Пардон впервые видел своего друга в тот момент, когда разрозненные нити начинали связываться, когда постепенно вырисовывались контуры истины. Он внимательно наблюдал за Мегрэ, как бы надеясь увидеть за этим массивным и в данный момент невыразительным лицом механизм в действии.
— Что представляет собой Вивье? У него широкий взгляд на вещи?
— За исключением тех случаев, когда разговор заходит о вмешательстве государства в дела медицины. Он самый яростный противник этого.
Медленно потягивая трубку, комиссар молчал. Казалось, его мысли витают где-то далеко. Но неожиданно Мегрэ вернулся к разговору:
— Вивье сейчас у себя, как вы думаете?
— Он готовит большой труд по стоматологии и посвящает ему часть своих ночей.
— Позвоните, пожалуйста, ему и спросите, разрешит ли он мне задать ему несколько вопросов?
Через минуту Вивье был на другом конце провода.
— Говорит Пардон… Я звоню от моего друга Мегрэ… Простите, что отрываю вас от работы… Комиссар просит разрешения поговорить с вами…
Ответ, должно быть, позабавил Пардона, так как он улыбнулся.
— Я передаю трубку…
Он протянул трубку Мегрэ.
— Я также прошу простить меня, господин профессор. Но если вы согласитесь ответить на два-три вопроса, то чрезвычайно облегчите мне задачу. Я хочу подчеркнуть, что обращаюсь к вам в качестве частного лица. Я нахожусь на неопределенное время в отпуске по болезни. Нет, я не болен. А если и болен, то, очевидно, довольно серьезно, так как Пардон, который является моим лечащим врачом, уверяет, что мое здоровье в полном порядке. Профессор, удивитесь ли вы, узнав, что ваш бывший ассистент, доктор Мелан, совершил один или несколько преступных актов?
На другом конце провода послышалось нечто вроде собачьего лая, который мог сойти за смех. Когда снова раздался голос Вивье, это был звучный голос человека, который обладает собственным мнением и не задумываясь твердо его высказывает.
— Я не очень бы удивился, мой дорогой комиссар, если бы мне сообщили, что преступление совершил я, вы или моя консьержка. Под влиянием достаточно сильных внешних или внутренних побуждений любой человек способен совершить поступок, который осуждается законом и моралью.
— Но в данном случае, случае с Меланом, о чем бы вы скорее подумали, о внешнем или внутреннем побуждении?
— Безусловно, внутреннем! Мелан — классический тип человека, который не позволяет своим эмоциям выходить наружу. Кроме одной или двух бесед с ним, когда мне не без труда удавалось заставить его говорить о себе, он, по всей вероятности, никогда ни перед кем не открывался.
— Если предположить, что Мелан совершил преступление, не важно, какое именно, считали бы вы, что он заслуживает снисхождения?
— Вы спрашиваете меня как медика или как человека? Если как медика, то это не по моей специальности. Я предоставляю в этом вопросе слово психиатрам. А их мнение будет зависеть от некоторых обстоятельств… — Он добавил иронически: — От возраста психиатров, а также от той школы, к которой они принадлежат.
— А если как человека?
— Я лично охотно выступлю в его защиту.
— Второй вопрос мне труднее сформулировать, и, боюсь, он вас удивит. Такой человек, как Мелан, почувствовав, что очутился в безвыходном положении, какой путь выберет для спасения — простой или сложный?
— Полноте, господин Мегрэ! У меня такое впечатление, что вы знаете его не хуже меня. Ну конечно же он выберет более сложный путь! Когда Мелан работал со мной, то постоянно выбирал во всем, даже в том, чтобы ответить на вопрос экзаменатора, наиболее сложный путь. Он схватывает все возможные нюансы и разветвления затронутого вопроса и с остервенением пытается не оставить в тени ни один из них.
— Благодарю вас. Мне остается только попросить вас об одной услуге, если вы сочтете, что можете оказать ее мне… Возможно, я ошибаюсь — и все мои предположения окажутся еще до исхода этой ночи ложными…
И наоборот, если мои предположения подтвердятся фактами, то несколько человек подвергнутся большой опасности. Полагаю, что, если мне удастся поговорить с мадемуазель Мотт, все встанет на свои места. У нее, вероятно, есть телефон… Так вот, я прошу вас об услуге… если вы добьетесь того, чтобы она приняла меня сегодня вечером, то, по всей вероятности, это поможет предотвратить новые преступления.
— Я позвоню ей.
Мегрэ поднялся, перешел в гостиную, где обе женщины говорили шепотом, чтобы не мешать своим мужьям.
— Я все же выпью рюмку коньяку… Если только Пардон не вырвет ее из моих рук…
Пардон лишь улыбнулся. Он все время изучал своего друга с любопытством и восхищением, к которому примешивалась тревога.
Раздался звонок.
— Алло! Это я, господин профессор. Она согласилась принять меня сейчас же? Это было не очень трудно? Улица Фран-Буржуа… Да… Да… Я знаю этот дом. Одно время я жил в двух шагах — на площади Вог. Я вам очень благодарен.
