И действительно, высокие милости, которые расточала Сассексу королева Елизавета, и его всем известное соперничество с графом Лестером привлекали к нему всеобщее внимание. В описываемый период все старались угадать: он или Лестер в конце концов одержит верх в борьбе за влияние на королеву.Елизавета, как и многие другие женщины, любила управлять, опираясь на враждующие партии и поддерживая равновесие между двумя противоборствующими стремлениями. При этом она сама решала — на чью сторону склонить весы, в зависимости от интересов государства или даже следуя своим женским прихотям (ибо и она не была выше этой слабости). Утонченно лавировать, не открывать своих карт, сталкивать враждующие интересы, одергивать того, кто решил, что он один снискал ее милости, играя на его опасениях, что другому доверяют (если уж не любят) больше, чем ему, — вот уловки, которыми она пользовалась в течение всего своего царствования, и это давало ей возможность, довольно часто впадая в грех фаворитизма, все же предотвращать его тлетворное влияние на страну и правительство. Двое вельмож, соперничавших тогда в соискании ее милостей, притязали на это весьма по-разному. Но можно сказать, что граф Сассекс, в общем, был более полезен королеве, а Лестер был дороже женщине. Сассекс был, как тогда говорили, «любимец Марса». Он сослужил королеве хорошую службу в Ирландии и Шотландии, особенно во время большого восстания на севере в 1569 году, которое в значительной мере было подавлено благодаря его военным талантам. Поэтому его, естественно, окружали и заискивали перед ним те, кто желал отличиться на военном поприще. Кроме того, граф Сассекс был более древнего и почтенного происхождения, чем его соперник. Он соединял в своем лице семейства Фиц-Уолтеров и Рэтклифов, а герб Лестера был запятнан позором его деда — жестокого министра Генриха VII, да вряд ли лучше обстояло дело и с его отцом, несчастным Дадли, герцогом Нортумберлендским, казненным в Тауэр-хилле 22 августа 1553 года. Однако фигура, черты лица и приятные манеры — столь грозное оружие при дворе, где властвует женщина, — давали Лестеру более чем достаточное преимущество, чтобы противостоять военным заслугам, знатности рода и откровенной смелости графа Сассекса. В глазах двора и всей страны он был большим любимцем Елизаветы, хотя она (такова была ее обычная политика) никогда этого не выказывала столь решительно, чтобы уверить его в окончательной победе над своим соперником. Поэтому болезнь Сассекса пришлась Лестеру весьма кстати, но она породила в обществе разные слухи и подозрения. Приверженцев первого из графов терзали зловещие предчувствия, а друзья второго тешили себя сладостными надеждами на возможный исход этой болезни. А пока что — ибо в те давние времена возможность решить спор посредством оружия никогда не упускалась — сторонники обоих вельмож, поддерживавших своего покровителя, даже появляясь при дворе, были хорошо вооружены и постоянно нарушали спокойствие королевы своими частыми и шумными ссорами, которые вспыхивали иной раз чуть ли не в самом дворце. Эти предварительные замечания необходимы, чтобы читатель понял смысл последующих событий.Когда Тресилиан прибыл в замок Сэйс, он нашел там множестве приверженцев графа Сассекса, а также друзей, явившихся помочь ему во время болезни. Все они были вооружены, и на всех лицах читалась глубокая тревога, как будто они ожидали немедленного и яростного нападения со стороны противоположной партии. Один из слуг ввел Тресилиана в переднюю, а другой пошел доложить графу о его прибытии. В передней было только двое джентльменов из свиты Сассекса. Они разительно отличались друг от друга своей одеждой, наружностью и манерами. Старший из них, человек, по-видимому, знатный и в цвете лет, был одет весьма скромно и на военный лад. Он был приземист и крепок, несколько неуклюж, и на лице его читался только здравый смысл и ни следа живости или фантазии. Младший, которому, казалось, было лет двадцать с небольшим, был одет в один из самых ярких нарядов, какие в то время носили знатные люди. На нем был малиновый бархатный плащ, богато украшенный кружевом и шитьем, на голове — такая же шапочка, трижды обвитая золотой цепью с медальоном. Прическа его напоминала ту, какую носят некоторые современные франты, — то есть волосы были зачесаны наверх бобриком. В ушах у него блестели серебряные серьги с крупными жемчужинами. У молодого человека было очень красивое лицо, и он был превосходно сложен. Черты его были одушевлены жизнью и выразительно говорили о твердости и решимости, с одной стороны, и пылкости и предприимчивости — с другой, о способности мыслить и быстроте соображения.Оба этих джентльмена сидели рядом на скамейках почти в одинаковых позах. Каждый был погружен в собственные мысли, безмолвно глядя на противоположную стену. По взгляду старшего было понятно, что он видел перед собой стену, увешанную плащами, оленьими рогами, щитами, старинным оружием, алебардами и тому подобными предметами, обычными для утвари того времени; во взгляде младшего джентльмена отражалась игра фантазии. Он предавался своим мечтам, и казалось, что пустое пространство между ним и стеной было сценой театра, на которой его воображение расположило своих dramatis personae note 74 Note74
Действующих лиц (лат.).

