Алексей Слаповский
Из цикла "Общедоступный песенник"
Кумир
рок-баллада
1
этого маршрута в расписании нет
я в толпе не стоял я не брал билет
но тем не менее воды набравши в рот
я еду в этом поезде и еду вперед
До отправления оставалось минут десять; по вагону шел человек, пред-
лагая в дорогу газеты; юноша двадцати шести лет Сергей Иванов купил са-
мую дешевую; на первой полосе был портрет Стаса Антуфьева и сообщение,
что он умер.
У одного из попутчиков, военного курсанта, была такая же газета, и он
тоже увидел, потому что сказал:
- Антуфьев умер.
- Кто это? - спросил пожилой мужчина без очков. Есть лица: им надо
быть с очками, а они почему-то без очков. Будто человек снял очки. Сер-
гею Иванову это часто кажется - что у одного нет того, что должно у него
быть, а у другого, наоборот, есть то, чего быть у него не должно. У кур-
санта вот должна быть форма, он верно выбрал жизненный путь, у него лицо
для формы, и руки, и вообще. Голос. А у мужчины без очков и голос даже
человека, который должен носить очки, - так показалось Сергею Иванову,
хотя думал он о другом. Мужчина без очков спросил:
- Кто это?
- Музыкант. Рок-певец известный. Жалко, - сказал курсант, вежливо
стесняясь своего знания перед чужим незнанием; и поэтому он стал разво-
рачивать громоздко газетные листы, чтобы читать другое, разворачивать,
разводя широко и неловко руки.
- Рок-певец? Буги-вуги? - спросил тот, без очков. - От наркотиков и
алкоголизма. Или СПИДа, - тут же утвердил он.
Больше никто ничего не сказал.
Молодящаяся старуха с крашеными красными волосами (которые и должны
быть у нее) смотрела в окно на девочку и утирала платком сухие глаза.
Напротив, на боковых местах их плацкартной секции, сидели юноша и де-
вушка. Просто сидели.
Сергей Иванов сложил газету.
Рок-певец, композитор и поэт Стас Антуфьев - это был тот, к кому он
ехал в город Москву из своего города Саратова.
Антуфьев не знал, что он к нему едет. Он не знал Сергея Иванова, как
не знал и многих своих поклонников, которых, правда, у него поменьше,
чем у какого-нибудь певца эстрадного. Его песни вообще понимал не вся-
кий. Понимал. Теперь все уйдет в прошедшее время. Впрочем, почему? Песни
остались. Можно сказать: его песни понимает не всякий. Получится время
настоящее. Но Стаса Антуфьева уже нет, ему до фени все это уже. По бара-
бану ему все. До лампочки ему. Хотя Стас Антуфьев тусовочных выражений
этих не любил. Сергей Иванов знает это, он много знает про Антуфьева. Он
знает, где тот родился и где провел детство, он знает, кто друзья его,
он знает, что Антуфьев два раза был женат, а сейчас третий. Был. Он зна-
ет наизусть все его тексты. Он давно хотел познакомиться с ним, но ни-
когда бы не сделал это праздно, презирая пустопорожнее общение, если б
сам не сочинял песни. Он сочиняет их в стиле рок-баллад уже десятый год
и вот решил, что несколько из них настоящие, их не стыдно показать даже
Антуфьеву. Он никому их не показывал, он пел их сам себе. Он только Ан-
туфьеву мог доверять. Он узнал адрес Антуфьева, купил билет на последние
почти деньги, взял старую свою, но привычную рукам гитару и поехал к Ан-
туфьеву. Он мог бы написать или позвонить, но он так не хотел. Он возна-
мерился совершить самый наглый - может, единственно наглый - поступок в
своей жизни: прийти, позвонить в дверь и сказать:
- Здравствуйте, это хамство, конечно, но уделите мне час своего вре-
мени. Мне это очень важно.
Фраза была отрепетирована и отточена - и слова, и интонация.
А Стас Антуфьев умер.
