- Рэдрик Шухарт, вам приказано немедленно явиться к уполномоченному
отдела безопасности капитану Херцогу.
- Вот то-то, - говорю я. - Это другое дело. Учись, сержант, в
лейтенанты выбьешься.
А сам думаю: "Это что за новости? Чего это ради понадобился я
капитану Херцогу в служебное время?" Ладно, иду являться. У него кабинет
на третьем этаже, хороший кабинет, и решетки там на окнах, как в полиции.
Сам Вилли сидит за своим столом, сипит своей трубкой и разводит писанину
на машинке, а в углу копается в железном шкафу какой-то сержантик, новый
какой-то, не знаю я его. У нас в институте этих сержантов больше, чем в
дивизии, да все такие дородные, румяные, кровь с молоком, - им в Зону
ходить не надо, и на мировые проблемы им наплевать.
- Здравствуйте, - говорю я. - Вызывали?
Вилли смотрит на меня как на пустое место, отодвигает машинку, кладет
перед собой толстенную папку и принимается ее листать.
- Рэдрик Шухарт? - говорит.
- Он самый, - отвечаю, а самому смешно, сил нет. Нервное такое
хихиканье подмывает.
- Сколько времени работаете в институте?
- Два года, третий.
- Состав семьи?
- Один я, - говорю. - Сирота.
Тогда он поворачивается к своему сержантику и строго ему приказывает:
- Сержант Луммер, ступайте в архив и принесите дело номер сто
пятьдесят.
Сержант козырнул и смылся, а Вилли захлопнул папку и сумрачно так
спрашивает:
- Опять за старое взялся?
- За какое такое старое?
- Сам знаешь, за какое. Опять на тебя материал пришел.
Так, думаю.
- И откуда материал?
Он нахмурился и стал в раздражении колотить своей трубкой по
пепельнице.
- Это тебя не касается, - говорит. - Я тебя по старой дружбе
предупреждаю: брось это дело, брось навсегда. Ведь во второй раз сцапают,
шестью месяцами не отделаешься. А из института тебя вышибут немедленно и
навсегда, понимаешь?
- Понимаю, - говорю. - Это я понимаю. Не понимаю только, какая же это
сволочь на меня донесла...
Но он уже опять смотрит на меня оловянными глазами, сипит пустой
трубкой и знай себе листает папку. Это значит - вернулся сержант Луммер с
делом номер сто пятьдесят.
- Спасибо, Шухарт, - говорит капитан Вилли Херцог по прозвищу Боров.
- Это все, что я хотел выяснить. Вы свободны.
Ну, я пошел в раздевалку, натянул спецовочку, закурил, а сам все
время думаю: откуда же это звон идет? Ежели из института, то ведь это все
вранье, никто здесь про меня ничего не знает и знать не может. А если
бумаги из полиции, опять-таки, что они там могут знать, кроме моих старых
дел? Может, Стервятник попался? Эта сволочь, чтобы себя выгородить, кого
хочешь утопит. Но ведь и Стервятник обо мне теперь ничего не знает. Думал
я, думал, ничего полезного не придумал и решил наплевать! Последний раз
ночью я в Зону ходил три месяца назад, хабар почти весь уже сбыл и деньги
почти все растратил. С поличным не поймали, а теперь черта меня возьмешь,
я скользкий.
Но тут, когда я уже поднимался по лестнице, меня вдруг осенило, да
так осенило, что я вернулся в раздевалку, сел и снова закурил. Получалось,
что в Зону-то мне идти сегодня нельзя. И завтра нельзя, и послезавтра.
Получалось, что я опять у этих жаб на заметке, не забыли они меня, а если
и забыли, то им кто-то напомнил. И теперь уже неважно, кто именно. Никакой
сталкер, если он совсем не свихнулся, на пушечный выстрел к Зоне не
подойдет, когда знает, что за ним следят. Мне сейчас в самый темный угол
залезть надо. Какая, мол, Зона? Я туда, мол, и по пропускам-то не хожу
который месяц! Что вы, понимаешь, привязались к честному лаборанту?