и рисовало ему картины, весьма далекие от того, что ему могло представляться сейчас в действительности.При входе Тресилиана оба вскочили со своих мест и приветствовали его радостно и сердечно — особенно младший.— Добро пожаловать, Тресилиан! — воскликнул юноша. — Твоя философия оторвала тебя от нас, когда в этом доме можно было надеяться удовлетворить свое честолюбие. Но эта философия благородная, ибо она возвращает нам тебя, когда здесь можно встретить только всякие беды.— Разве милорд так серьезно болен? — спросил Тресилиан.— Мы опасаемся самого худшего, — ответил старший джентльмен, — и считаем, что тут действуют самые подлые средства.— Ну, что вы, — возразил Тресилиан. — Лорд Лестер — человек честный.— Зачем же ему такие прислужники, какими он себя окружил? — спросил младший кавалер. — Тот, кто вызывает из ада дьявола, может сам быть честным, но он все-таки отвечает за пакости, учиняемые лукавым.— И вы только одни здесь, друзья мои, — поинтересовался Тресилиан, — когда милорду пришлось так худо?— Нет, нет, — возразил старший. — Здесь и Трейси, и Маркем, да и еще кое-кто. Но мы несем дежурство только по двое. Некоторые очень устали и спят на верхнем балконе.— А другие, — подхватил младший, — отправились на пристань в Дептфорде присмотреть себе кораблик, чтобы сложиться и купить его на остатки своих деньжат. Как только все будет кончено, мы положим нашего благородного лорда в зеленую могилку, расправимся, если подвернется случай, с теми, кто ускорил его кончину, а затем отплывем в Индию с тяжелыми сердцами и легковесными кошельками.— Может быть, и я поступлю так же, — сказал Тресилиан, — как только покончу тут с одним делом при дворе.— У тебя дела при дворе! — воскликнули оба в один голос. — И ты отправишься в Индию!— Послушай, Тресилиан, — продолжал юноша. — Разве ты не обручен и не избавлен от ударов судьбы, которые гонят людей в море, когда их ладья охотно бы устремилась в гавань? А что сталось с прелестной Индамирой, равной по верности и красоте моей Аморете?— Не говори о ней! — вздохнул Тресилиан, отвернувшись.— Ах, вот как обстоит дело! — сказал юноша, дружески беря его за руку. — Ну, не бойся, я не буду касаться свежей раны. Но это новость неожиданная и печальная. Неужели никто из наших славных и веселых друзей не избегнет кораблекрушения в этой внезапной буре, утратив и удачу и счастье? Я надеялся, что по крайней мере ты, дорогой Эдмунд, достиг пристани. Впрочем, правильно говорит другой мой любезный друг, твой тезка: Кто колесо фортуны созерцает,Царящее над смертных всех судьбой.Тот совершенно ясно понимает:Изменчивость тут тешится игройИ к гибели влечет людей порой. Старший джентльмен поднялся со скамьи и, пока младший с пафосом произносил эти строки, нетерпеливо шагал взад и вперед по комнате. Когда тот закончил, он закутался в плащ, снова разлегся на скамье и проворчал:— Меня, право, удивляет, Тресилиан, что ты потакаешь глупым выходкам этого юнца. Если бы небесная кара обрушилась на добродетельный и почтенный дом милорда, провались я на месте, если не сочту, что это — наказание за дурацкие, хныкающие, детские стишки, занесенные к нам мистером Уолтером Острословом и его друзьями. Они так и сяк коверкают самым неуклюжим и бессмысленным образом наш честный, простой английский язык, который господь бог дал нам для выражения наших мыслей!— Блант вообразил себе, — со смехом подхватил его приятель, — что дьявол соблазнял Еву стихами и что мистическое значение древа познания относится единственно лишь к искусству отбивать рифмы и скандировать гекзаметры.В эту минуту вошел камердинер графа и сообщил Тресилиану, что милорд требует его к себе.Тресилиан увидел, что лорд Сассекс лежит на постели одетый, но очень ослабевший, и был поражен тем, как болезнь изменила его. Граф принял его весьма дружественно и сердечно и спросил, как дела с его сватовством. Тресилиану удалось пока уклониться от расспросов и перевести разговор на здоровье графа, причем он с удивлением заметил, что признаки болезни во всех подробностях совпадают с предсказаниями Уэйленда. Он не преминул поэтому сразу же поведать Сассексу всю историю своего приближенного и добавил, что есть надежда вылечить его болезнь. Граф слушал, с недоверчивым видом, пока не было упомянуто имя Деметрия. Тогда он вдруг позвал своего секретаря и велел подать ему шкатулку с важными бумагами.