Комиссар Мегрэ –

Оригинал: Georges Simenon, “La tete d'un homme”, 1931
Жорж Сименон
«Цена головы»
1. Камера 11, особый надзор
Где-то вдалеке дважды прозвонил церковный колокол. Заключенный сел на койке, его большие узловатые руки обхватили колени.
Так он просидел минуту, словно в нерешительности, Затем вздохнул, встал и потянулся всем телом. Это был громадный, неуклюжий человек, голова его казалась чересчур тяжелой, руки слишком длинными, грудь слишком впалой.
На лице можно было прочесть лишь тупое, почти Нечеловеческое равнодушие. И все же, прежде чем направиться к двери с закрытым глазком, заключенный погрозил кулаком одной из стен.
За этой стеной помещалась точно такая же одиночка, она также входила в сектор особого надзора парижской тюрьмы Сайте.
Таких одиночек было шесть, в каждой из них приговоренный к смерти ожидал либо президентского помилования, либо молчаливой и торжественной группы людей, которая придет к нему однажды ночью и разбудит его.
Вот уже пятый день, как за стеной почти непрерывно кричал заключенный № 10. Иногда он вопил, рыдал, возмущенно вскрикивал. Потом уставал и начинал монотонно и глухо выть.
Одиннадцатый никогда его не видел и не знал о нем ничего. Лишь по голосу он мог догадаться, что Десятый очень молод.
Теперь Десятый вопил устало, скорее по инерции. Однако в глазах Одиннадцатого зажглась искра ненависти, и он сжал костлявые кулаки.
Стены, дворы и корпуса громадной крепости-тюрьмы Сайте молчали. Даже снаружи, из Парижа, не доносилось ни звука. Тишину ночи нарушали только вопли Десятого.
Одиннадцатый подошел к двери, несколько раз судорожно сжал и разжал пальцы и, вздрогнув, коснулся ее.
Как положено по правилам особого надзора, одиночки освещались круглые сутки. Надзиратель обычно находился в коридоре. Каждый час он поочередно заглядывал во все камеры смертников.
Дрожащие пальцы Одиннадцатого скользнули по замку, мучительная тревога сделала это простое движение торжественным.
Дверь открылась. Стул надзирателя стоял на месте, но его самого не было. Заключенный быстро пошел по коридору, наклонившись вперед, словно у него кружилась голова. Лицо его было бледно, только веки зеленоватых глаз покраснели. Трижды он сбивался с дороги и испуганно поворачивал пронь, натыкаясь на запертую дверь.
Где-то в глубине коридора слышались голоса: это в дежурке разговаривали надзиратели.
Он тихо спустился во двор. Ночная мгла была кое-где продырявлена желтыми огнями фонарей. Шагах в ста у ворот топтался часовой. На втором этаже светилось окно, и было видно, как человек с трубкой в зубах склонился над письменным столом, заваленным бумагами.
Одиннадцатому захотелось еще раз прочесть записку, которую он три дня назад нашел наклеенной на донышке своей миски. Но это было невозможно: записку он разжевал и проглотил, как приказал неизвестный автор. Всего час назад заключенный помнил записку наизусть; теперь ему казалось, что некоторые фразы он не может точно восстановить в памяти:
«15 октября в два часа ночи дверь твоей камеры будет не заперта, надзирателя на месте не будет. Если ты пойдешь так, как нарисовано…»
Беглец вытер лоб горячей рукой. С ужасом он посмотрел на желтые круги фонарей и чуть не закричал, услышав шаги. Но они доносились из-за внешней стены, с улицы. Там ходили свободные люди, и по каменным плитам мостовой звонко отдавались их шаги.
Послышался женский голос:
— Подумать только, они заламывают по пятьдесят франков за кресло…
— Но ведь у них тоже есть расходы! — возразил мужчина.