Когда комиссар отошел от аппарата, он был все так же спокоен, только в глазах появился огонек, которого раньше не было.
— Вы не обидитесь на меня, Пардон, если я оставлю вас с дамами? Правда, не исключено, что мои разговоры по телефону подслушиваются. И внизу меня уже поджидают…
— А почему бы мне вас не проводить? У подъезда стоит моя машина.
Они вышли у гостиную.
— Ты уходишь? Надолго? — встрепенулась мадам Мегрэ.
— Не имею ни малейшего представления.
— Ты не подвергаешься опасности?
— Никакой. Пардон отвезет меня и сейчас же вернется.
По дороге Мегрэ не произнес ни слова. Никто их не преследовал. Возможно зная, что у них в гостях Пардон с женой, наблюдателей сняли с поста.
На улице Фран-Буржуа, что находится в квартале Маре, сохранилось еще несколько исторических зданий, в которых нашел приют неимущий люд — мелкие ремесленники, в большинстве своем выходцы из Польши и Венгрии.
— Спокойной ночи, Пардон. Если я чего-нибудь добьюсь, то во многом буду обязан вам.
— Желаю успеха.
Мегрэ позвонил. Консьержка открыла небольшую дверь, врезанную в ворота, и Мегрэ пересек двор.
— Скажите, пожалуйста, где живет мадемуазель Мотт?
Через небольшое слуховое окно раздался ответ:
— Второй этаж, налево… Первая дверь.
На лестнице появился свет, и он увидел помощницу доктора Мелана, перегнувшуюся через перила. Когда он поднялся на второй этаж, она прошептала:
— Я боялась, что вы не найдете дорогу… Этот дом очень запутанный.
В темном домашнем платье она выглядела совсем другой — казалась более уязвимой. В глубоко посаженных глазах можно было прочесть беспокойство. На ее слишком белой коже от волнения выступили красные пятна.
— Сюда, пожалуйста. Поторопитесь, лампы сейчас погаснут.
Она ввела его в очень чистенькую, почти веселую комнатку. Это была гостиная и столовая вместе. Провинциальная, потемневшая от времени мебель создавала атмосферу покоя и уюта.
— Садитесь… Можете курить.
— Надеюсь, профессор не разбудил вас?
— Я мало сплю.
В комнате не было ни радио, ни телевизора, но очень много книг на полках.
— Вы забыли свою трубку? — Она не пыталась приветливо улыбаться и не скрывала своего беспокойства. — Увидев вас сегодня в приемной, я поняла, что надвигаются неприятности. Но больше всего меня удивило, что вы пришли ко мне.
— Как я уже сказал профессору Вивье, мадемуазель, я пришел к вам как частное лицо. Я не имею никакого права докучать вам. Вы можете выставить меня за дверь. Как видите, мне, для того чтобы попасть к вам, пришлось прибегнуть к помощи профессора Вивье, которому вы доверяете. И последнее — вы имеете полное право не отвечать на мои вопросы. — Мегрэ говорил медленно, вполголоса. Можно было подумать, что он не уверен в себе. — Позавчера я стал жертвой хитроумного и тщательно выполненного трюка. Западня была расставлена настолько тонко и ловко, что я в нее попал.
— Выпьете чашечку кофе?
— Спасибо. Вам, конечно, не терпится узнать о цели моего визита. Я уже достаточно узнал о прошлом доктора Мелана, чтобы объяснить себе его поведение…
Она смотрела на комиссара с неослабным вниманием.
— Человек, расставивший мне эту ловушку, был в отчаянном положении. А в трудных ситуациях у него есть склонность искать наиболее утонченный и сложный выход. Благодаря почти фантастическому стечению обстоятельств мне представился случай заинтересоваться его поступками…
С вытаращенными глазами она ошеломленно прошептала:
— Значит, вы не устанавливали слежку за доктором?
— Нет, мадемуазель… Я установил слежку за одним жуликом, который живет в доме напротив. Люди, которых вы заметили на улице, имели задание следить, кто к нему приходит, и следовать за его сожительницей, когда та выходит из дому.
— Я не в состоянии…
— Поверить мне. И все же это правда. Я сам в последнее время часто заходил к тому типу, которого зовут Манюэль Пальмари, и по старой привычке подолгу стоял у окна…
— Значит, вы ходили туда не из-за доктора…
— Нет. Я тогда не знал даже его имени, и если вам могло показаться, что я интересуюсь его особняком, то только потому, что у меня слабость к старинным домам… Повторяю, я стал жертвой сложной интриги…
Кто-то пытался отстранить меня от занимаемой должности. Этот человек составил сложный, почти дьявольский план, в котором не было ни одного слабого места.
