Пожалуй, все это время в нем было что-то общее с букашкой, которая под лампой натуралиста деловито ведет свое убогое существование. Да так оно и есть.
Он жил, погруженный в повседневные дела, обычные для любого человека, — любого члена общества, как сказала бы Кристина, — и это не мешало ему думать о своем. Даже перед самым сном мысли не оставили его; он помнил, где он и что его окружает, помнил о доме, о камине, догорающем в гостиной, о снеге — завтра расчистить дорожку до самого гаража! — помнил о тех же Кацах и о других людях, живущих в других домах, свет в которых ему виден, и о ста восьмидесяти учениках «Крествью скул», спящих в большом кирпичном здании на вершине холма. Если бы он дал себе труд повернуть ручку радио, что обычно делала, раздеваясь, жена, в комнату ворвался бы весь мир с музыкой, голосами, катастрофами и метеорологическими сводками.
Он ничего не слышал, ничего не видел. В семь часов зазвонил будильник; он почувствовал, как рядом зашевелилась Кристина, — она встала первая и пошла на кухню ставить воду для кофе. У них не было постоянной прислуги, а приходящая появлялась два раза в неделю.
В ванну потекла вода: это для него. Спенсер раздвинул жалюзи и выглянул, но было еще темно. Только небо было не такое черное, как ночью, снег еще более пронзительно белый, и все краски, даже розовый цвет кирпича, из которого построен новенький дом Кацев, казались грубыми и кричащими. Снегопад прекратился. С крыши капало» словно уже начало таять, и если так оно и есть, то будет грязь и слякоть, не говоря уж о том, что школьники повесят носы: они ведь загодя приготовили и коньки, и лыжи.
Спенсер неизменно входит в кухню в половине восьмого. К завтраку накрывают маленький белый столик, за которым едят только по утрам. Кристина успевает к этому времени уложить волосы. Кажется ему или в самом деле ее белокурые волосы по утрам еще светлее, еще бесцветнее?
Ему по душе запах бекона, кофе и яиц с примесью того втайне любимого им запаха, который исходит по утрам от жены. Это тоже составляет атмосферу начинающегося дня — он узнал бы этот запах из тысячи.
— Ты в выигрыше?
— Шесть долларов пятьдесят. Мэриан с мужем, как водится, все спустили: выложили вдвоем тридцать долларов с лишним.
Стол был накрыт на троих, но Белла редко завтракала с ними. Ее не будили. Часто она появлялась к самому концу, в халате и домашних туфлях; еще чаще Спенсер по утрам ее не видел.
— У Мэриан это в голове не укладывается, а я ей говорю…
Болтовня еще более бессмысленная, чем накануне: ни запоминающегося слова, ни меткого замечания — так, мурлыканье, пересыпанное знакомыми именами, настолько привычными, что в воображении не возникает от них никакого образа. Впрочем, эго было уже не важно, но он этого еще не знал, и никто не знал. Жизнь в поселке начиналась, как всегда по утрам, с ванных, с кухонь, с крылечек, где отцы семейства натягивали поверх ботинок резиновые сапоги, с гаражей, где заводили машины.
Спенсер не забыл портфель. Он вообще ничего не забывал. Закурив первую трубку, расположился за рулем машины и заметил, что в одном из окон маячит розовый пеньюар миниатюрной м-с Кац. Дома соседей рассеяны по склону холма, окружены лужайками, которые теперь спрятались под снегом. Несколько домов новенькие, например у Кацев, но большей частью это прекрасные старинные деревянные здания, типичные для Новой Англии, некоторые с портиками в колониальном стиле, и все выкрашены в белый цвет. Главную улицу составляют почта, три бакалейные лавочки, несколько магазинов, располагающихся ниже по склону, да на каждом углу торчит по заправочной станции; снегоуборочная машина уже проехала, оставив между тротуарами широкую черную полосу.
Эшби остановился купить газету и услышал, как кто-то сказал:
— С минуты на минуту начнется снегопад, а к ночи, вероятно, будет пурга.
На почте ему повторили слово в слово то же самое — вероятно, так было сказано в метеосводке.
Переехав реку, он повел машину вверх по дороге, которая, петляя, вела к школе. Их заведению принадлежит весь холм; местами он порос лесом, а наверху высится около десятка корпусов, не считая учительских домиков. Они бы тоже жили в одном из них, не будь у Кристины собственного дома; пока Эшби не женился, он и жил годами в самом большом из этих домов, под зеленой крышей, предназначенной для холостых учителей.
Он завел машину в гараж, где и без того уже стояло семь автомобилей; когда он поднимался по ступеням крыльца, дверь распахнулась, и ему навстречу бросилась мисс Коул, секретарша; казалось, она хочет преградить ему дорогу.
— Только что звонила ваша жена. Просила, чтобы вы немедленно вернулись домой.
— С ней что-нибудь случилось?
— Не с ней. Я не знаю. Она просила только передать вам, чтобы вы не волновались, чтобы ехали назад, не теряя ни минуты: это очень важно.
