Туруханск меня не восхитил. Город как город - небоскребы, широкие
проспекты, экзотические парки, вечерние гулянья на Енисее... Только
золотые лиственницы, впадавшие в осеннюю дрему, да показанное ночью
местным Управлением Земной Оси красочное полярное сияние впечатляли: ни
такого густого золота деревьев, ни такой неистовой светопляски в небе в
других городах не встретишь.
В ресторане я увидел Кондрата. Собственно, не я его, а он меня. Я
сидел за столом, он подошел, сел, кивнул, ткнул вилкой в закуску, прожевал
и хмуро выговорил:
- Здравствуй, Мартын. Ты что здесь делаешь?
- То же, что и ты - ужинаю, - ответил я.
- Ты же на Тихом океане.
- Был.
- Сейчас в Туруханске?
- Сейчас в Туруханске. Тебе не откажешь в наблюдательности.
- Перестань ерничать! Что за привычка надо всем издеваться?
- Иронизировать, а не издеваться, - поправил я. - И не надо всем. Ты
преувеличиваешь.
- Я здесь живу, - сообщил он.
- В Туруханске? Влечет к большим городам? Не ожидал.
- Не влечет, нет. Я здесь учился. А родной дом - на Курейке. Слыхал,
наверно? Речка небольшая, около тысячи километров, но красота! Мартын,
поедем со мной! Еще две недели до учения. Метеорологи обещают у нас
небывалую осень - теплынь, тишина. Будем грибы собирать, удить рыбу. Ты
знаешь, какая рыба? Нельма, муксун, хариус, попадается и осетр. От одних
названий во рту слюна! Не пожалеешь!
Я еще не слышал от Кондрата столь зажигательной речи. Даже когда он
излагал свои космогонические идеи, у него так не светились глаза.
- Мы ведь хотели собраться пораньше, чтобы поработать еще над идеей,
- напомнил я.
Он вмиг потускнел. У него была своеобразная внешность - черные лохмы
прикрывали две трети могучего лба, скуластые щеки, выдвинутые вперед двумя
подушками, почти поглощали собой незначительный нос, широкий рот окаймляли
слишком тонкие губы, а подбородок вообще не годился для такого массивного
лица - слишком маленький, к тому же и округлый. Тонкие чувства - нежность,
ласку, тихое удовольствие, вежливое неодобрение - таким невыразительным
лицом не изобразить. Да он и не старался их изображать, они были ему не по
душе. Уже при первой встрече с Кондратом меня поразили его глаза. Они
легко вспыхивали и погасали, то расширялись так, что становились
огромными, то суживались до щелок. Ярко-голубые на темнокожем лице от
предков эвенков - и таких прародителей Кондрат отыскал в своей
родословной, - в минуты крайних чувств его глаза вдруг меняли свой цвет.
Это звучит фантастично, но в воспоминании я вижу со всем ощущением
реальности несхоже разных Кондратов - безмятежно голубоглазого и почти
черноглазого. И все это его родные краски, не моя придумка.
В туруханском ресторане он поглядел на меня потемневшими глазами и
буркнул:
- Ну и езжай, коли не терпится. Собирайтесь втроем, без меня. Без
меня вам будет интересней.
- Почему такая опала на нас?
- Не опала, а трезвая оценка ситуации.
- Но потерял ли ты веры в свою идею?
- Не я, а вы. Не было у вас настоящей веры, не появилось и старания.
Ты больше заглядывался на Адель, чем размышлял о проблеме. Эдуард про себя
прикидывал, как бы отбить ее у тебя. А она только бездумно вычисляла и
была довольна, что два таких парня не отрывают от нее глаз. Не хотел
говорить, но раз уж к слову... Никогда не прощу тебе!
- Чего именно? Того, что заглядывался на Адель?
- И этого. Напрасно ухмыляешься! Адель все равно тебе не достанется,
ты не про нее. И она не годится для тебя.
Я чувствовал, что разговор должен кончиться ссорой. В отличие от
Кондрата, я еще пытался сдерживаться.
- Разреши, мой милый, мне самому определять, кто и что мне годится. В
твоих советах я не нуждаюсь.
Он распоясался. Впервые я видел его таким сердитым. Впоследствии
выпадали сцены и поскандальней.
- Ты слепец! - воскликнул он. - Как можно так себя не понимать? Ты же
талант, ты способен на такое!.. Ни от Эдуарда, ни от твоей смазливой Адели
настоящей помощи не ждал и не жду. Выполнять указания, приобщаться к идее
- это они да! Но ты?.. Сколько великих умов погубил шаблон создавать
семью! На глазах тривиально гибнешь! Как это терпеть, я спрашиваю?
- И не терпи, - холодно посоветовал я. - Выходи из себя, рви волосы,
проклинай человеческую природу, осуждай тривиальность любви мужчины и
женщины. Но делай это про себя. Я не из тех, к кому безопасно лезть в душу
грязными сапогами! Тебе понятно, дорогой Кондрат?
