Теперь с противоположной стены в меня вглядывались два физика -
Фредерик Жолио и Энрико Ферми. И я вспомнил, что великая четверка была над
столом с первого дня лаборатории, а эти двое появились незадолго до ухода
Адели и Эдуарда. Эдуард тогда удивился:
- Зачем еще два портрета, Кондрат? К нашей тематике их работы
отношения не имеют.
- Для Мартына, - буркнул Кондрат. - Чтобы не забывал, что ядерщик,
как они.
- Если для Мартына, то повесь их в его кабинете, а не у себя.
Переносить ко мне портреты старых ядерщиков Кондрат не захотел. И
часто всматривался с дивана в оба портрета, что-то выискивал в тонких,
одухотворенных лицах. Я как-то тоже поинтересовался, чем они так
привлекают его.
- Великие ученые, разве ты не знаешь?
- Знаю. Но Эдик прав: портреты Исаака Ньютона, Альберта Эйнштейна,
Доменико Нгоро и Клода-Евгения Прохазки больше отвечают тематике нашей
лаборатории. Будем поклоняться тем, кто нам ближе.
- Что называть поклонением? У этих двоих судьба сложилась по-иному,
чем у Ньютона, Эйнштейна и Нгоро. Те просто творили, шли от одной великой
теории к другой. И Прохазка таков же. А эти отреклись от собственных
великих достижений. Научная трагедия двух гениев, разве не интересно? Тема
для литературного произведения.
Никогда до этого я не замечал, чтобы Кондрата интересовала
литература, живописующая личные драмы. Биографии великих ученых занимали
его гораздо меньше, чем их научные труды.
Больше мы не разговаривали о двух старых физиках. Было не до них...
Я вышел из кабинета Кондрата и направился домой.
Утром я пришел в свой бывший кабинет, как на службу. Опять прикрепил
к ушам датчики мыслеграфа и принялся восстанавливать в памяти прошлое.
Итак, мы четверо стали сотрудниками знаменитого института. И не
просто сотрудниками, а работниками собственной лаборатории. Однако
оказалось, что в этом есть свои неудобства. Лаборатория существовала лишь
на бумаге. Помещения не было: все свободные комнаты давно освоили другие
лаборатории и мастерские.
- Как вы отнесетесь к тому, что институт построит для вас специальный
корпус? - спросил Карл-Фридрих Сомов.
Мы отнеслись хорошо - и совершили ошибку. Даже Кондрат, горячей всех
настаивавший на самостоятельности, вскоре понял наш просчет. Если бы мы
отвоевали себе комнатушку, кого-либо потеснив, работа началась бы
неотлагательно. Но нам сперва проектировали, потом строили, потом
монтировали отдельный корпус. А пока лаборатория создавалась, мы
истомились в безделье. Адель проверяла многократно проделанные вычисления,
Эдуард внедрялся во все отделения института и всюду предсказывал, что на
нас четверых вскоре будут с почтением оглядываться прославленные научные
старцы.
- И ведь верят! - со смехом говорил он. - Считаю, что теперь мы
просто не имеем права быть меньше, чем научными титанами.
- Болтун! - сердился Кондрат.
- Не болтун, а популяризатор. Нечто гораздо более почетное.
Строительство и монтаж лаборатории друзья поручили мне. Но я
провалился. Каждый день приходил к Сомову, каждый день на что-то жаловался
и чего-то требовал. Он обещал ускорить работы - ничего не ускорялось.
Адель первая поняла, что Карл-Фридрих Сомов наш недоброжелатель.
- Он почему-то не терпит нас, но старается не показать этого, -
заявила она. - Я читала в одной старой книге, что был такой термин:
"тянуть резину". Вот он и тянет резину, хотя я сама не очень понимаю, что
это за штука - резина, которую нужно тянуть.
- Которую не надо тянуть! - поправил Эдуард. - Резина - древний
строительный материал, ныне не употребляется. Для чего ее тянули, сейчас
не установить. Но хорошего в этом не было, это точно.
- Разберись! - приказал мне Кондрат. - Не что такое резина, а для
чего ее тянет Сомов. Выясни его истинное отношение к нам.
Но как я мог выяснить истинное отношение Сомова, если он скрывал его
за маской вежливости. На невыразительном лице ничего не открывалось, а в
душу залезть я не мог. Кондрат пошел вместе со мной к Сомову.
- Я его раскрою, Мартын! Сцена будет впечатляющая.
Сцена, разыгранная Кондратом, мало походила на деловое объяснение.
Кондрат обвинил Сомова, что тот намеренно мешает нашим исследованиям,
потому что не верит в их значение. И Сомов немного приоткрылся. В глубоко
посаженных тусклых глазах замерцало что-то живое.
- Вот как - не верю в значение ваших работ? - В голосе, который
Кондрат называл "желтым", послышалась ирония. - А почему должен верить?
Потому, что вам этого хочется? Основание недостаточное. Покажите
результаты, и посмотрим, каковы они.