Спенсер хотел войти, решив было, что позвонит домой из канцелярии.
— Она сказала, чтобы вы не тратили времени на телефонный звонок.
Он нахмурился, крайне озадаченный; лицо его помрачнело, но, по правде говоря, он не особенно встревожился. У него даже появилось искушение не посчитаться с распоряжением Кристины и набрать номер дома. Так бы он и сделал, но мисс Коул по-прежнему загораживала ему проход.
— Ну что ж! Тогда передайте директору…
— Уже предупредила.
— Надеюсь, к концу первого урока вернусь…
Все это его раздражало, вот именно — раздражало.
Особенно потому, что было непохоже на Кристину.
У нее, как у всех, есть свои недостатки, но ей совсем не свойственно терять голову по пустякам, тем более отрывать его от школьных дел. Кристина — женщина практичная: если в трубе загорится сажа, она вызовет скорее не его, а пожарных; если заболеет или поранится — обратится к врачу.
Спускаясь с холма, Спенсер разминулся с Дэном Митчелом, который перед работой вез в школу сына. На мгновение он задумался, почему это Дэн глянул на него с удивлением. Только потом до него дошло, что людям непонятно, с какой стати он в этот час спускается с холма вместо того, чтобы ехать наверх.
На Главной улице все было как обычно, вокруг их дома тоже ни малейшего оживления — верного признака происшествия. И только подъехав к самому дому, он заметил перед воротами гаража машину доктора Уилберна. Спенсеру надо было пройти по снегу не больше пяти шагов; машинально он сунул трубку в карман. На пороге потянулся к звонку, но дверь неожиданно для него распахнулась сама собой, как до того в школе. Глазам его предстало зрелище, которого он меньше всего ожидал и которое не имело ничего общего с той жизнью, какой он жил до сих пор.
Уилберну лет шестьдесят пять, он занимает также должность школьного врача; на многих он производит впечатление: у него такой вид, точно он всегда надо всеми насмехается. Он слывет человеком недобрым. Во всяком случае, никому не старается понравиться и неприятные известия сообщает всегда с характерной усмешкой.
Он-то и отворил Спенсеру, а теперь молча стоял перед ним и, наклонив голову, рассматривал его поверх очков; Кристина, стоявшая в той части комнаты, где было темнее, тоже повернулась к двери.
Почему, не зная за собой никакой вины. Спенсер вдруг почувствовал себя виноватым? То ли в освещении было дело, то ли в уже пожухшем снеге, то ли в затянутом тучами небе, но ему стало не по себе, когда доктор, хитро глянув на него, взялся за дверную ручку, чтобы ввести Эшби в его собственный дом, словно в какое-то сумрачное судилище. Эшби не смолчал и услышал свой собственный голос:
— Что происходит?
— Войдите.
Он подчинился, прошел в гостиную, снял сапоги, стоя на циновке; ему по-прежнему не отвечали, его не удостаивали ответом, словно он не человек вовсе.
— Кристина, кто заболел? — И прибавил, потому что она машинально посмотрела в сторону коридора:
— Белла?
Тут Эшби ясно увидел, как они переглянулись. Позже он сумеет перевести эти взгляды на язык слов. Кристина глазами говорила доктору: «Сами видите. Он, судя по всему, действительно ничего не знает. Что вы об этом думаете?» А Уилберн, к которому Спенсер никогда не питал неприязни, казалось, отвечал глазами же: «Разумеется. Возможно, вы и правы. Все возможно, не правда ли? В сущности, это дело ваше».
— Несчастье, Спенсер, — сказала Кристина вслух, сделала два шага по направлению к коридору и обернулась:
— Ты уверен, что не уходил вчера вечером?
— Безусловно.
— Даже ненадолго?
— Я не выходил из дома.
Новый взгляд, адресованный доктору. Еще два шага.
— Ты ничего такого не слышал вечером?
— Ничего. Я работал на токарном станке. А что?
Что за околичности, в конце-то концов? Ему чуть не стало стыдно, наверно, за то, что он сам словно испугался и отвечает, как виноватый.
— Белла умерла, — сказала Кристина, протянув руку к двери.
Ему сдавило желудок — может быть, из-за всего, что предшествовало этим словам, и он ощутил смутный позыв к рвоте. Уилберн стоял у него за спиной; казалось, в его обязанности входит следить за реакцией Спенсера и, если понадобится, отрезать ему путь к отступлению.
Он понял: речь идет о насильственной смерти — иначе они не ходили бы вокруг да около. Но почему он не смеет спросить напрямик? Почему играет в нарастающее удивление? Даже голос его отказывался звучать на обычных нотах!
— От чего она умерла?
Он чувствовал, им обоим хочется, чтобы он заглянул к ней в спальню. Для них это будет чем-то вроде улики, и ему трудно было бы объяснить, почему он не решается туда зайти и тем более не смеет признаться в своем страхе. Прямо в глаза ему был устремлен холодный и светлый взгляд Кристины; подчиняясь этому отчужденному взгляду, он решился и, опустив голову, шагнул вперед; в затылок ему дышал Уилберн.