- Грязные сапоги! Вот как ты это понимаешь? Ладно, твое дело. Но
когда-нибудь сам об этом заговоришь со мной...
- Не в Курейке ли, куда приглашаешь меня погостить? Слишком короткий
срок, чтобы отделаться от шаблона заводить семью.
- Отменяю приглашение! - Он встал. - Нечего тебе делать на такой
реке, как Курейка!
Я не пытался его задержать.
В Столице я пошел к Адели, которая вернулась из Ольштына за день до
меня. Она очень смеялась, когда я рассказал, как мы хорошо поговорили с
Кондратом в Туруханске.
- Все-таки замечательный он человек! И во многом прав.
- Какую же правоту ты заметила в этом замечательном человеке?
Она мотнула головой. Ей очень шло, когда тяжелые, густые волосы
закрывали на секунду лицо и потом снова, как приглаженные, ложились на
плечи.
- Нет, ты подумай. Мартын! Влюбляться, рожать, забыть о себе ради
детей... Неужели человек появляется на свет только ради того, чтобы
продолжить цепь кровных родственников? Кондрат отрицает общечеловеческий
шаблон ради чего-то высшего в себе. Это не может не покорять!
- Еще никому из великих людей обзаведение семьей не мешало достичь
величия, - неосторожно возразил я.
Она лучше меня изучила биографии великих людей науки.
- Ты уверен в этом? А почему оставались холостыми Архимед, Платон,
Ньютон, Декарт, Спиноза, Кант, Лейбниц, Руссо, Гоголь... Нужны еще имена?
Я попытался внести в разговор веселую нотку.
- Мало ли что было в древности! Тогда заботы о семье ложились на
плечи беднякам таким непосильным грузом, что было не до науки. Но ты меня
пугаешь, Адель. Неужели и тебя прельщает отказ от человеческого шаблона -
любить, быть любимой, иметь детей?..
Она смеялась.
- Я не великий человек, как он и ты сам, если верить его мнению о
тебе. И трудно уклониться от шаблона влюбленности, когда двое так
заглядываются на тебя,цитирую Кондрата в твоем изложении. Кстати, разве
Эдуард мной увлечен? Он больше подшучивает надо мной, чем сыплет
комплиментами. На шаблон ухаживания не похоже.
- Между прочим, Адель, хоть Кондрат и провидит во мне что-то великое,
ни от одного из хороших человеческих шаблонов не откажусь. И меня
устраивает, что и ты от них не отрекаешься. Ты понимаешь меня?
Она стала серьезной.
- Не надо, Мартын. Раньше закончим университет. Наберись терпения.
- Терпение - продукт скоропортящийся, - грустно пошутил я.
Таким был наш разговор после каникул. Я набрался терпения и ждал.
Впрочем, и мне вскоре стало не до любви. Предпоследний курс университета
всегда самый трудный, а этот для меня оказался трудным особенно. В тот год
открыли ротоны, и мне предложили специализироваться в экспериментальной
ротонологии. Дело было из тех, что захватывает и душу, и время.
У Адели и Эдуарда тоже хватало своих забот. Кондрат не показывался на
люди. За всю ту зиму мы ни разу не встречались.

7

Открытие ротонов сыграло решающую роль в реализации идеи Кондрата. И
первый это понял я.
О ротонах сейчас много говорят: впечатление, будто о них все знают.
Но количество слов, посвященных ротонам, обратно пропорционально пониманию
их природы. Ротоны - одна из великих загадок физики. Ныне меня называют
ведущим специалистом по ротонам, хотя я никого не веду за собой и вся моя
специализация исчерпывается признанием, что я мало чего понимаю в этих
удивительных частицах. Конечно, я знаю, что ротоны - связующее звено между
вакуумом и веществом, что они возникают из вакуума и исчезают в нем и что
никакие превращения вещества в энергию без их посредства не происходят. Я
могу любые явления, связанные с ротонами, описать безукоризненными
уравнениями, а разработанные - не только мною, но главным образом мною -
ротоновые генераторы убедительно доказывают, что нам доступны практические
действия с ними. Но все же - что такое ротоны? На этот такой простой
вопрос я не могу найти ни простого, ни сложного ответа.
И я иногда вспоминаю одного остроумного физика первой половины
двадцатого века. В те годы открыли волновое уравнение, описывающее
взаимодействие микрочастиц. В уравнение входила загадочная функция "пси".
И вот этот физик, Яков Френкель, так звали его, шутил: "Мы все умеем
делать с функцией пси - логарифмировать и интегрировать ее, вводить и
выводить ее из уравнений, установили ее точное соотношение с другими
функциями. Мы только одного не знаем о ней - что она, собственно, такое?"
Потом узнали, и природа функции пси оказалась удивительной: не частица, не
действие, а вероятность того, что с частицей совершится какое-то действие.