Обдумал я все это и вроде бы даже облегчение почувствовал, что в Зону
мне сегодня идти не надо. Только как это все поделикатнее сообщить
Кириллу?
Я ему сказал прямо:
- В Зону не иду. Какие будут распоряжения?
Сначала он, конечно, вылупил на меня глаза. Потом, видно, что-то
сообразил: взял меня за локоть, отвел к себе в кабинетик, усадил за свой
столик, а сам примостился рядом на подоконнике. Закурили. Молчим. Потом он
осторожно так меня спрашивает:
- Что-нибудь случилось, Рэд?
Ну что я ему скажу?
- Нет, - говорю, - ничего не случилось. Вчера вот в покер двадцать
монет продул. Здорово этот Нунан играет, шельма...
- Подожди, - говорит он. - Ты что, раздумал?
Тут я даже закряхтел от натуги.
- Нельзя мне, - говорю ему сквозь зубы. - Нельзя мне, понимаешь? Меня
сейчас Херцог к себе вызывал.
Он обмяк. Опять у него несчастный вид сделался, и опять у него глаза
стали как у больного пуделя. Передохнул он этак судорожно, закурил новую
сигарету от окурка старой и тихо говорит:
- Можешь мне поверить, Рэд, я никому ни слова не сказал.
- Брось, - говорю. - Разве о тебе речь?
- Я даже Тендеру еще ничего не сказал. Пропуск на него выписал, а
самого даже не спросил, пойдет он или нет...
Я молчу, курю. Смех и грех, ничего человек не понимает.
- А что тебе Херцог сказал?
- Да ничего особенного, - говорю. - Донес кто-то на меня, вот и все.
Посмотрел он на меня как-то странно, соскочил с подоконника и стал
ходить по своему кабинетику взад-вперед. Он по кабинетику бегает, а я
сижу, дым пускаю и помалкиваю. Жалко мне его, конечно, и обидно, что так
по-дурацки получилось: вылечил, называется, человека от меланхолии. А кто
виноват? Сам я и виноват. Поманил дитятю пряником, а пряник-то в заначке,
а заначку сердитые дяди стерегут... Тут он перестает бегать,
останавливается около меня и, глядя куда-то вбок, неловко спрашивает:
- Слушай, Рэд, а сколько она может стоить, - полная "пустышка"?
Я сначала его не понял, подумал сначала, что он ее еще где-нибудь
купить рассчитывает, да только где ее такую купишь, может быть, она всего
одна такая на свете, да и денег у него на это не хватило бы: откуда у него
деньги, у иностранного специалиста, да еще русского? А потом меня словно
обожгло: что же это он, поганец, думает, я из-за зелененьких эту бодягу
развел? Ах ты, думаю, стервец, да за кого же ты меня принимаешь?.. Я уже
рот раскрыл, чтобы все это ему высказать и осекся. Потому что,
действительно, а за кого ему меня еще принимать? Сталкер - он сталкер и
есть, ему бы только зелененьких побольше, он за зелененькие жизнью
торгует. Вот и получалось, что вчера я, значит, удочку забросил, а сегодня
приманку вожу, цену набиваю.
У меня даже язык отнялся от таких мыслей, а он на меня смотрит
пристально, глаз не сводит, и в глазах его я вижу не презрение даже, а
понимание, что ли. И тогда я спокойно ему объяснил.
- К гаражу, - говорю, - еще никто никогда с пропуском не ходил. Туда
еще трасса не провешена, ты это знаешь. Теперь возвращаемся мы назад, и
твой Тендер начинает хвастаться, как махнули мы прямо к гаражу, взяли, что
надо, и сразу обратно. Словно бы на склад сходили. И каждому будет ясно, -
говорю, - что заранее мы знали, за чем идем. А это значит, что кто-то нас
навел. А уж кто из нас троих навел - здесь комментариев не нужно.