- Чтобы были результаты, нужно, чтобы мы начали работать, а вы этому
не способствуете! Вы словно опасаетесь чего-то плохого. Вот ваше отношение
к нам.
Он высокомерно усмехнулся. Улыбка редко появлялась на его лице, а
такая - особенно.
- Если бы я опасался чего-то плохого, я вообще не разрешил бы вашей
лаборатории. Но известные сомнения у меня имеются. Наш директор горячо
увлечен вами, у меня такого увлечения нет. Очень надеюсь, что в дальнейшем
вы опровергнете все мои сомнения.
Этот разговор имел два результата: строительство лаборатории
ускорилось и Кондрат возненавидел Сомова. Ненависть была столь острой, что
представлялась почти беспричинной. Кондрат выходил из себя при одном
упоминании о Сомове. И чтобы не порождать вспышек, мы трое сговорились при
Кондрате помалкивать о первом заместителе директора института.
Затем произошли два важных события: стала функционировать наша
лаборатория и развалилась наша творческая группа.
Адель объявила, что выходит замуж за Кондрата.

10

Лишь впоследствии я понял, что только для меня было неожиданным
решение Адели и Кондрата соединиться. Я слишком ушел в конструирование и
наладку ротонового генератора и проглядел, что совершается с тремя
друзьями. Конечно, я знал, что Кондрат нравится Адели, она этого не
скрывала. Но ведь и я ей когда-то нравился. И Эдуард ей нравился. У меня
иногда появлялась мысль, что она выберет Эдуарда. Я говорю "она", а не
"он", подразумевая под "он" меня, Эдуарда, Кондрата, ибо все мы могли лишь
подчиниться или не подчиниться, решала она одна. И ни мгновения не
сомневалась: кого выберет, тот и будет.
Было сумрачное осеннее утро, был тяжкий день, шел монтаж
оборудования, и уже не помню, светило ли в тот день солнце, лил ли дождь,
шастал ли по деревьям сухой ветер. И был вечер, когда мы наконец
распрямили спины и подумали об отдыхе. Мы, трое мужчин, сидели на диване у
Кондрата, а Адель раздала нам бутерброды и бутылочки с апельсиновым соком.
Потом она подвинула к дивану стул, села перед нами и сказала:
- Ребята, имею сообщение. Мы с Кондратом поженимся.
Хорошо помню, что сразу обернулся к Кондрату. Он побагровел, низко
опустил голову, дышал прерывисто - так волновался. Она улыбалась. У нее
была - да и теперь бывает - удивительная улыбка, та самая, какую предки
называли пленительной. Эдуард пробурчал:
- Поздравляю обоих!
Адель поглядела на меня. Из миловидной она вдруг стала красавицей. От
нее трудно было оторвать взгляд.
- Почему ты молчишь, Мартын? У тебя есть возражения?
Я наконец обрел голос:
- Какие могут быть возражения? Я рад за тебя и Кондрата.
Эдуард попробовал благопристойно пошутить:
- Очень жаль, конечно, что ты выбрала не меня, Адочка. По против
рожна не попрешь. В смысле: насильно мил не будешь. Такова печальная
истина, установленная тысячелетними изысканиями человечества. Мы с
Мартыном примиряемся с нашей горькой участью. В смысле: счастливы вашим
счастьем! Какие нести подарки на свадьбу?
- Только один: хорошее настроение.
- Хорошее настроение обеспечим. За вас, молодожены!
И мы чокнулись бутылочками с апельсиновым соком.
В эту ночь я дежурил. Адель и Кондрат ушли, Эдуард остался мне
помогать. Мы работали и говорили всю ночь. Эдуард не скрывал, что
подавлен. Он признался, что влюблен в Адель со встречи на лекции Прохазки.
Я сказал, что он умело камуфлировал свое чувство дружескими шуточками.
Неужели так и не открылся ей?
- Что было открывать? Тебе и Кондрату, чтоб поняли, нужно подробно
растолковать, желательно с приложением формул и чертежей. А она чужие
чувства ощущает без слов. Всем существом резонирует на них.
- На твою любовь не прорезонировала, Эдуард.
- На твою тоже. И что до тебя - правильно поступила.
- Почему такая дискриминация моих чувств?
- Не дискриминация - понимание. Не сердись, я от души. Ты ведь кто?
Фанатик науки, вот твоя натура. Куда больший фанатик, чем сам Кондрат.
Адель с тобой не могла быть счастливой, ибо чувствовала бы себя как бы при
тебе. Придаток к научным исследованиям, красочная деталь в семейном
пейзаже, который сам по себе второстепенен... Нет, такая судьба не для
нее.
- С тобой у нее была бы иная судьба?
- Можешь не сомневаться! Видишь ли, Мартын, мы с Адой вовсе не гении,
хоть и пыжимся. Новую главу в науке не обозначат ни ее, ни моим именем. Мы
всегда будем при вас - при Кондрате и при тебе. Это не значит, что я уже
объявляю вас научными исполинами. Но вы можете, если повезет, вырасти в
исполинов, мы - нет. Улавливаешь разницу? Вот почему для меня Адель совсем
иное, чем для вас.