Заключенный крался вдоль стены. Вдруг он остановился, наступив на камешек, и застыл, прислушиваясь. Мертвенно-бледный, неуклюжий, с длинными руками, которыми нелепо размахивал, он очень походил на пьяного.
Метрах в пятидесяти от беглеца, там, где в стене было углубление, около двери с надписью «Хозяйственный отдел» стояли несколько мужчин.
Комиссар Мегрэ не решался прислониться к стене из почерневшего кирпича. Засунув руки глубоко в карманы пальто, он твердо стоял на сильных ногах, неподвижный как статуя. Время от времени было слышно, как булькает его трубка, и тогда казалось, что даже сквозь ночную тьму можно угадать тревогу, светившуюся во взгляде комиссара.
Уже раз десять Мегрэ приходилось дотрагиваться до плеча следователя Комельо, который не мог спокойно стоять.
Юрист прибыл после часа ночи, прямо с великосветского ужина. Он был во фраке, тонкие усики его были старательно закручены, а цвет лица несколько ярче обычного.
Рядом с ним, уткнув нос в поднятый воротник пальто, сердито хмурился г-н Гасеье, начальник тюрьмы Санте. Он старательно делал вид, что все происходящее его не интересует.
Похолодало. Часовой у будки топал ногами, чтобы согреться. Дыхание, вылетая изо ртов, превращалось в струйки прозрачного пара.
Они все еще не видели Одиннадцатого, который избегал освещенных мест, но, несмотря на все его старания двигаться бесшумно, слышали шаги за стеной. Он быстро ходил взад и вперед, и по его шагам они могли заключить, куда он направляется.
Прошло десять минут. Следователь придвинулся к Мегрэ и уже открыл рот, но рука комиссара с такой силой стиснула плечо Комельо, что тот только вздохнул. Машинально он вытащил из кармана сигарету, но ее тут же отобрали.
Все было ясно. Одиннадцатый сбился с пути. С минуты на минуту он рисковал нарваться на обход.
Но что делать? Не могли же они подвести беглеца к месту, где был спрятан узел с платьем и где со стены свисала веревка.
Время от времени по улице проезжали машины. Иногда слышались голоса прохожих, гулко отдававшиеся в тюремном дворе.
Трое мужчин, стоявших в углублении, могли лишь обмениваться взглядами. Взгляд г-на Гасеье выражал раздражение, досаду и иронию. Следователь Комельо откровенно волновался, и тревога его непрерывно усиливалась. Только комиссар» Мегрэ держался как ни в чем не бывало. Он верил в себя, и выдержка не изменяла ему. Однако, не будь сейчас так темно, можно было бы увидеть крупные капли пота, стекавшие со лба.
Пробило половину третьего, а беглец все еще метался за стеной. Внезапно все трое вздрогнули: они не услышали, а скорее угадали вздох. Теперь из-за стены доносился торопливый шорох. Беглец в конце концов наткнулся на узел с платьем и переодевался, стоя под свисавшей веревкой.
Топот часового, словно маятник, отмеривал бег минут. Следователь шепнул:
— А вы уверены, что?..
Мегрэ посмотрел на него, и Комельо умолк. Веревка натянулась. Минуту спустя над стеной появилось светлое пятно — лицо Одиннадцатого. Подтянувшись на руках, он осматривал улицу.
Это продолжалось бесконечно — в десять, в двадцать раз дольше, чем рассчитывал Мегрэ. Очевидно, беглец выбился из сил, так как, добравшись до гребня стены, замер.
Беглец распластался на гребне, и силуэт его был отчетливо виден. А вдруг у него закружилась голова? Чего он ждет, почему не спускается на улицу?.. Быть может, ему мешают прохожие или пара влюбленных, пристроившихся у стены?..
Следователь Комельо нетерпеливо щелкнул пальцами.
— Полагаю, я вам больше не нужен? — шепнул начальник тюрьмы.
