Много ли вы в своей жизни получили даром? Очередь в
кооператив - и то в грязи извалялись, а? А тут все-таки - бессмертие!
Феликс оглядывает всех по очереди.
ФЕЛИКС: Господи! Подумать только - Пушкин умер, а эти бессмертны!
Коперник умер. Галилей умер...
КУРДЮКОВ (остервенело): Вот он! Вот он! Моралист вонючий - в
натуральную величину! Неужели вы и теперь не понимаете, с кем имеете дело?
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ (поучительно): Что жизнь, что бессмертие... Жизнь
дается нам бесплатно, а за бессмертие надо платить! Мне кажется, господа,
вопрос решен. Феликс Александрович погорячится-погорячится да и поймет,
что жизнь дается человеку один раз, и коль скоро возникла возможность
растянуть ее на неопределенный срок, то такой возможностью надлежит
воспользоваться независимо от того, какая у тебя фамилия - Галилей,
Велизарий, Снегирев, Петров, Иванов... Феликсу Александровичу не нравится
цена, которую приходится за это платить. Тоже не страшно! Внутренне
соберется... Вы, кажется, вообразили себе, Феликс Александрович, что вам
предстоит перепилить сопернику горло тупым ножом или, понимаете ли... Как
он вас, стамеской... Или шилом...
КУРДЮКОВ: Только на шпагах.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Ну зачем обязательно на шпагах? Две пилюльки,
совершенно одинаковые на вид, на цвет, на запах... (Лезет в кармашек,
достает плоскую круглую коробочку, раскрывает и показывает.) Вы берете
одну, соперник берет оставшуюся... Все решается в полминуты, не более... И
никаких мучений, никаких судорог! Рецепт древний, многократно
испытанный... И заметьте! Мук совести никаких: фатум!
КУРДЮКОВ (кричит): Только на шпагах!
НАТАША (задумчиво): Вообще-то на шпагах зрелищнее...
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Во-первых, где взять шпаги. Во-вторых, где они будут
драться. В этой комнате? В-третьих, куда деть труп, покрытый колотыми и
рубленными ранами? Разумеется, это гораздо более зрелищно. Особенно если
принять во внимание, что Феликс Александрович сроду шпагу в руке не
держал, а Басаврюк дрался на шпагах лет четыреста подряд... Такие бои
особенно привлекательны для той стороны, у которой превосходство...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Вы забегаете, князь! Давайте подбивать итоги. Вы,
князь, за соискателя. Вы, сударыня, тоже. Басаврюка я не спрашиваю.
Ротмистр?
КЛЕТЧАТЫЙ (бросает окурок на пол и задумчиво растирает его подошвой):
Всячески прошу прощения, герр магистр, но я против. И вы меня извините,
мадам, целую ручки, и вы, ваше сиятельство. Упаси бог, никого обидеть не
хочу и никого не хочу задеть. Однако мнение в этом вопросе имею свое.
Господина Басаврюка я знаю с самого моего начала, и никаких внезапностей
от него ждать не приходится. Он наш... А вот господин писатель, не в обиду
ему будет сказано... Не верю я вам, господин писатель, не верю и никогда
не поверю. И не потому я не верю, что вы плохой какой-нибудь или себе на
уме, - упаси бог! Просто не понимаю я вас. Не понимаю я, что вам нравится,
а что не нравится, чего хотите, а чего не хотите... Чужой вы, Феликс
Александрович. Будете вы в нашей маленькой компании как заноза в живом
теле, и лучше для всех нас, если вас не будет. Совсем. Извините
великодушно, если кого задел. Намерения такого не было.
КУРДЮКОВ (прочувствованно): Спасибо, ротмистр! Никогда этого не
забуду!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Господа! Голоса разделились поровну. Решающий голос
оказался за мной...
Он со значением смотрит на Феликса, и на лице его вдруг появляется
выражение изумления и озабоченности.