Возможно, и мы когда-нибудь узнаем, что такое ротоны, но пока известно
лишь, что они существуют и что с ними можно производить кое-какие
практические операции.
Вскоре после того как я углубился в эксперименты с ротонами, мне
стало ясно: они вполне годятся для Кондрата. И тогда я пошел его искать.
Кондрат готовился к экзаменам, а это означало, что ни в аудитории, ни
в лаборатории, ни в библиотеке, ни тем более в общежитии его не найти. Я
обнаружил его на берегу университетского пруда, он валялся на траве и, как
мне показалось, задумчиво поплевывал в небо.
- Здравствуй! - сказал я.
- Постараюсь, - скучно отозвался он. Это тоже относилось к свойствам
его характера - в тривиальных выражениях вдруг отыскивать их первозданный
смысл. - Но трудно, Мартын. Математика душит.
- А на что вычислительные машины? - Я уселся рядом с ним. - С
компьютерами даже малыши интегрируют дифференциальные уравнения. Почему бы
тебе не воспользоваться передовым опытом детских садов?
- Я не Адель, которая без карманного компьютера боится отвечать на
вопросы: "Вы голодны?", "Не пойти ли нам прогуляться?". Впрочем, что
ожидать от астронома? Максимум их интеллектуальных возможностей - в
перерыве между вычислениями фотографировать небо, не замечая, что оно
сегодня затянуто тучами.
Кондрат сказал это так, словно и впрямь верил, что все мыслительные
способности Адели сосредоточены в пальцах, играющих на клавиатуре
компьютера. Когда им овладевало раздражение - особенно беспричинное, оно
всегда бывало самым сильным, - он терял объективную оценку вещей и людей.
Я однажды видел, как он в приступе подобного раздражения с такой силой
врезал ногой по стулу, что стул взвился птицей и еще в воздухе распался на
части. И Кондрат мигом успокоился, как будто единственным, что его
выводило из себя, был этот стул, мирно покоившийся на четырех непрочных
ножках.
Я весело сказал:
- Между прочим, Адель мыслит не хуже нас с тобой. И еще не раз нам
прибегать к ее великолепному дару любую мысль превращать в таблицу знаков
и чисел.
Он пробурчал:
- Ладно, пусть мыслит, если умеет. Меня это не касается.
- Очень касается, Кондрат. Нехорошо недооценивать друзей.
- Слушай, к чему эта скучная дидактика? И зачем ты вообще явился ко
мне? Я тебя не звал.
- Ошибка на ошибке. Не просто звал, а призывал. Требовал и умолял,
чтобы я появился. В душе, конечно, а не на словах. И вот я уступил твоему
внутреннему отчаянному зову. Теперь радуйся.
- Иди к черту! - Он уже догадался, что произошло что-то чрезвычайное.
- Не пойду, Кондрат. Черти упразднены. Теперь слушай внимательно.
Вскрикивать от восхищения разрешаю!
- Опять ерничаешь! - Кондрат приподнялся. Слушать лежа он органически
не умел.
Вскрикивать от восхищения он не стал, но на одобрительные реплики не
поскупился. Я описывал, какие эксперименты с ротонами поставлены в нашей
университетской лаборатории. Одно уже очевидно: что бы собой реально ни
представляли ротоны, они - тот единственный ключик, который способен
раскрыть сокровищницу вакуума. Вакуум - великое хранилище вещества,
энергии, самого пространства, самого времени, но вход в это хранилище был
наглухо закрыт. А теперь появилась возможность распахнуть таинственные
подвалы. Не воспользоваться этим - научный грех.
Кондрат вскочил на ноги, и так стремительно, что мне показалось,
будто он хочет куда-то бежать.
- Куда торопишься? - спросил я и тоже поднялся.
- Отыщем Эдуарда и Адель! И немедленно разработаем инженерную модель.
Он уже настолько уверовал в эффективность ротонов, что мысленно видел
тот механизм, формулы для которого еще не было изобретено. Я сказал
посмеиваясь:
- А зачем нам Адель? Мыслить не умеет. Астроном, а не инженер. Не
послать ли ее к черту, как недавно посылал меня?
- Ты же сам сказал, что черти упразднены. Посылать некуда. - И
добавил с волнением: - Я всегда верил в тебя. Мартын. Я знал, что ты
предназначен для чего-то более высокого, чем зубоскалить и нудно
влюбляться в хорошеньких студенток. И когда наша установка заработает, я
торжественно всем объявлю, что главный ее творец - ты!
Когда наша установка заработала, он и не подумал особо выделить мою
роль в ее конструировании. Он и свою воистину главную роль не выпячивал,
это была наша общая работа - что же говорить обо мне!
Но все же мне было приятно, что он так сказал.

8

Путь от расчета к инженерной модели оказался много сложней, чем
представлялось даже мне, а меня Адель и Кондрат быстро отнесли к тому
разряду людей, которых именуют бесплодными скептиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20