- И где же я его положу? - осведомилась бабка.
- В запаснике, конечно, - несколько раздраженно сказал горбоносый.
- А отвечать кто будет?
- Наина Киевна!.. - раскатами провинциального трагика взревел
горбоносый, схватил старуху под руку и поволок к дому. Было слышно, как
они спорят: "Ведь мы же договорились!.." - "...А ежели он что-нибудь
стибрит?.." - "Да тише вы! Это же программист, понимаете? Комсомолец!
Ученый!.." - "А ежели он цыкать будет?.."
Я стесненно повернулся к Володе. Володя хихикал.
- Неловко как-то, - сказал я.
- Не беспокойтесь, все будет отлично...
Он хотел сказать еще что-то, но тут бабка дико заорала: "А диван-то,
диван!.." Я вздрогнул и сказал:
- Знаете, я, пожалуй, поеду, а?
- Не может быть и речи! - решительно сказал Володя. - Все уладится.
Просто бабке нужна мзда, а у нас с Романом нет наличных.
- Я заплачу, - сказал я. Теперь мне очень хотелось уехать: терпеть не
могу этих так называемых житейских коллизий.
Володя замотал головой.
- Ничего подобного. Вон он уже идет. Все в порядке.
Горбоносый Роман подошел к нам, взял меня за руку и сказал:
- Ну, все устроилось. Пошли.
- Слушайте, неудобно как-то, - сказал я. - Она в конце концов не
обязана...
Но мы уже шли к дому.
- Обязана, обязана, - приговаривал Роман.
Обогнув дуб, мы подошли к заднему крыльцу. Роман толкнул обитую
дерматином дверь, и мы оказались в прихожей, просторной и чистой, но плохо
освещенной. Старуха ждала нас, сложив руки на животе и поджав губы. При
виде нас она мстительно пробасила:
- А расписочку чтобы сейчас же!.. Так, мол, и так: принял, мол, то-то
и то-то от такой-то, каковая сдала вышеуказанное нижеподписавшемуся...
Роман тихонько взвыл и мы вошли в отведенную мне комнату. Это было
прохладное помещение с одним окном, завешенным ситцевой занавесочкой.
Роман сказал напряженным голосом:
- Располагайтесь и будьте как дома.
Старуха из прихожей сейчас же ревниво осведомилась:
- А зубом они не цыкают?
Роман, не оборачиваясь, рявкнул:
- Не цыкают! Говорят вам - зубов нет.
- Тогда пойдем расписочку напишем...
Роман поднял брови, закатил глаза, оскалил зубы и потряс головой, но
все-таки вышел. Я осмотрелся. Мебели в комнате было немного. У окна стоял
массивный стол, накрытый ветхой серой скатертью с бахромой, перед столом -
колченогий табурет. Возле голой бревенчатой стены помещался обширный
диван, на другой стене, заклеенной разнокалиберными обоями, была вешалка с
какой-то рухлядью (ватники, вылезшие шубы, драные кепки и ушанки). В
комнату вдавалась большая русская печь, сияющая свежей побелкой, а
напротив в углу висело большое мутное зеркало в облезлой раме. Пол был
выскоблен и покрыт полосатыми половиками.
За стеной бубнили в два голоса: старуха басила на одной ноте, голос
Романа повышался и понижался. "Скатерть, инвентарный номер двести сорок
пять..." - "Вы еще каждую половицу запишите!.." - "Стол обеденный..." -
"Печь вы тоже запишете?.." - "Порядок нужен... Диван..."