II
Это было одно из нескольких «стыдных» воспоминаний, которые годами мучили его перед сном. Однажды зимой, в субботу, он с приятелем, оба тринадцатилетние, сидели на сеновале, дело было в Вермонте; снегу выпало столько, что, казалось, в плену их держит сама бесконечность. Мальчики вырыли себе в сене по ямке и грелись; оба молча глядели на черный запутанный узор веток.
Такое молчание, такая неподвижность были уже почти пределом их возможностей. Приятеля звали Брюс. Эшби до сих пор гонит от себя это воспоминание. Брюс вытащил из кармана какую-то вещицу и протянул ему, при этом в голосе друга ему почудилось нечто настораживающее:
— Видел?
Это была порнографическая фотография: на фоне нездоровой белизны тел все детали прорисовывались очень четко, как ветки на фоне снега. У Спенсера застучало в висках, перехватило горло, глазам стало горячо и мокро — все это в одно мгновение. По телу разлился какой-то незнакомый доныне трепет; он не смел смотреть ни на два голых тела на фотографии, ни на приятеля и отвернуться тоже не смел.
Долгое время он считал эту минуту самой тягостной в жизни; хуже всего было, когда, с трудом подняв глаза на Брюса, он заметил у того на лице гнусную ухмылку — издевательскую и заговорщицкую. Брюс понимал, что творится с другом. Он нарочно все подстроил, поймал Спенсера врасплох. Они были соседями, родители их дружили, но с тех пор Эшби всегда избегал встречаться с Брюсом вне школы. И вот теперь, через столько лет, при виде этой комнаты — тот же внезапный пульсирующий жар по всему телу, и так же щиплет глаза, так же перехватывает горло, так же стыдно.
И снова рядом наблюдатель, который смотрит на него с тем же примерно выражением, что Брюс. Даже не глядя на доктора Уилберна, Эшби не сомневался в этом.
Жалюзи были подняты, шторы раздвинуты, чего прежде почти никогда не бывало; поэтому комнату со всеми ее углами и закоулками заливал резкий свет снежного утра, не оставлявший ни тени, ни тайны. Сразу почудилось, что здесь холоднее, чем в остальном доме.
Белла была распростерта посреди комнаты, поперек зеленого ковра; глаза и рот открыты, синее шерстяное платье задралось до середины живота, так что виден пояс с черными подвязками, к которым, как полагается, пристегнуты чулки, а светло-розовые трусики валяются поодаль, скомканные, как носовой платок.
Спенсер не подошел, не шелохнулся; он был благодарен Кристине за то, что она почти сразу затворила дверь таким движением, словно покрывала труп простыней.
И тут же он навсегда возненавидел доктора Уилберна за его усмешку, говорившую, что Спенсер с его смятением виден ему насквозь.
— Я позвонил от вас коронеру, он приедет с минуты на минуту, — подал голос Эрл Уилберн.
Втроем они вернулись в гостиную, где по-прежнему горели лампы, потому что утро было пасмурное; доктор, единственный из них, уселся в кресло.
— Что с ней сделали?
Спенсер не то собирался спросить. Он хотел сказать:
«От чего она умерла?» Вернее: «Как ее убили?»
Эшби не заметил крови — ничего, кроме неестественно белой кожи. Взять себя в руки он был не в силах.
Теперь он уверился, что жена и врач заподозрили его, может быть, подозревают до сих пор. С ним скрытничали: не случайно же, обнаружив труп Беллы, Кристина первым делом позвонила не ему, хотя по логике именно Спенсеру полагалось бы принять решение, разобраться, как поступить в подобном случае.
— Доктор Уилберн — судебно-медицинский эксперт общины, — сказала она, словно угадав его мысль, и тоном, усвоенным во всех этих комитетах, добавила:
— В случаях смерти, вызывающей подозрения, полагается в первую очередь ставить в известность его. — Кристина понимает толк в том, что касается должностных обязанностей, назубок знает функции и прерогативы каждого. — Белла задушена. Это не вызывает сомнений. Поэтому доктор позвонил в Личфилд и известил коронера.
— А не полицию?
— Коронер сам обязан обратиться в полицию округа или в полицию штата.
— Думаю, надо бы позвонить моему директору, предупредить, что сегодня я уже не приеду в школу, — вздохнул Эшби.
— Я позвонила. Он тебя не ждет.
— Ты сказала…
— Сказала, не вдаваясь в подробности, что с Беллой несчастье.
Он не сердился на жену за то, что она сохраняет присутствие духа. Он знал: это у нее не от черствости, а от долгой выучки. Он готов был побиться об заклад, что она беспокоится, как воспримут это событие окружающие, взвешивает все «за» и «против», ломает себе голову над тем, стоит ли звонить тем или иным знакомым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17