Можно выходить из поезда и идти домой.
Но Сергей Иванов не вышел из поезда и не пошел домой. Поезд тронулся
- и он поехал в Москву.
2
я попал случайно или это закон
на тринадцатое место в тринадцатый вагон
и все вокруг знают что где когда
им беднягам невдомек что мы едем не туда
Сергей Иванов давно не был в Москве.
Но его не интересовало новое внешнее. Песни Антуфьева не зависят от
нового внешнего.
Он спустился в метро и поехал до "Красногвардейской". Там, в одном из
жилых массивов, потерянно среди тысяч или даже миллионов людей, жил Ан-
туфьев - и у него так и должно быть. Не просторная квартира в центре с
высокими потолками, но и не битком набитая коммуналка, хотя и это было.
Нет, именно типовое жилье, где все неважно и незамечаемо, где все как у
всех, за исключением слов и мелодий, в которые воплощается это все, и
они, слова и мелодия, дают понять тем, кто понимает, что неправда, что у
всех так, как у всех, нет, у каждого так, как только у него.
Он умер два дня назад, сегодня третий, значит - похороны. Возможно,
панихида или что-то в этом духе - где-нибудь в общественном месте. В ДК
Горбунова, скорее всего, где он часто выступал. Чтобы был доступ скорбя-
щим массам. Да, скорее всего, так и будет, ведь вряд ли Стас Антуфьев
оставил завещание с распоряжениями на предмет похорон. Это не в его сти-
ле. Но массовое прощанье тоже не в его стиле. Его должны выносить из
квартиры. Человек десять или двадцать. Молча. И без его песен над гро-
бом. Чтобы душу не травить никому. И чтобы его душу не травить. И вооб-
ще, пошло это. Молча, просто, как обычного человека. Это очень бы подхо-
дило ему. Это его стиль. Он поет на публике, как бы стесняясь, как бы
только себе. Я, мол, тут пою, но это ничего, вы не обращайте внимания.
Только сидите тихо, вот и все, а я попою немного и уйду, вот и все...
От метро - на автобусе.
Сергей Иванов смотрел на одинаковые дома. Четыре дома квадратом, меж
ними школа и детский сад. Населения на районный город средней величины.
Он смотрел на эти дома с особым интересом, потому что на них смотрел
Стас Антуфьев. Правда, проезжая в машине, он ездит теперь на машине, у
него теперь быстрая жизнь, хотя ему не идут машина и быстрая жизнь. Мо-
жет, он умер от несоответствия жизни, которая у него была, с жизнью, ко-
торая должна была быть? Но какое право я имею судить об этом? Не имею
никакого права я об этом судить.
Рядом стояла светловолосая девушка лет двадцати, и Сергей Иванов по-
думал, что она тоже едет к Антуфьеву. У нее был дорожный вид, хотя ниче-
го особенного, отличающего ее от москвичей, в ее одежде не было. Но вы-
ражение лица было дорожным, издалеким.
Они вышли вместе.
И пошли рядом.
- К Стасу? - спросила девушка.
- Да.
- Его хоронят не здесь. То есть не хоронят, а это... Поклонение мо-
щам.
- Ясно. Была там?
- Нет. Не люблю похорон. Самих похорон. Неважно кого. Не люблю. На
могилу сходила бы. Через недельку, когда народ схлынет. Ты откуда?
- Из Саратова.
- Почти земляки, я из Волгограда.
- Я волгоградским приехал.
- Значит, вместе. Нюра меня зовут.
- Сергей.
Он глянул на ее лицо. Особенная природная легкая смуглость, светлые
волосы, глаза же карие, коричневыми кажущиеся. Нюра - не ее имя. И дело
не в том, что "Нюра" - деревенское производное от "Анна". Анна ей тоже
не идет.
- Нюра, - сказал он.
- Сценический псевдоним. Ну, или кличка. А так - Лена. Ненавижу.
Плюнь - в Лену попадешь. Ты был у него когда-нибудь?