Я подошел к окну и отдернул занавеску. За окном был дуб, больше
ничего не было видно. Я стал смотреть на дуб. Это было, видимо, очень
древнее растение. Кора была на нем серая и какая-то мертвая. А чудовищные
корни, вылезшие из земли, были покрыты красным и белым лишайником. "И еще
дуб запишите!" - сказал за стеной Роман. На подоконнике лежала пухлая
засаленная книга, я бездумно полистал ее, отошел от окна и сел на диван. И
мне сейчас же захотелось спать. Я подумал, что вел сегодня машину
четырнадцать часов, что не стоило, пожалуй, так торопиться, что спина у
меня болит, а в голове все путается, что плевать мне в конце концов на эту
нудную старуху, и скорей бы все кончилось и можно было бы лечь и
заснуть...
- Ну вот, - сказал Роман, появляясь на пороге. - Формальности
окончены. - Он помотал рукой с растопыренными пальцами, измазанными
чернилами. - Наши пальчики устали: мы писали, мы писали... Ложитесь спать.
Мы уходим, а вы спокойно ложитесь спать. Что вы завтра делаете?
- Жду, - вяло ответил я.
- Где?
- Здесь. И около почтамта.
- Завтра вы, наверное, не уедете?
- Завтра вряд ли... Скорее всего - послезавтра.
- Тогда мы еще увидимся. Наша любовь впереди, - он улыбнулся, махнул
рукой и вышел. Я лениво подумал, что надо было бы его проводить и
попрощаться с Володей, и лег. Сейчас же в комнату вошла старуха. Я встал.
Старуха некоторое время пристально на меня глядела.
- Боюсь я, батюшка, что ты зубом цыкать станешь, - сказала она с
беспокойством.
- Не стану я цыкать, - сказал я утомленно. - Я спать стану.
- И ложись, и спи... Денежки только вот заплати и спи...
Я полез в задний карман за бумажником.
- Сколько с меня?
Старуха подняла глаза к потолку.
- Рубль положим за помещение... Полтинничек за постельное белье - мое
оно не казенное. За две ночи выходит три рубли... А сколько от щедрот
накинешь - за беспокойство, значит, - я уж и не знаю...
Я протянул ей пятерку.
- От щедрот пока рубль, - сказал я. - А там видно будет.
Старуха живо схватила деньги и удалилась, бормоча что-то про сдачу.
Не было ее довольно долго, и я уже хотел махнуть рукой и на сдачу и на
белье, но она вернулась и выложила на стол пригоршню грязных медяков.
- Вот тебе и сдача, батюшка, - сказала она. - Ровно рублик, можешь не
пересчитывать.
- Не буду пересчитывать, - сказал я. - Как насчет белья?
- Сейчас постелю. Ты выйди во двор, прогуляйся, а я постелю.
Я вышел, на ходу вытаскивая сигареты. Солнце, наконец, село, и
наступила белая ночь. Где-то лаяли собаки. Я присел под дубом и стал
смотреть на бледное звездное небо. Откуда-то бесшумно появился кот, глянул
на меня флюоресцирующими глазами и исчез в темной листве. Я сразу забыл о
нем и вздрогнул, когда он завозился где-то наверху. На голову мне
посыпался мусор. "Чтоб тебя..." - сказал я вслух и стал отряхиваться.
Спать хотелось необычайно. Из дому вышла старуха, не замечая меня, побрела
к колодцу. Я понял это так, что постель готова, и вернулся в комнату.
Вредная бабка постелила мне на полу. Ну, уж нет, подумал я, запер
дверь на щеколду, перетащил постель на диван и стал раздеваться. Сумрачный
свет падал из окна, на дубе шумно возился кот. Я замотал головой,
вытряхивая из волос мусор. Странный это был мусор, неожиданный: крупная
сухая рыбья чешуя. Колко спать будет, подумал я, повалился на подушку и
сразу заснул.

2
...Опустевший дом превратился в логово лисиц
и барсуков, и потому здесь могут появляться
странные оборотни и призраки.
А. Уэда
Я проснулся посреди ночи оттого, что в комнате разговаривали.
Разговаривали двое едва слышным шепотом. Голоса были очень похожи, но один
был немного сдавленный и хрипловатый, а другой выдавал крайнее
раздражение.