Веревка зашуршала по кирпичу и повисла над улицей. Беглец исчез за поворотом.
— Если б я не верил вам так безгранично, комиссар, я никогда не позволил бы втянуть себя в подобную авантюру. Заметьте, я по-прежнему считаю Эртена виновным. Что же будет, если он ускользнет?
— Где я увижу вас завтра? — не отвечая, спросил Мегрэ.
— Я буду у себя в кабинете с десяти утра.
Они молча обменялись рукопожатием. Начальник тюрьмы неохотно подал руку Мегрэ и отошел, ворча что-то невнятное. Мегрэ постоял минуту возле стены. Он не тронулся с места и тогда, когда услышал удалявшиеся шаги убегавшего во весь дух человека. Мегрэ прошел мимо проходной будки и жестом попрощался с дежурным. Он свернул за угол. Улица Жан-Доллан была пустынна.
— Все в порядке? — спросил комиссар человека, притаившегося у стены.
— Он побежал к бульвару Араго. За ним следуют Жанвье и Дюфур.
— Можешь идти спать.
Комиссар рассеянно пожал руку инспектору и пошел, тяжело ступая, низко опустив голову и продолжая дымить трубкой.
Было четыре часа утра, когда он толкнул дверь своего кабинета на набережной Орфевр. Комиссар со вздохом снял тяжелое пальто. На столе среди бумаг стояла недопитая кружка. Пиво успело согреться, но комиссар допил его с жадностью. Затем уселся в кресло.
Перед ним лежала желтая папка, раздувшаяся от документов, как пузырь. Безупречно округлым почерком письмоводителя уголовной полиции на ней было выведено: «Дело Эртена».
Ожидание длилось больше трех часов. Электрическая лампочка без абажура была окружена серым облаком дыма, колебавшимся при малейшем движении воздуха. Время от времени Мегрэ вставал из-за стола, мешал кочергой в печке и опять садился на место. В кабинете становилорь все жарче, комиссар снял с себя пиджак, затем воротничок, галстук и, наконец, жилет.
Телефонный аппарат был у него под рукой. Около шести утра он приподнял трубку, желая удостовериться, что связь с городом не нарушена.
Желтая папка перед комиссаром была раскрыта. Донесения, вырезки из газет, копии протоколов, фотографии рассыпались на столе. Мегрэ смотрел на них из своего кресла и лишь иногда брал в руки тот или иной документ, однако не читал его, а о чем-то сосредоточенно думал.
Поверх груды документов лежала газетная вырезка с красноречивой шапкой:
«Жозеф Эртен, убийца м-с Хендерсон и ее горничной, приговорен к смерти сегодня утром».
Мегрэ беспрерывно курил, не сводя глаз с телефонного аппарата, но тот упорно молчал.
В шесть десять раздался звонок — кто-то ошибся номером.
Комиссар принялся перечитывать документы. Правда, в этом не было особой нужды, так как он помнил их наизусть:
На набережной Орфевр помещается префектура парижской полиции, в том числе ее уголовный розыск.
«Жозеф Жан Мари Эртен, 27 лет, родился в Мелене, служащий в цветочном магазине г-на Жерардье на Севрской улице».
Вот и фотография, сделанная в ярмарочной палатке на гулянье в Нейи. Долговязый парень с непомерно длинными руками и треугольным бесцветным лицом. Его щегольство свидетельствует о дурном вкусе.
«Кровавая трагедия в Сен-Клу. Богатая американка и ее горничная зарезаны кинжалом».
Это случилось в июле.
Мегрэ отодвинул зловещие снимки, сделанные на месте преступления: два окровавленных трупа, снятые во всевозможных ракурсах, искаженные лица, ночные рубашки в пятнах крови, изодранные в клочья.
«Комиссар Мегрэ из уголовной полиции разгадал трагедию в Сен-Клу. Убийца за решеткой!»