Понимаешь, чем это для меня пахнет?
Кончил я свою речь, смотрим мы друг другу в глаза и молчим.
Потом он вдруг хлопнул ладонью о ладонь, руки потер и бодрячком
этаким объявляет:
- Ну что ж, нет так нет. Я тебя понимаю, Рэд, и осуждать не могу.
Пойду сам. Авось обойдется. Не в первый раз...
Расстелил он на подоконнике карту, уперся руками, сгорбился над ней,
и вся его бодрость прямо-таки на глазах испарилась. Слышу, бормочет:
- Сто двадцать метров... даже сто двадцать два... и что там еще в
самом гараже... Нет, не возьму я Тендера. Как ты думаешь, Рэд, может, не
стоит Тендера брать? Все-таки у него двое детей...
- Одного тебя не выпустят, - говорю я.
- Ничего, выпустят... - бормочет он. - У меня все сержанты
знакомые... и лейтенанты. Не нравятся мне эти грузовики! Тринадцать лет
под открытым небом стоят, а все как новенькие... В двадцати шагах бензовоз
ржавый, как решето, а они будто только что с конвейера... Ох уж эта Зона!
Поднял он голову от карты и уставился в окно. И я тоже уставился в
окно. Стекла в наших окнах толстые, свинцовые, а за стеклами -
Зона-матушка, вот она, рукой подать, вся как на ладони с тринадцатого
этажа...
Так вот посмотришь на нее - земля как земля. Солнце на нее как на всю
остальную землю светит, и ничего вроде бы на ней не изменилось, все вроде
бы как тринадцать лет назад. Папаша, покойник, посмотрел бы и ничего бы
особенного не заметил, разве что спросил бы: чего это завод не дымит,
забастовка, что ли?.. Желтая порода конусами, кауперы на солнышке
отсвечивают, рельсы, рельсы, рельсы, на рельсах паровозик с платформами...
Индустриальный пейзаж, одним словом. Только людей нет. Ни живых, ни
мертвых. Вон и гараж виден: длинная серая кишка, ворота нараспашку, а на
асфальтовой площадке грузовики стоят. Тринадцать лет стоят, и ничего им не
делается. Упаси бог между двумя машинами сунуться, их надо стороной
обходить... Там одна трещина есть в асфальте, если только с тех пор
колючкой не заросла... Сто двадцать два метра, это откуда же он считает?
А, наверное, от крайней вешки считает. Правильно, оттуда больше не будет.
Все-таки продвигаются Очкарики... Смотри, до самого отвала дорога
провешена, да как ловко провешена! Вон она, та канавка, где Слизняк
гробанулся, всего в двух метрах от ихней дороги... А ведь говорил Мослатый
Слизняку: держись, дурак, от канав подальше, а то ведь и хоронить нечего
будет... Как в воду глядел, нечего хоронить... С Зоной ведь так: с хабаром
вернулся - чудо, живой вернулся - удача, патрульная пуля мимо - везенье, а
все остальное - судьба...
Тут я посмотрел на Кирилла и вижу: он за мной искоса наблюдает. И
лицо у него такое, что я в этот момент снова все перерешил. Ну их, думаю,
всех к черту, что они, в конце концов, жабы, сделать могут? Он бы мог
вообще ничего не говорить, но он сказал.
- Лаборант Шухарт, - говорит. - Из официальных, подчеркиваю: из
официальных источников я получил сведения, что осмотр гаража может
принести большую пользу науке. Есть предложение осмотреть гараж.
Премиальные гарантирую. - А сам улыбается что твоя майская роза.
- Из каких же это официальных источников? - спрашиваю я и тоже ему
улыбаюсь, как дурак.
- Это конфиденциальные источники, - отвечает он. - Но вам я могу
сказать... - Тут он перестал улыбаться и насупился. - Скажем, от доктора
Дугласа.