— Достаньте отсюда, — сказал он, — запись допроса этого мерзавца повара и внимательно проверьте, не упоминается ли там имя Деметрия.Секретарь сразу же нашел нужное место и прочел: «И допрошенный показал, что помнит, как приготовлял соус к вышеуказанному осетру, отведав коего, благородный лорд заболел. Он положил туда обычные приправы и пряности, а именно…»— Пропустите всю эту чушь, — перебил его граф, — и посмотрите, не покупал ли он припасов у знахаря по имени Деметрий?— Так оно и есть, — ответил секретарь. — «И он добавил, что с тех пор не видел помянутого Деметрия».— Это согласуется с рассказом твоего молодца, Тресилиан, — сказал граф. — Зовите его сюда.Представ перед графом, Уэйленд с твердостью и ясностью повторил свой рассказ.— Возможно, — сказал граф, — что ты подослан теми, кто начал это дело, чтобы его завершить. Но помни: если твое искусство мне повредит, тебе придется худо.— Это было бы суровой карой, — ответил Уэйленд, — ведь и действие лекарств и человеческая жизнь — все зависит от бога. Но я готов рискнуть. Я не так уж долго прожил под землей, чтобы страшиться могилы.— Ну, раз ты так уверен в себе, — возразил Сассекс, — я тоже попробую пойти на риск. Ученые светила уже не могут мне помочь. Расскажи, как принимать это лекарство.— Сейчас, — отозвался Уэйленд. — Но я хочу выговорить себе одно условие. Раз я беру на себя всю ответственность за лечение, пусть никакому другому врачу не будет позволено в него вмешиваться.— Это справедливо, — согласился граф. — А теперь приготовь свое лекарство.Пока Уэйленд выполнял приказание графа, его слуги, по указанию лекаря, раздели своего хозяина и уложили в постель.— Предупреждаю вас, — объявил врач, — что первым действием этого лекарства будет глубокий сон, и в это время в комнате должна царить полная тишина. Иначе могут произойти самые печальные последствия. Я сам буду наблюдать за графом с одним из его камердинеров.— Пусть все уйдут, кроме Стэнли и этого славyого малого, — распорядился граф.— Я тоже останусь, — вмешался Тресилиан. — Я хочу видеть, какое действие произведет это лекарство.— Хорошо, дружок, — сказал граф. — А теперь начнем наш опыт. Но сперва позовите сюда моего секретаря и камердинера.Когда указанные лица явились, граф продолжал:— Будьте свидетелями, господа, что наш достойный друг Тресилиан ни в коей мере не ответствен за действие лекарства. Я принимаю его по своей доброй воле и свободному выбору, ибо верю, что это лекарство нежданно послано богом, дабы излечить меня от нынешнего недуга. Передайте мой привет моей благородной и великой государыне. Скажите, что я жил и умер ее верным слугой и желаю всем, окружающим ее трон, той же верности сердца и решимости преданно служить ей с большим успехом, нежели это было дано судьбой бедному Томасу Рэтклифу.Он скрестил на груди руки и на минуту или две предался молчаливой молитве. Затем он взял зелье и на мгновение устремил на Уэйленда взгляд, который, казалось, проникал до глубины души. Но кузнец ничуть не смутился, и на его лице не отразилось ни малейшего волнения.— Тут нечего бояться, — сказал Сассекс Тресилиану и без всяких колебаний проглотил лекарство.— Я попрошу теперь вашу милость улечься спать, да поудобнее. А вы, господа, ведите себя тихо и безмолвно, как если бы вы присутствовали у смертного одра вашей родной матери.Камердинер и секретарь удалились, приказав запереть все двери и запретив всякий шум в доме. Некоторые из приближенных графа вызвались дежурить в прихожей, но и комнате больного остались только Стэнли, Уэйленд и Тресилиан. Предсказание кузнеца оказалось верным. Графа сразу объял сон, и притом такой глубокий, что наблюдавшие за ним начали беспокоиться, как бы он из-за слабости не скончался, не пробудившись от своей летаргии.Сам Уэйленд Смит был весьма озабочен и время от времени слегка притрагивался к вискам графа, особенно следя за его медленным и глубоким дыханием, которое в то же время было очень ровным и спокойным. Глава XV Вы олухи, болваны, а не слуги!Ни рвенья, ни почтенья, ни старанья.Где тот осел, кого вперед я выслал?«Укрощение строптивой» note 75 Note75
Перевод П. Мелковой.

Хуже всего люди выглядят и чувствуют себя на рассвете после бессонной ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78