Феликс больше не похож на человека, загнанного в ловушку. Он сидит
вольно, несколько развалясь, закинув руки за спинку своего кресла. Лицо
его спокойно и отрешенно, он явно не слышит и не слушает, он даже
улыбается углом рта.
Наступившая тишина возвращает его к действительности. Он как бы
спохватывается и принимается шарить рукой по бумагам на столе, находит
сигареты, сует одну в рот, а зажигалки нет, и он смотрит на Клетчатого.
ФЕЛИКС: Ротмистр, отдайте зажигалку! Давайте, давайте, я видел! Что
за манеры? (Ротмистр возвращает зажигалку.) И перестаньте мусорить на пол!
Вот пепельница, пользуйтесь!
Все смотрят на него настороженно.
ФЕЛИКС: Господа динозавры, я тут несколько отвлекся и, кажется,
что-то пропустил... Но знаете, что я обнаружил? У нас тут с вами, славу
богу, не трагедия, а комедия! Комедия, господа! Забавно, правда?
Все молчат.
КУРДЮКОВ (неуверенно): Комедия ему...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Я хотел бы поговорить с соискателем наедине.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: И я тоже...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Куда у вас здесь можно пройти, Феликс Александрович?
ФЕЛИКС: Что за тайны? А впрочем, пойдемте в спальню.
В спальне Феликс садится на тахту, Иван Давыдович устраивается на
стуле.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Итак, насколько я понял по вашему поведению, вы
сделали выбор.
ФЕЛИКС: Какой выбор? Смерть или бессмертие? Слушайте, бессмертие,
может быть, и неплохая штука, не знаю... Но в такой компании... В такой
компании только покойников обмывать!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Ах, Феликс Александрович, как вы меня беспокоите! Но
смерть еще хуже! Да, конечно, по-своему вы правы. Когда обыкновенный
серенький человек волею судьбы обретает бессмертие, он с неизбежностью
превращается через два три-века в черт те что. Сторона характера,
превалировавшая в начале его жизни, становится со временем единственной.
Так появляется наша Наталья Петровна - маркитанточка из рейтарского обоза.
Ныне в ней, кроме маркитантки, уже ничего не осталось, и надо быть,
простите, Феликс Александрович, таким вот непритязательным самцом, как вы,
чтобы увидеть в ней женщину...
ФЕЛИКС: Ну знаете!.. Ваш Павел Павлович не лучше!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Нисколько не лучше! Я знаю, с чего он начинал, он
очень древний человек, но сейчас это просто гигантский вкусовой
пупырышек...
ФЕЛИКС: Недурно сказано!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Благодарю вас... У меня вообще впечатление, Феликс
Александрович, что из всей нашей компании я вызываю у вас наименьшее
отвращение. Угадал?
Феликс неопределенно пожимает плечами.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Благодарю еще раз. Именно поэтому я и решил
потолковать с вами без свидетелей. Чтобы не маячили рядом совсем уж
омерзительные рожи. Не стану притворяться: я холодный, равнодушный и
жестокий человек. Иначе и быть не может. Мне пять сотен лет! За такое
время волей-неволей освобождаешься от самых разнообразных химер: любовь,
дружба, честь. Мы все такие. Но в отличие от моих коллег по бессмертию я
имею идею. Для меня существует в этом мире нечто такое, что нельзя ни
сожрать, ни засунуть под зад, чтобы стало еще мягче. За свою жизнь я
сделал сто семь открытий и изобретений! Я выделил фосфор на пятьдесят лет
раньше Брандта, я открыл хроматографию на двадцать лет раньше цвета, я
разработал периодическую систему примерно в те же годы, что и Дмитрий
Иванович... По понятным причинам я вынужден сохранять все это в тайне,
иначе мое имя гремело бы в истории - гремело бы слишком, и это опасно. Всю
жизнь я занимался тем, что нынче назвали бы синтезированием эликсира. Я
хочу, чтобы его было вдосталь. Нет-нет, не из гуманных соображений! Меня
не интересуют судьбы человечества. У меня свои резоны. Простейший из них:
мне надо сидеть в подполье и шарахаться от каждого жандарма. Мне надоело
опережать время в своих открытиях. Мне надоело быть номером ноль! Я хочу
быть номером один. Но мне не на кого опереться. Есть только четыре
человека в мире, которым я мог бы довериться. Но они абсолютно бесполезны
для меня. А мне нужен помощник! Мне нужен интеллигентный собеседник,
способный ценить красоту мысли, а не только красоту бабы или пирожка с
капустой. Таким помощником можете стать вы. По сути, Курдюков оказал мне
услугу: он поставил вас передо мной. Я же вижу - вы человек идеи. Так
подумайте: попадется ли вам идея, еще более достойная, чем моя!