- А, - говорю, - от доктора Дугласа... От какого же это Дугласа?
- От Сэма Дугласа, - говорит он сухо. - Он погиб в прошлом году.
У меня мурашки по коже пошли. Так и так тебя! Кто же перед выходом
говорит о таких вещах? Хоть кол им, Очкарикам, на голове теши, ничего не
соображают... Ткнул я окурок в пепельницу и говорю:
- Ладно. Где твой Тендер? Долго мы его еще ждать будем?
Словом, больше мы на эту тему не говорили. Кирилл позвонил в ППС,
заказал "летучую галошу", а я взял карту и посмотрел, что у них там
нарисовано. Ничего себе нарисовано, в норме. Фотографическим путем сверху
и с большим увеличением. Даже рубчики видны на покрышке, которая валяется
у ворот гаража. Нашему бы брату сталкеру такую карту... а впрочем, черта
от нее толку ночью-то, когда задницу звездам показываешь и собственных рук
не видно...
А тут и Тендер заявился. Красный, запыхался. Дочка у него заболела,
за доктором бегал. Извиняется за опоздание. Ну, мы ему и поднесли
подарочек: в Зону идти. Сперва он даже запыхиваться забыл, сердяга. "Как
так в Зону? - говорит. - Почему я?" Однако, услыхав про двойные
премиальные и про то, что Рэд Шухарт тоже идет, оправился и задышал снова.
В общем, спустились мы в "будуар", Кирилл смотался за пропусками,
предъявили мы их еще одному сержанту, и выдал нам этот сержант по
спецкостюму. Вот это полезная вещь. Перекрасить бы его из красного в
какой-нибудь подходящий цвет - любой сталкер за такой костюм пятьсот монет
отвалит, глазом не моргнет. Я уж давно поклялся, что изловчусь как-нибудь
и сопру один обязательно. На первый взгляд ничего особенного, костюм вроде
водолазного и шлем как у водолаза, с большим окном впереди. Даже не вроде
водолазного, а скорее как у летчика-реактивщика или, скажем, у космонавта.
Легкий, удобный, нигде не жмет, и от жары в нем не потеешь. В таком
костюмчике и в огонь можно, и газ через него никакой не проникает. Пуля,
говорят, и то не берет. Конечно, и огонь, и иприт какой-нибудь, и пуля -
это все земное, человеческое. В Зоне ничего этого нет, в Зоне не этого
надо опасаться. В общем, что там говорить, и в спецкостюмах тоже мрут как
миленькие. Другое дело, что без них мерли бы, может быть, еще больше. От
"жгучего пуха", например, эти костюмы на сто процентов спасают. Или от
плевков "чертовой капусты"... Ладно.
Натянули мы спецкостюмы, пересыпал я гайки из мешочка в набедренный
карман, и побрели мы через весь институтский двор к выходу в Зону. Так
здесь у них это заведено, чтобы все видели: вот, мол, идут герои науки
живот свой класть на алтарь во имя человечества, знания и святого духа,
аминь. И точно: во все окна аж до пятнадцатого этажа сочувствующие
повыставлялись, только что платочками не машут и оркестра нет.
- Шире шаг, - говорю я Тендеру. - Брюхо подбери, слабосильная
команда! Благодарное человечество тебя не забудет!
Посмотрел он на меня, и вижу я, что ему не до шуток. И правильно,
какие уж тут шутки!.. Но когда в Зону выходишь, то уж одно из двух: либо
плачь, либо шути, а я сроду не плакал. Посмотрел я на Кирилла. Ничего
держится, только губами шевелит, вроде молится.
- Молишься? - спрашиваю. - Молись, - говорю, - молись! Дальше в Зону,
ближе к небу...
- Что? - спрашивает он.
- Молись! - кричу. - Сталкеров в рай без очереди пропускают!
А он вдруг улыбнулся и похлопал меня ладонью по спине:
1 2 3 4