- Короче, ты в нее по-настоящему влюблен!
- Настоящее, не настоящее! Какая еще может быть любовь, кроме
настоящей?
- Тогда объясни все-таки, почему она не отрезонировала
благожелательно на твое чувство, которое сулит ей счастливую судьбу?
Почему вдруг покорилась желанию Кондрата взять ее в жены? Сам же говоришь,
что он не будет ей хорошим мужем, и она не может этого не чувствовать.
- Мартын, знаешь главную страсть Адели? Она честолюбива - вот
доминанта ее характера.
- Все мы честолюбивы.
- По-иному. Для тебя и Кондрата слава - признание важности ваших
работ, признание их научного значения. Вы гордитесь ими, а не собой. А для
нее слава - признание ее собственного значения. Результаты, принесшие ей
славу, не просто открыты ею, а она сама раскрыта в них, они лишь ее
иновыражение. Тебе понятен этот философский термин - "иновыражение"?
- Я плохой философ. С этим ничего не поделаешь. Значит, она сошлась с
Кондратом ради будущей славы? Но слава, если будет, равно осенит нас всех.
И раз так, то Адели должна быть дороже близость с тобой, ибо ты сильней
любишь ее.
- Не всех одинаково осеняет слава. Больше всех ее достойны вы с
Кондратом. Я считаю, что ты крупней, чем Кондрат, но она уверена в
обратном.
- И я уверен в обратном. Это не мешает мне спокойно спать, когда есть
возможность выспаться. Эдуард, а тебе не приходило в голову, что Адель
попросту влюбилась в него? С людьми иногда это бывает - влюбляются. Вот и
она влюбилась в Кондрата. С нами дружит, а его полюбила.
Эдуард покачал головой.
- Если бы так! С ее любовью к другому человеку, особенно к Кондрату,
я бы примирился. Во всех нас угнездилось уважение к любви без разума и
расчета. В старину говорили: "Любовь зла - полюбишь и козла". В
необоснованности любви угадывали ее силу, это не могло не трогать. Но нет
любви! Аделью командует честолюбие, а не страсть.
Мы помолчали. Я проверял монтажную схему ротонового генератора,
Эдуард отмечал силу импульсов при включении. Потом он сказал:
- Только для тебя, Мартын... Раз уж исповедуюсь...
- Валяй! Дальше меня твоя исповедь не уйдет.
- Адель, конечно, будет изображать семейное счастье. Видеть это,
боюсь, выше моих сил.
- Устроишь сцены ревности? Поссоришься с Кондратом?
- Хорошо бы, - сказал он с сожалением. - На кулачках либо на шпагах!
В старину бытовали неплохие способы эффективно решать личные проблемы. Да
не модно ныне! Нет, я выбрал другой путь. И в буквальном смысле путь -
улечу с Земли!
- Ты рехнулся, Эдуард! Уйти перед успехом? Когда каждый так нужен в
общем деле!
- До успеха не скоро. И во время монтажа и пуска я менее всех нужен.
Мне отведено Кондратом и тобой внедрение результатов, а не эксперименты.
Катастрофы не будет, если я на год откомандируюсь на другую планету. Год -
срок достаточный для излечения больной души.
- Особенно если болезнь не смертельная.
Он засмеялся.
- Друг мой Мартын, ты разишь безошибочно. Самоубийства от любви -
давно пройденный этап человеческой истории.
- Куда же ты "откомандировываешься"?
- В планетную систему Цереры. В смысле - на Гарпию.
Я уставился на него. Среди новооткрытых планет не было страшнее
Гарпии. И грозное ее название отвечало обстановке: на ней обитали
существа, похожие на мифических гарпий.
- Там же война!
Эдуард пожал плечами.
- Ну и что? Если война, повоюю!
- Но там погибают наши астронавты! Такого страшилища, как Гарпия,
надо избегать:
Он не преминул поострить:
- Люди обычно погибают в постелях, Мартын. Но я еще не встречал
человека, который на этом основании избегал бы постели.
Мы посмеялись, потом я сказал:
- Когда собираешься улететь?
- После их свадьбы. Не сразу, чтобы они не связали с ней мой отъезд.
Буду аргументировать, что временно мое присутствие не обязательно, поэтому
хочу поразмять мускулы и поднакопить житейского опыта. Крепко надеюсь, что
ты меня, во-первых, не выдашь, а во-вторых, поддержишь просьбу.
Я пообещал:
- Во-первых, не выдам, во-вторых, поддержу.

11

Вот так стала разваливаться наша группа.
Еще месяца два Эдуард исправно трудился в лаборатории, не говоря ни
Кондрату, ни Адели, что надумал уходить. Только я угадывал скрытый смысл
иных его поступков:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20