ФЕЛИКС: Я ничего не понимаю в химии.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: В химии понимаю я! Мне не нужен человек, который
понимает в химии. Мне нужен человек, который понимает в идеях! Я устал
быть один! Мне нужен собеседник, мне нужен оппонент. Соглашайтесь, Феликс
Александрович! До сих пор бессмертных творил фатум. С вашей помощью их
начну творить я. Соглашайтесь!
ФЕЛИКС (задумчиво): Н-да-а-а...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Вас смущает плата? Это пустяки. Нигде не сказано, что
вы обязаны убирать его собственными руками. Я помогу вам. Я обойдусь даже
совсем без вас.
ФЕЛИКС: И всунете меня в сапоги убитого?
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Вздор, вздор, Феликс Александрович! Детский лепет, а
вы же взрослый человек... Константин Курдюков прожил семьсот лет! И все
это время он только и делал, что жрал, пил, грабил, портил малолетних и
убивал. Он прожил шестьсот пятьдесят лишних лет! А вы разводите антимонии
вокруг его сапог! Кстати, и не его это сапоги - он сам влез в них, когда
они были еще теплые... Послушайте, я был о вас лучшего мнения! Вам
предлагают грандиознейшую цель, а вы думаете о чем?
ФЕЛИКС: Ни вы, ни я не имеем права решать, кому жить, а кому умереть.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Ах, как с вами трудно! Гораздо труднее, чем я ожидал!
Чего вы добиваетесь тогда? Ведь пойдете под нож!
ФЕЛИКС: Да не пойду я под нож!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Пойдете под нож, как баран! А это ничтожество, эта
тварь дрожащая, коей шестьсот лет как пора уже сгнить дотла, еще лет
шестьсот будет порхать без малейшей пользы для чего бы то ни было! А я-то
вообразил, что у вас действительно есть принципы. Ведь вы же писатель! Вам
же представляется возможность, какой не было ни у кого! Переварить в душе
своей многовековой личный опыт, одарить человечество многовековой
мудростью... Вы подумайте, сколько книг у вас впереди, Феликс
Александрович! И каких книг - невиданных, небывалых! Да... а я-то думал,
что вы действительно готовы сделать что-то для человечества... Эх вы,
мотыльки, эфемеры!
Иван Давыдович поднимается и выходит, и сейчас же в спальне
объявляется Клетчатый.
КЛЕТЧАТЫЙ: Прошу прощения... Телефончик...
Он быстро и ловко отключает телефонный аппарат и несет к двери.
Оставшись один, Феликс бормочет:
- Ничего... Тут главное - нервы. Ни черта они мне не сделают...

У двери в спальню Курдюков уламывает Клетчатого.
КУРДЮКОВ: Убежит, я вам говорю! Обязательно удерет! Вы же его не
знаете!
КЛЕТЧАТЫЙ: Куда удерет? Седьмой этаж, сударь...
КУРДЮКОВ: Придумает что-нибудь! Дайте я сам посмотрю.
КЛЕТЧАТЫЙ: Нечего вам там смотреть, все уже осмотрено...