- Нет.
- Я тоже. Посмотрим дом и пойдем. У двери квартиры топтаться не хочу.
Просто у дома побыть.
Они подошли к дому, к подъезду. У подъезда тихо стояли несколько мо-
лодых людей. На Нюру и Сергея посмотрели как на знакомых, на своих.
Кто-то даже сказал: "Привет".
- Привет, - сказал Сергей.
- Выпьешь? - Сергею протянули бутылку. Водка. Самая простая, самая
дешевая водка. Эти ребята понимают стиль Антуфьева. Надо уважить их.
Сергей взял водку и другую бутылку, с какой-то шипучкой, - запивать.
Отхлебнул поочередно из обеих бутылок, передал Нюре. Она тоже сделала по
глотку, вернула бутылки.
Из подъезда вышла старуха в ватнике и цветастом платке, совсем дере-
венская, - и так вышла, как выходят хозяйки за порог своей избы отогнать
гусей.
- Чего стоите?! - закричала она. - С утра покоя нет. Наплюют, наблю-
ют, окурков нашвыряют, подъезд обмочут весь, паразиты!
- Найдите хоть один окурок, - сказали ей негромко. - Хоть один пле-
вок. А если кто в подъезде.... Мы его сами убьем.
- Ну, тогда и нечего тут стоять! Сто раз вам сказано, вчера еще увез-
ли, нету тут его!
- Давно пора, - вышел из подъезда высокий плотный парень в кожаной
куртке и адидасовских штанах с лампасами, вертя в пальцах ключи от маши-
ны. Он вышел - как плохой актер в плохом спектакле, плохо играя самого
себя, хотя все, что он делал, ему принадлежало неотъемлемо и другим быть
не могло. Есть просто люди, которые и в естественности своей неестест-
венны. Бог метит шельму, оставляя без примет, - сказал Антуфьев.
- В каком смысле - давно пора? - спросил кожаного бледный тощий паре-
нек; до этого он курил в стороне и смотрел в землю. Он стоял - словно
под дождем, хотя не было дождя. Косой чубчик, тонкие ноги в вытертых
джинсах и стоптанных кроссовках. Поднял глаза и спросил: - В каком смыс-
ле - давно пора? Кому пора?
- И Стасу вашему, и вам. Блин, покоя нет с утра до вечера. Все пида-
расы, и музыка пидарасская. Я Стасу говорил: я сам такую напишу. И он
соглашался, между прочим. Мужик понимал, что дурака валяет. Для дура-
ков... Так что давайте по домам, ребята.
Он смягчил в конце своей короткой речи слова и голос, глядя на па-
ренька с чубчиком. Но было уже поздно.
- Морда! Такие, как ты!.. - закричал паренек и побежал на кожаного.
Тот легко отпихнул его, но парень вновь подскочил, схватил за грудь тон-
кой рукой и подростковым кулачком ударил кожаного по щеке. Тот ответил
злым и спокойным умелым ударом, паренек упал. Вскочил - и опять. Его
схватили, держали.
Кожаный, ругаясь, ушел и уехал.
- Сейчас милицию вызову! - сказала старуха и скрылась в подъезде.
Молча постояли еще немного.
- Зря ты, - сказал Сергей пареньку, утирающему кровь из носа.
- А чего он... Зря, конечно.
- Милицию бабка точно вызовет, - сказал кто-то.
- Поехали туда.
- Поехали.
Все поехали - туда. А Сергею не хотелось. Нюре - тоже.
- Домой, что ли, - сказал Сергей. - На билет не хватает, смех. Хотел
как-нибудь... Подработать или... Не одолжишь?
- У самой только на обратный. У меня родственница тут, двоюродная
тетка.
- Ты прямо на похороны приехала?
- Я не знала. В поезде прочитала в газете.
- Я тоже. Значит, к нему ехала? Может, песни свои показать?
- К тетке, говорю же. Ну, пожить.
- Надоели мы ему все.
