— Это ее участие в расходах на хозяйство.
— Она вам платила каждый месяц сумму, истраченную на ее содержание?
— Если хотите. На самом деле она мне не платила, потому что ее деньги лежали в сейфе, но ее счет соответственно уменьшался.
В течение нескольких минут Мегрэ молча перелистывал страницы записной книжки, потом встал и прошел в соседний кабинет, где инспектора, словно школьники в классе, сразу приняли очень деловой вид.
Он тихим голосом дал какие-то инструкции Жанвье.
Когда он вернулся к себе в кабинет, Серр, который не двинулся с места, только что закурил одну из своих длинных сигар и пробормотал довольно бесцеремонно:
— Вы разрешите?
Мегрэ хотел было ответить «нет», но лишь пожал плечами.
— Вы подумали об этом втором стекле, месье Серр?
— Я не ломал себе голову по этому поводу.
— Напрасно. Лучше бы вы нашли приемлемое объяснение.
— Я его не ищу.
— Вы продолжаете утверждать, что только один раз вставляли стекло в окне вашего кабинета?
— На следующий день после грозы.
— Хотите, мы удостоверимся в метеорологической службе, что в Нейи не было грозы в ночь со вторника на среду?
— Бесполезно… Если только это доставит вам удовольствие. Я говорю о грозе на прошлой неделе.
— На следующий день вы пошли в москательную лавку на улице Лоншан и купили там стекло и замазку.
— Я уже говорил вам об этом.
— Вы утверждаете, что с тех пор не заходили в этот магазин?
И Мегрэ подвинул ему фото учетной книги.
— Как вы думаете, зачем им понадобилось второй раз записывать в книгу эту покупку стекла и замазки?
— Не знаю.
— Почему торговец заявляет, что вы приходили к нему в магазин в среду, около восьми часов утра?
— Это его дело.
— Когда вы в последний раз пользовались своей машиной?
— В прошлое воскресенье.
— Куда вы ездили?
— Мы с матерью катались часа два или три, как обычно по воскресеньям.
— В каком направлении?
— В сторону леса Фонтенбло.
— Ваша жена была с вами?
— Нет. Она себя неважно чувствовала.
— С разводом уже было решено?
— У нас никогда не было речи о разводе. Она устала, у нее была депрессия. Она не всегда ладила с моей матерью. С общего согласия было решено, что она поедет провести несколько недель или несколько месяцев у себя на родине.
— И все-таки она увезла с собой свои деньги?
— Да. Потому что могло случиться и так, что она не вернется. Мы уже не дети. Мы способны хладнокровно смотреть на жизнь. Хотели проделать нечто вроде опыта.
— Скажите, месье Серр, чтобы проехать в Амстердам, надо ведь пересечь две границы, не так ли? Французские таможенники довольно строго относятся к вывозу капиталов. Ваша жена не боялась, что ее золото обнаружат и конфискуют?
— Я обязан отвечать?
— Думаю, что это в ваших интересах.
— Даже если я рискую тем, что меня станут преследовать по суду?
— Это будет, наверное, не так серьезно, как обвинение в убийстве.
— Ну хорошо. В одном из чемоданов моей жены было двойное дно.
— Специально для этого путешествия?
— Нет.
— Она уже раньше пользовалась этим чемоданом?
— Несколько раз.
— Чтобы проезжать через границу?
— Да, через бельгийскую границу и один раз через швейцарскую. Вы, конечно, знаете, что до последнего времени было легче и выгоднее покупать золото в Бельгии и особенно в Швейцарии.
— Вы признаете, что участвовали в этой перевозке капиталов?
— Признаю.
Мегрэ встал и снова пошел в комнату инспекторов.
— Можешь зайти ко мне на минутку, Жанвье?
Потом, вернувшись к себе, обратился к Серру:
— Мой инспектор зарегистрирует эту часть нашей беседы. Повторите ему, пожалуйста, в точности все, что вы мне только что сказали. Пусть он подпишет свои показания, Жанвье.
Мегрэ вышел, спросил у Ваше, в какой комнате сидит переводчик. Это был маленький человечек в очках, он отстукивал перевод прямо на машинке и иногда останавливался, чтобы заглянуть в словарь. Писем было не меньше сорока, большинство состояло из нескольких листков.
— С чего вы начали?
— С начала. Дошел до третьего письма. Все три написаны больше двух с половиной лет тому назад. В первом эта дама рассказывает своей приятельнице, что она выходит замуж, что ее будущий муж очень утонченный, представительный, принадлежит к крупной французской буржуазии и что мать его похожа на какую-то картину из Лувра, уж не помню какую. Могу сказать вам, какого художника.
Он перелистал страницы.
— На картину Клуэ. В ее письмах речь все время идет о живописи. Когда она говорит о погоде, то вспоминает Моне или Ренуара.
— Я хотел бы, чтобы вы теперь начали с конца.
— Пожалуйста. Вы знаете, если я даже буду работать всю ночь, мне не кончить до утра.
— Потому я и прошу вас начать с конца. Последнее письмо написано когда?
— В прошлое воскресенье.
— Можете мне его быстро прочесть?
