на пустой город, размывать мостовые, сочиться
сквозь крыши, он смоет все, растворит город в первобытной земле, но не
остановится, а будет падать и падать, и когда земля напитается, тогда
взойдет новый посев, каких раньше не бывало, и не будет плевел среди
сплошных злаков. Но не будет и нас, чтобы насладиться новой вселенной...
- О боже! - восклицает Брун. - О чем ты говоришь?
- Я говорю о будущем, - с достоинством пьяного отвечает Хансен.
- О будущем... - Брун кривит губы. - Какой смысл говорить о будущем?
О будущем не говорят, его делают! Вот рюмка коньяка. Она полная. Я сделаю
ее пустой. Вот так. Один умный человек сказал, что будущее нельзя
предвидеть, но можно изобрести. У нас нет времени рассуждать. Надо
успевать поворачиваться. Если тебя интересует будущее, изобретай его
быстро, на ходу, в соответствии со своими рефлексами и эмоциями. Будущее -
это просто тщательно обезвреженное настоящее.
- Точка зрения санитарного инспектора, - бросает Нурланн. И тут по
неподвижному лицу Хансена полились слезы.
- Они очень молоды, - произносит он чистым ясным голосом ни с того ни
с сего. - У ник впереди все, а у меня впереди - только они. Кто спорит,
человек овладеет вселенной, но только это будет совсем другой человек... И
конечно, человек справится с самим собой, но только сначала он изменит
себя. Природа не обманывает, она выполняет свои обещания, но не так, как
мы думали, и не так, как нам хотелось бы...

На другое утро Нурланн вылетает на вертолете обозреть Тучу сверху.
То, что он видит, потрясает его. Затопленный город. Над поверхностью
воды выступают верхушки только самых высоких зданий. Торчит башня ратуши
со старинными часами, плоская крыша городского банка с размеченной
вертолетной площадкой, крест церкви, в которой он когда-то венчался...
- Что это такое? - кричит он пилоту, тыча пальцем в иллюминатор.
- Туча, - отвечает пилот меланхолично.
- Откуда вода? Вы видите воду?
- Нет. Вижу Тучу... молнии... воронка какая-то крутится над
серединой... А вы воду видите? Не беспокойтесь, здесь всегда так.
Некоторые пустыню видят, верблюдов... Миражи. Только у каждого свой.

Поперек проспекта Реформации, который все почему-то называют теперь
Дорогой чистых душ, высится массивная триумфальная арка, увенчанная гербом
города: ослиноголовый человек пронзает трезубцем дракона с тремя
человеческими головами.
Вдали за пеленой дождя едва угадывается черная стена Тучи. Все
пространство между аркой и Тучей забито людьми, толпящимися вокруг дюжины
огромных автобусов: идет спешная эвакуация будущего сектора обстрела.
Загруженные автобусы один за другим с ревом уходят под арку и дальше вверх
по проспекту.
Чуть в стороне от арки стоят зачехленные ракетно-пушечные установки
"корсар", возле них, собравшись кучками, курят в кулак нахохленные экипажи
в плащах-накидках.
Рядом с аркой группа начальства: Нурланн, его ассистент, двое
офицеров в пятнистых комбинезонах. Нурланн держит над собой зонт,
остальные мокнут.
Нурланн говорит ассистенту, указывая на верхушку арки:
- Вот удобная площадка, потрудитесь расставить там все приборы.
Полагаю, что места хватит.
- Там будет мой наблюдательный пункт, - произносит один из офицеров,
командир дивизиона, человек с недовольным лицом, выражающим откровенную
неприязнь к штатскому.
Нурланн бросает на него взгляд и продолжает, обращаясь к ассистенту:
- Позаботьтесь о генераторе. Городская сеть ненадежна.
- К сожалению, ничего не выйдет, профессор, - отзывается ассистент,
злорадно поглядывая на недовольного офицера. - Нам предлагается
пользоваться генератором дивизиона.
- Не возражаю, - благосклонно кивает Нурланн. - Извольте
распорядиться, - говорит он офицеру.
- У меня нет приказа, - говорит тот, едва разжимая губы.
- Вот я вам и приказываю, - отчеканивает Нурланн.
1 2 3 4 5 6 7