- Наверно. Ну что, поехали мою родственницу искать?
- Почему искать? Адреса не знаешь?
- Приблизительно. Они с матерью поссорились. Знаю, что в поселке Пе-
ределкино. Знаю, что улица Тургенева. Найдем.
- В Переделкино писатели живут.
- Она не писатель, она нормальный человек.
- Тогда не страшно.
3
а поезд встречный скорый вполне
и я завидую ему а он завидует мне
и говорят кто-то знает правильный маршрут
но он всегда где-то там а я всегда где-то тут
- Убивала бы таких, - сказала Нюра.
Сергей понял, что она про того кожаного.
- Пущай живет, - сказал он.
- Это понятно. Но я убивала бы. Тебя убивали?
- Нет.
- Меня убивал отчим.
- Не убил?
- Убил. Я после смерти живу. Это легко. После смерти жить легко, мо-
жешь в любой момент опять умереть. Может, съездим все-таки?
- Как хочешь.
Они поехали к так называемой Горбушке, то есть Дому культуры имени
Горбунова.
Толпа была густая, пробиться невозможно, но они и не собирались про-
би-ваться.
Звучали песни Антуфьева.
Девицы - группа человек десять - особо - рыдали. Одна обессилеет,
чуть стихнет, всхлипывая, начинает другая - и опять первая, и третья, и
вдруг все вмес-те - ревут, слезы текут ручьями, обнимаются, склоняют го-
ловы на плечи друг другу.
А вон и знакомый паренек с чубчиком, тоже особо. Курит, смотрит в
землю.
А вон совсем старый старик плачет. Спьяну? Случайно прибился - и
вдохновился общей печалью? Нет, вдруг поднял голову и зычно продеклами-
ровал строку из Антуфьева, относя ее, быть может, к себе:
- Я путешествую в старость и ставлю вешки, как будто надеюсь вернуть-
ся! Сволочи!
- Заливаются, лохушки, - сказала Нюра о девицах. - Что им тут, кон-
церт, что ли? Упиваются. Событие-то какое, ну ты, что ты, маме с папой
рассказать!
Заметен был - появляясь то там, то здесь - очень распорядительный че-
ловек в долгополом черном пальто, в черной шляпе, которую он снимал,
входя в здание, и надевал, выходя. Рыжеволосый, рыжебородый. Все это шло
к нему накрепко, но симпатичней он от этого не казался. Он был тут, мо-
жет, самым необходимым, но казался самым лишним.
- Кастальский, - сказала Нюра.
Сергей это знал. Кастальский. Организатор выступлений Стаса Антуфь-
ева, или, как принято говорить, продюсер. Вот, он и на похоронах продю-
сер.
Заколыхалось: выносили гроб.
Милиционеры стояли оцеплением - как когда-то на майских демонстраци-
ях.
Вынесли.
Катафалк - длинная черная машина, почти лимузин. Кастальский поста-
рался. Он и сам в черный мерседес сел. А за ним и другие в машины - це-
лая кавалькада потянулась медленно. Впереди ментовские, с мигалками.
- Попаду или не попаду? - пробормотала Нюра, вертя в руках обломок
кирпича. И когда успела найти и поднять?
- Брось, - сказал Сергей.
- Сейчас брошу.
Нюра размахнулась, кинула. Обломок попал в черное стекло черной маши-
ны Кастальского. Стукнулся и отскочил.
Машина испуганно дернулась вперед, чуть не врезавшись в катафалк, к
Нюре подскочили рыдающие девицы, визжа и ругаясь, стараясь ущипнуть,
оцарапать, пихнуть, а то и по-мужски - кулаками, Сергей оттаскивал их,
подоспели милиционеры, Нюру и Сергея отволокли в сторонку.
- До кучи их, - сказал ментовский чин с румяным от холодка и дела,
бодрым лицом.
Нюру и Сергея посадили в "воронок", который был набит уже. Почти все
или пьяные, или обкуренные, или обколотые.
1 2 3 4 5 6 7