- Не хрипи, - шептал раздраженный. - Ты можешь не хрипеть?
- Могу, - отозвался сдавленный и заперхал.
- Да тише ты... - прошипел раздраженный.
- Хрипунец, - объяснил сдавленный. - Утренний кашель курильщика... -
Он снова заперхал.
- Удались отсюда, - сказал раздраженный.
- Да все равно он спит...
- Кто он такой? Откуда свалился?
- А я почему знаю?
- Вот досада... Ну просто феноменально не везет.
Опять соседям не спится, подумал я спросонья. Я вообразил, что я
дома. Дома у меня в соседях два брата-физика, которые обожают работать
ночью. К двум часам пополуночи у них кончаются сигареты, и тогда они
забираются ко мне в комнату и начинают шарить, стуча мебелью и
переругиваясь.
Я схватил подушку и швырнул в пустоту. Что-то с шумом обрушилось, и
стало тихо.
- Подушку верните, - сказал я, - и убирайтесь вон. Сигареты на столе.
Звук собственного голоса разбудил меня окончательно. Я сел. Уныло
лаяли собаки, за стеной грозно храпела старуха. Я, наконец, вспомнил, где
нахожусь. В комнате никого не было. В сумеречном свете я увидел на полу
свою подушку и барахло, рухнувшее с вешалки. Бабка голову оторвет, подумал
я и вскочил. Пол был холодный, и я переступил на половики. Бабка перестала
храпеть. Я замер. Потрескивали половицы, что-то хрустело и шелестело в
углах. Бабка оглушительно свистнула и захрапела снова. Я поднял подушку и
бросил ее на диван. От рухляди пахло псиной. Вешалка сорвалась с гвоздя и
висела боком. Я поправил ее и стал подбирать рухлядь. Едва я повесил
последний салоп, как вешалка оборвалась и, шаркнув по обоям, снова повисла
на одном гвозде. Бабка перестала храпеть, и я облился холодным потом.
Где-то поблизости завопил петух. В суп тебя, подумал я с ненавистью.
Старуха за стеной принялась вертеться, скрипели и щелкали пружины. Я ждал,
стоя на одной ноге. Во дворе кто-то сказал тихонько: "Спать пора,
засиделись мы сегодня с тобой". Голос был молодой, женский. "Спать так
спать, - отозвался другой голос. Послышался протяжный зевок. - Плескаться
больше не будешь сегодня?" - "Холодно что-то. Давай баиньки". Стало тихо.
Бабка зарычала и заворчала, и я осторожно вернулся на диван. Утром встану
пораньше и все поправлю как следует...
Я лег на правый бок, натянул одеяло на ухо, закрыл глаза и вдруг
понял, что спать мне совершенно не хочется - хочется есть. Ай-яй-яй,
подумал я. Надо было срочно принимать меры, и я их принял.
Вот, скажем, система двух интегральных уравнений типа уравнений
звездной статистики; обе неизвестные функции находятся под интегралом.
Решать, естественно, можно только численно, скажем, на БЭСМе... Я вспомнил
нашу БЭСМ. Панель управления цвета заварного крема. Женя кладет на эту
панель газетный сверток и неторопливо его разворачивает. "У тебя что?" -
"У меня с сыром и колбасой". С польской полукопченой, кружочками. "Эх ты,
жениться надо! У меня котлеты, с чесночком, домашние. И соленый огурчик".
Нет, два огурчика... Четыре котлеты и для ровного счета четыре крепких
соленых огурчика и четыре куска хлеба с маслом...