— В общих чертах могу. Подождите.
«Дорогая Гертруда, Париж никогда не был так великолепен, как сегодня утром, и я чуть не поехала с Г. и его матерью в лес Фонтенбло, который, должно быть, расцвечен всеми чудесными красками Коро и Курбе…»
— Много еще про это великолепие?
— Пропустить?
— Пропустите.
Переводчик пробегал глазами письмо и шевелил губами, как во время церковной службы.
— Вот:
«Я думаю о том, какое впечатление произведет на меня наша Голландия с ее пастельными тонами. Теперь, когда приближается решительный момент, я чувствую, что начинаю трусить.
…После всего, что я написала тебе о своей жизни здесь, о Г. и о моей свекрови, ты, наверное, недоумеваешь, что со мной происходит и почему я потеряла свою жизнерадостность.
…Может быть, причиной тому сон, который я видела этой ночью и который испортил мне весь день.
Ты помнишь маленькую картину, которая находится в музее в Гааге, — она еще заставила нас покраснеть?
Подписи на ней нет. Приписывается одному художнику флорентийской школы, имя его я забыла, и изображает фавна, уносящего на плече совершенно обнаженную женщину, которая вырывается из его рук.
Помнишь?
У приснившегося мне фавна было лицо Г., и вид у него был такой свирепый, что я проснулась дрожа и вся в поту.
Самое странное, это что я не ощущала страха. Я помню все только смутно. Конечно, тут был и страх, но к нему примешивалось другое чувство. Я попытаюсь рассказать тебе об этом в среду, тут мы сможем наконец поболтать вволю, как мы болтали, когда ты приезжала в последний раз.
Решено, я выезжаю во вторник вечером. В этом нет никакого сомнения. Ждать осталось только два дня. За это время мне надо сделать кучу вещей. Время, значит, пройдет быстро. И все-таки мне кажется, что это будет еще не скоро, что это почти нереально.
Иногда, в особенности после этого сна, мне кажется, что произойдет какое-то событие, которое помешает мне уехать.
Не бойся. Я решила окончательно. Я последую твоему совету. Я не могу дольше выносить эту жизнь. Но…»
— Вы здесь, начальник?
Это был Жанвье с листками в руках.
— Готово. Он вас ждет.
Мегрэ взял бумаги, оставил переводчика за его работой, с озабоченным видом прошел через комнату инспекторов.
В тот момент еще никто не предвидел, сколько времени продлится допрос. Гийом Серр поднял на комиссара глаза, сам взял со стола перо.
— Я, наверно, должен подписать?
— Да, вот здесь. Вы прочли?
— Прочел. Могу я попросить у вас стакан воды?
— А может быть, лучше красного вина?
Зубной врач взглянул на него, и на губах его мелькнула неясная улыбка, полная иронии и горечи.
— И это тоже? — проговорил он сквозь зубы.
— И это тоже, месье Серр. Вы так боитесь своей матери, что вам приходится пить тайком.
— Это вопрос? Я должен отвечать?
— Если считаете нужным.
— Знайте же: отец моей матери был алкоголик, два его брата, теперь уже покойники, тоже пили, а его сестра кончила свои дни в сумасшедшем доме. Мать все время жила в страхе, что я тоже начну пить: она отказывается верить, что эта склонность не врожденная.
Когда я был студентом, она всегда с тоской ждала меня и, случалось, бродила вокруг кафе на бульваре Сен-Мишель, где я сидел со своими товарищами. У нас в доме никогда не было спиртного…
— Она вам позволяет выпить стакан вина, разбавленный водой, только за завтраком и обедом, не так ли?
— Я знаю, что она приходила к вам и говорила с вами.
— Вы очень любите свою мать, месье Серр?
— Мы почти всегда жили неразлучно, она и я.
— Вроде супружеской пары?
Он слегка покраснел.
— Не знаю, что вы хотите этим сказать.
— Ваша мать вас ревнует?
— Простите?
— Я спрашиваю, ревнует ли вас мать к вашим знакомым, как это иногда бывает, когда у вдовы остается единственный сын. У вас много друзей?
— А это тоже имеет отношение к так называемому исчезновению моей жены?
— Я не нашел у вас в доме ни одного письма от приятеля, ни одной групповой фотографии, такой, какую можно найти почти у всех людей.
Он ничего не сказал.
— Нет также и фотографии вашей первой жены.
Снова молчание.
— Меня поразила еще одна мелочь, месье Серр.
Портрет, который висит над камином, это ведь портрет вашего деда по материнской линии?
— Да.
— Того, который пил?
Серр кивнул.
— В одном ящике я нашел несколько ваших портретов, когда вы были ребенком и молодым человеком, портреты женщин и мужчин, должно быть вашей бабушки, тетки и дядей. Все с материнской стороны. Не кажется ли вам странным, что у вас в доме нет ни одного портрета вашего отца и его родных?
— Это меня не поражало.
— Что, их уничтожили после смерти вашего отца?
— На этот вопрос вам скорее могла бы ответить мать.
— А вы не помните, чтобы их уничтожили?
— Я тогда был мальчиком.
— Вам было семнадцать лет. Каким образом вы представляете себе вашего отца, месье Серр?