КУРДЮКОВ (страстно, показывая растопыренные ладони): Чем? Чем я его
шлепну? А если даже и шлепну - что здесь плохого?
КЛЕТЧАТЫЙ: Плохого здесь, может быть, ничего и нет, но с другой
стороны, приказ есть приказ... (Он быстро и профессионально обшаривает
Курдюкова). Ладно уж, идите, господин Басаврюк...
Курдюков на цыпочках входит в спальню и плотно закрывает за собой
дверь.
Феликс встречает его угрюмым взглядом, но Курдюкова это нисколько не
смущает. Он подскакивает к тахте и наклоняется к самому уху Феликса.
КУРДЮКОВ: Значит делаем так. Я беру на себя ротмистра. От тебя
требуется только одно: держи магистра за руки, да покрепче. Остальное -
мое дело.
Феликс отодвигает его растопыренной ладонью.
КУРДЮКОВ: Ну что уставился? Надо нам из это дерьма выбираться или не
надо? Чего хорошего, если тебя или меня шлепнут? Ты, может думаешь, что о
тебе кто-нибудь позаботиться? Чего тебе тут магистр наплел? Наобещал
небось с три короба! Больше заботиться некому! Дурак, нам только бы
вырваться отсюда, а потом дернем кто-куда... Неужели у тебя места не
найдется, куда можно нырнуть и отсидеться?
ФЕЛИКС: Значит, я хватаю магистра?
КУРДЮКОВ: Ну?
ФЕЛИКС: А ты, знаешь, хватаешь ротмистра?
КУРДЮКОВ: Ну! Остальные - они ничего не стоят!
ФЕЛИКС: Пошел вон!
КУРДЮКОВ: Дурак! Не веришь мне? Ну ты мне только пообещай: когда я
ротмистра схвачу, попридержи Иван Давыдовича!
ФЕЛИКС: Вон пошел, я тебе говорю!
КУРДЮКОВ (рычит как собака): О себе подумай, Снегирев! Еще раз тебе
говорю! О себе подумай!
Едва он скрывается в спальню является Наташа и тоже плотно закрывает
за собой дверь. Она подходит к тахте, садится рядом с Феликсом и
озирается.
НАТАША: Господи, как давно я здесь не была! А где же секретер? У тебя
же тут секретер стоял...
ФЕЛИКС: Дочери отдал. Почему это тебя волнует?
НАТАША: А что это ты такой колючий? Я ведь тебе ничего плохого не
сделала. Ты ведь сам в эту историю въехал... Фу ты, какое злое лицо! Вчера
ты на меня не так смотрел... Страшно?
ФЕЛИКС: А чего мне бояться?
НАТАША: Ну как сказать... Пока Курдюков жив...
ФЕЛИКС: Да не посмеете вы.
НАТАША: Сегодня не посмеем, а завтра...
ФЕЛИКС: И завтра не посмеете. Неужели никто из вас до сих пор не
сообразил, что вам же хуже будет?
НАТАША: Слушай. Ты не понимаешь. Они совсем без ума от страха. Они
сейчас от страха на все готовы, вот что тебе надо понять. Я вижу, ты
что-то там задумал. Не зарывайся? никому не верь, ни единому слову. И
спиной ни к кому не поворачивайся - охнуть не успеешь! Я видела, как это
делается...
ФЕЛИКС: Что это ты вдруг меня опять полюбила?
НАТАША: Сама не знаю. Я тебя сегодня словно впервые увидела. Я же
думала: ну, мужичишка, на два вечерка сгодится... А ты вон какой у меня
оказался! (Она придвигается к нему, прижимается, гладит по лицу).
Мужчина... Ну обними меня! Ну что ты сидишь, как чужой? Ну это же я...
Вспомни, как ты говорил: фея, ведьма прекрасная... Ну! Я ведь проститься
хочу. Я не знаю, что будет через час...
Феликс с усилием освобождается от ее рук и встает.
ФЕЛИКС:
1 2 3 4 5 6