Я откинул одеяло и сел. Может быть в машине что-нибудь осталось? Нет,
все, что там было, я съел. Осталась поваренная книга для Валькиной мамы,
которая живет в Лежневе. Как это там... Соус пикан. Полстакана уксусу, две
луковицы... и перчик. Подается к мясным блюдам... Как сейчас помню: к
маленьким бифштексам. Вот подлость, подумал я, ведь не просто к
бифштексам, а к ма-а-аленьким бифштексам. Я вскочил и подбежал к окну. В
ночном воздухе отчетливо пахло ма-а-аленькими бифштексами. Откуда-то из
недр подсознания всплыло: "Подавались ему обычные в трактирах блюда,
как-то: кислые щи, мозги с горошком, огурец соленый (я глотнул) и вечный
слоеный сладкий пирожок..." Отвлечься бы, подумал я и взял книгу с
подоконника. Это был Алексей Толстой, "Хмурое утро". Я открыл наугад.
"Махно, сломав сардиночный нож, вытащил из кармана перламутровый ножик с
полсотней лезвий и им продолжал орудовать, открывая жестянку с ананасами
(плохо дело, подумал я), французским паштетом, с омарами, от которых резко
запахло по комнате". Я осторожно положил книгу и сел за стол на табуретку.
В комнате вдруг обнаружился вкусный резкий запах: должно быть, пахло
омарами. Я стал размышлять, почему я до сих пор ни разу не попробовал
омаров. Или, скажем, устриц. У Диккенса все едят устриц, орудуют складными
ножами, отрезают толстые ломти хлеба, намазывают маслом... Я стал нервно
разглаживать скатерть. На скатерти виднелись неотмытые пятна. На ней много
и вкусно ели. Ели омаров и мозги с горошком. Ели маленькие бифштексы с
соусом пикан. Большие и средние бифштексы тоже ели. Сыто отдувались,
удовлетворенно цыкали зубом... Отдуваться мне было не с чего, и я принялся
цыкать зубом.
Наверное, я делал это громко и голодно, потому что старуха за стеной
заскрипела кроватью, сердито забормотала, загремела чем-то и вдруг вошла
ко мне в комнату. На ней была длинная серая рубаха, а в руках она несла
тарелку, и в комнате сейчас же распространился настоящий, а не
фантастический аромат еды. Старуха улыбалась. Она поставила тарелку прямо
передо мной и сладко пробасила:
- Откушай-ко, батюшка, Александр Иванович. Откушай, чем бог послал,
со мной переслал...
- Что вы, что вы, Наина Киевна, - забормотал я, - зачем же было так
беспокоить себя...
Но в руке у меня уже откуда-то оказалась вилка с костяной ручкой, и я
стал есть, а бабка стояла рядом, кивала и приговаривала:
- Кушай, батюшка, кушай на здоровьице...
Я съел все. Это была горячая картошка с топленым маслом.
- Наина Киевна, - сказал я истово, - вы меня спасли от голодной
смерти.
- Поел? - сказала Наина Киевна как-то неприветливо.
- Великолепно поел. Огромное вам спасибо! Вы себе представить не
можете...
- Чего уж тут не представить, - перебила она уже совершенно
раздраженно. - Поел, говорю? Ну и давай сюда тарелку... Тарелку, говорю,
давай!
- По... пожалуйста, - проговорил я.
- "Пожалуйста, пожалуйста"... Корми тут вас за пожалуйста...
- Я могу заплатить, - сказал я, начиная сердиться.
- "Заплатить, заплатить"... - Она пошла к двери. - А ежели за это и
не платят вовсе? И нечего врать было...
- То есть как это - врать?
- А так вот и врать! Сам говорил, что цыкать не будешь... - Она
замолчала и скрылась за дверью.
Что это она? - подумал я. Странная какая-то бабка... Может быть, она
вешалку заметила? Было слышно, как она скрипит пружинами, ворочаясь на
кровати и недовольно ворча. Потом она запела негромко на какой-то
варварский мотив: "Покатаюся, поваляюся, Ивашкиного мяса поевши..." Из
окна потянуло ночным холодом. Я поежился, поднялся, чтобы вернуться на
диван, и тут меня осенило, что дверь я перед сном запирал.
1 2 3 4 5