— Это входит в допрос?
— Ни мои вопросы, ни ваши ответы, как видите, не регистрируются. Ваш отец был адвокатом?
— Да.
— Он сам занимался своей конторой?
— Довольно мало. Большую часть работы делал его старший письмоводитель.
— Что, ваш отец вел светскую жизнь? Или целиком посвящал себя семье?
— Он часто уходил из дома.
— У него были любовницы?
— Я ничего об этом не знаю.
— Он умер в своей постели?
— На лестнице, возвращаясь к себе в спальню.
— Вы были дома?
— Нет, я уходил. Когда я вернулся, он умер уже больше часа тому назад.
— Кто его лечил?
— Доктор Дютийё.
— Он еще жив?
— Умер лет десять тому назад.
— Вы присутствовали при смерти вашей первой жены?
Он нахмурил свои густые брови, в упор глядя на Мегрэ, и с каким-то отвращением выпятил нижнюю губу.
— Отвечайте, пожалуйста.
— Я был в доме.
— В какой части дома?
— В своем кабинете.
— В котором часу это случилось?
— Около девяти часов вечера.
— Ваша жена была у себя в спальне?
— Она рано поднялась туда. Она себя плохо чувствовала.
— Она себя плохо чувствовала уже несколько дней?
— Не помню.
— Ваша мать была с ней?
— Да, она тоже была наверху.
— С ней?
— Не знаю.
— Мать вас позвала?
— Кажется, да.
— Когда вы вошли в спальню, ваша жена была уже мертва?
— Нет.
— Она умерла еще не скоро?
— Через пятнадцать или двадцать минут. Доктор как раз позвонил у дверей.
— Какой доктор?
— Дютийё.
— Он был вашим домашним врачом?
— Он лечил меня, когда я был еще ребенком.
— Знакомый вашего отца?
— Матери.
— У него есть дети?
— Двое или трое.
— Вы потеряли их из виду?
— Я с ними не был знаком.
— Почему вы не сообщили в полицию, что ваш сейф пытались взломать?
— Мне нечего было сообщать в полицию.
— Куда вы дели инструменты?
— Какие инструменты?
— Те, которые вор, убегая, оставил на месте.
— Я не видел ни инструментов, ни вора.
— Вы не пользовались своей машиной в ночь со вторника на среду?
— Не пользовался.
— А вы не знаете, кто-нибудь ею пользовался?
— С того времени мне не приходилось заходить в гараж.
— Когда вы поставили туда машину в прошлое воскресенье, там были царапины в заднем багажнике и на правом крыле?
— Я ничего там не заметил.
— Вы выходили из машины, когда катались с матерью?
Он ответил не сразу.
— Я задал вам вопрос.
— А я пытаюсь вспомнить.
— Кажется, это не трудно. Вы катались по дороге в Фонтенбло. Вы там выходили из машины?
— Да. Мы прошлись пешком по полям.
— Вы хотите сказать, по дороге, пролегающей среди полей?
— По дорожке среди лугов, справа от большой дороги.
— Вы могли бы отыскать эту дорожку?
— Думаю, что да.
— Она асфальтирована?
— Пожалуй, нет. Нет. Вряд ли.
— Где ваша жена, месье Серр? — И комиссар поднялся, не ожидая ответа. — Нам все же надо отыскать ее, не правда ли?
Глава 7
в которой мы видим одну, потом двух женщин в зале ожидания и в которой одна из них делает знак Мегрэ не показывать вида, что они знакомы
Уже около пяти часов Мегрэ открыл дверь, ведущую из его кабинета в комнату инспекторов, и мигнул Жанвье. Немного погодя он снова поднялся, чтобы, несмотря на жару, закрыть окно — ему мешал шум, доносившийся с улицы.
Без десяти шесть он прошел в соседнюю комнату, держа в руках свой пиджак.
— Теперь твоя очередь, — сказал он, обращаясь к Жанвье.
Жанвье и его товарищи уже давно все поняли. Еще на улице Ла-Ферм, когда комиссар приказал Серру следовать за ним, Жанвье был почти уверен, что ему не скоро удастся уйти с набережной Орфевр. Его удивляло только то, что начальник так быстро принял решение, не ожидая, пока соберет все улики.
— Она в приемной, — проговорил он вполголоса. — Мать.
Мегрэ позвал инспектора Марльё, знающего стенографию.
— Задавать те же вопросы? — спросил Жанвье.
— Те же. И любые. Какие придут тебе в голову.
Мегрэ, видимо, решил взять зубного врача измором.
Они будут сменять друг друга, будут выходить, чтобы выпить чашку кофе или пива, немного размяться, Серру же передышки не будет.
Прежде всего Мегрэ пошел к переводчику, который наконец решился снять пиджак и галстук.
— Что она теперь пишет?
— Я перевел четыре последних письма. Вот, в предпоследнем, одно место вас, может быть, заинтересует.
«Решено, милая Гертруда. Я до сих пор сама не понимаю, как это могло произойти. Однако же прошлой ночью я не видела снов, а если и видела, то не помню какие».
— Она много пишет о своих снах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15