Подозревая Манюэля в кое-каких темных делах и давно уже присматривая за ним, я нанес ему несколько визитов…
Кроме того, я узнал, что мадемуазель Приер, которая играла важную роль в моем деле, принадлежит к клубу на улице Гранд-Арме… В списках членов этого клуба в качестве поручителя Николь Приер я увидел фамилию вашего патрона. Мне захотелось познакомиться с ним поближе…
— Это невероятно…
Она не усомнилась в том, что Мегрэ говорит правду. Она просто была ошеломлена причудливой игрой судьбы.
— Доктор Мелан мог сыграть со мной злую шутку — вырвать или пробуравить мне зуб, который в этом не нуждался… Но он честно заявил, что у меня абсолютно здоровые зубы, и проводил меня до двери, не сказав ни слова и не задав мне ни одного вопроса…
— Его терроризировали. В течение нескольких недель он живет в постоянном страхе.
— Он говорил с вами об этом?
— Нет, но я достаточно хорошо его знаю, чтобы не сомневаться в этом. Карола тоже заметила.
— Вы поняли, мадемуазель, почему я здесь?
— Чтобы допросить меня.
— Не совсем так. Я предпочитаю играть с вами в открытую. Как я уже сказал вам, в настоящий момент я не облечен никакой властью. Кроме того, у меня нет никакой уверенности, и все мои предположения довольно смутны… Никто не смог бы изобрести ловушку, в которую я попался, не имея для того чрезвычайно серьезных оснований. Доктор Мелан, зная, возможно, обо мне, до сегодняшнего утра никогда меня не видел… И все же мое присутствие в доме напротив и присутствие моих инспекторов на улице его испугало…
Какие же причины заставили его попытаться обезвредить комиссара Мегрэ? Этот вопрос и был для меня отправной точкой. Но что я мог узнать о Мелане достаточно серьезного, что объяснило бы мне его поведение? И вновь мне помог случай! У Алин — возлюбленной Манюэля — первый раз в жизни заболели зубы, и, естественно, она обратилась к дантисту, живущему в доме напротив. Она, возможно, не очень умна, но у нее необыкновенно развита интуиция. Это женщина в полном смысле слова. Мелан задал ей два незначительных с виду, но лишних вопроса. Или, помнится, вы задали один из них: «Кто вас направил сюда?»
Такой вопрос зубной врач или его секретарь нередко задают пациенту. Второй: «Вы больше ничем не страдаете?»
Под впечатлением всей атмосферы этого дома Алин заставила работать свой мозг. Она вспомнила, что часто по вечерам видела свет в кабинете врача. Когда я ее спросил, она ответила, что с наступлением темноты к вам в дверь звонили одни только женщины…
— Меня по вечерам там не было.
— Я знаю. Но все же вы должны быть в курсе этих визитов.
— Послушайте, господин комиссар. Я согласилась принять вас из уважения к профессору Вивье. Я заявляю вам, что сделаю все от меня зависящее, чтобы ни один волос не упал с головы доктора Мелана. Этот человек страдал всю свою жизнь, страдает сейчас больше, чем когда-либо, и будет страдать всегда…
— По мнению профессора Вивье, что бы ни случилось, психиатры решат, что Мелан не может полностью нести ответственность за свои поступки. Сам Вивье уже заранее заявил, что выступит в его защиту. Возможно, я и сам буду на его стороне.
— Вы?
— Да, я. Но мне нужна ваша помощь. Вы сами говорите, что он живет в страхе. Значительная часть преступлений совершается под влиянием страха.
— Все равно его посадят в тюрьму. А он не перенесет тюрьмы.
— Я слышал это от всех, кого арестовывал. Вы так же хорошо, как и я, знаете, что доктор занимался абортами, не правда ли?
— Я поняла это в тот день, когда увидела в его шкафу инструменты, которые дантисту не нужны.
— Больше никаких улик вам не попадалось?
— Я не в состоянии уличать его…
— Видите ли, если бы у Мелана на совести было только это, вряд ли ваш патрон потерял бы до такой степени самообладание, чтобы поступить так, как он поступает последние несколько дней… Эта мысль не приходила вам в голову?
— Приходила.
— Почему?
Она отвернулась и после довольно длительного молчания пробормотала:
— То, что вы от меня требуете, ужасно. У него нет никого, кроме меня.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что он всегда был одинок. Абсолютно одинок.
Я знаю, он выходит, бывает в этом клубе, о котором вы говорите. Он делает это, чтобы успокоиться, возможно, и для того, чтобы…
— Вербовать клиенток?
— Я думала об этом…
— А Николь Приер?
— Подозреваю, что в первый раз она пришла за тем же, что и другие…
— Что и другие вечерние посетительницы?
— Да. У меня нет ее карточки. Это маленькая истеричка, которая бросилась ему на шею. Я уверена, что она преследует его. — Чувствуя, что ее нервы на пределе, Мотт поднялась и зашагала по комнате. — Вы подвергаете меня пытке.
— Вы предпочитаете, чтобы совершились новые преступления?
Она растерянно посмотрела в глаза комиссару:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12