Мегрэ сердито переворошил газетные вырезки и нашел самую позднюю, вырезанную из газеты всего десять дней назад:
«Жозеф Эртен, убийца м-с Хендерсон и ее горничной, сегодня утром приговорен к смертной казни».
Во двор префектуры въехал полицейский фургон. Началась сортировка ночного улова. Он почти полностью состоял из женщин. В коридорах послышались шаги, ночной туман над Сеной начал рассеиваться.
Зазвонил телефон.
— Алло!.. Ты, Дюфур?..
— Я, шеф.
— Ну что?..
— Ничего особенного. То есть, если хотите, я могу вернуться туда. Но пока что, по-моему, хватит одного Жанвье…
— А где он?
— В «Белой цапле».
— Что?.. В какой еще «Цапле»?
— Это бистро возле Исси-ле-Мулино. Сейчас возьму такси, приеду и расскажу вам все по порядку.
Некоторое время Мегрэ шагал по кабинету. Затем послал одного из сотрудников в пивную «У дофины» за кофе и рогаликами.
Мегрэ еще завтракал, когда вошел инспектор Дюфур, крохотный корректный человечек в сером костюме; шею его сдавливал очень высокий, туго накрахмаленный воротничок. Как всегда, вид у Дюфура был таинственный.
— Что это еще за «Цапля»? — проворчал Мегрэ. — Садись.
— «Белая цапля» — матросский кабачок на самом берегу Сены, между Гренелем и Исси-ле-Мулино.
— И он отправился прямо туда?
— Что вы! Это просто чудо, что мы с Жанвье не потеряли его.
— Ты уже завтракал?
— Да, в «Белой цапле».
— Тогда рассказывай.
— Вы видели, как он соскочил со стены, не так ли? Затем кинулся бежать со всех ног. Чертовски боялся, что его поймают. Лишь у Бельфорского льва сбавил ход и растерянно огляделся.
— Он догадывался, что за им следят?
— Ни в коем случае! Он оглянулся там в первый раз.
— Продолжай.
— Он бежал, как слепой. Или как человек, впервые оказавшийся в Париже — что почти одно и то же. Потом неожиданно свернул на улицу, что пересекает кладбище Монпарнас. Не помню, как она называется. Там не было ни души. По-видимому, он и сам не знал, где находится. И когда увидел сквозь решетку могилы, опять припустил со всех ног.
— Дальше.
Мегрэ набил трубку и заметно повеселел.
— Мы вышли на улицы Монпарнаса. Большие кафе были закрыты, но ночные кабаки еще полны. Помню, он остановился у одного, где играл джаз, и минуту постоял. К нему подошла девчонка-цветочница с корзиной, и он опять бросился бежать.
— В каком направлении?
— По-моему, ни в каком. Выскочил на бульвар Распайль… Потом по какой-то поперечной улице повернул обратно и опять вышел к вокзалу Монпарнас.
Какое у него было выражение?
— Никакого! Как и на следствии, и на суде. Бледное лицо, испуганный, остановившийся взгляд. Словом, затрудняюсь описать… Через полчаса мы вышли к Центральному рынку.
— И никто к нему не обратился?
— Никто.
Он не бросал никаких писем в почтовый ящик?
— Могу поклясться, что нет, шеф, Жанвье шел по одной стороне улицы, а я по другой. Мы следили за каждым его движением. Представьте, он остановился перед палаткой, где продают горячие COCHCKHJH жареный картофель. Постоял в нерешительности. Потом увидел полицейского и припустил опять…
— Тебе не показалось, что он пытается найти номер какого-то дома?
— Отнюдь! Он, скорее, был похож на пьяного, который мечется во все стороны. На площади Согласия он опять спустился к Сене. И тут почему-то решил идти по набережным. Раза два присаживался отдохнуть.
— Один раз — прямо на парапете. Другой — на скамье. Не поручусь за точность, но тут мне показалось, что он плачет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15