— Вы плакали. Вы и сейчас готовы заплакать. Я хочу, чтобы вы мне сказали…— Мне нечего сказать.— Вот как! Вы отравили моего предшественника. Вы пытаетесь убить меня таким же образом, хоть и стали моей любовницей. И когда я требую объяснений, вам нечего сказать! Это превосходно! Это верх цинизма! Это…Это…Должно быть, он был смешон в таком возбуждении.Соня улыбнулась. На мгновение уголки ее губ приподнялись, но потом она бросилась в кресло, обхватив голову руками, и плечи ее задрожали.Смеется она? Или плачет? Адиль бей недоверчиво смотрел, не решаясь подойти.— Соня! Поднимитесь! Я хочу взглянуть вам в лицо… Стемнело, воздух стал черным как сажа.— Я знаю! Я идиот! Я всегда был идиотом, так ведь? Идиотом, потому что у меня слезы выступали от нежности к вам, когда я держал вас в объятиях! Идиотом, потому что ревновал вас! И, уж конечно, я был идиотом, когда глядел на себя в зеркало и беспокоился, чувствуя, что у меня совсем нет сил…— Замолчите! — взмолилась она, закрыв лицо руками.— Потому что я говорю правду? Я ведь чуть было не замолчал навсегда, и отлично представляю себе вас, в этом самом кабинете, с моим преемником, а потом вечером в моей спальне.Она вдруг отняла руки от лица, и это было так неожиданно, что он растерялся.— Я велела вам замолчать!Адиль бей никогда не представлял, что можно до такой степени побледнеть, и главное, никогда не думал, что за несколько секунд лицо может так измениться.Это была совсем другая Соня. Глаза опухли, веки были влажными. Нос расширился, оттого что раздулись ноздри, а губы казались толстыми и кроваво-красными.Она вовсе не была хороша в таком виде, и он простонал, охваченный стыдом:— Соня…— Нет. Дайте мне уйти.Она и не думала о том, как выглядит, и не прятала лицо. Машинально протянула руку за сумочкой, чтобы взять платок, и так же машинально Адиль бей подал ей свой.— Спасибо.— Давайте поговорим, Соня. Но прежде всего успокойтесь.Но она не успокоилась, как раз напротив! Ее охватил новый приступ истерики. Она плакала, как ребенок, судорожно вздрагивая всем телом и тщетно пытаясь глотнуть воздух открытым ртом. Она задыхалась. На это было страшно смотреть. Адиль бей пытался взять ее то за одну руку, то за другую, то погладить по лбу.Она отталкивала его, бормоча перекошенными губами:— Оставьте меня!В какую-то минуту она так стиснула руки, что пальцы ее побелели.— Умоляю вас. Соня!Он боялся, что ей станет дурно. Все ее тело судорожно вздрагивало, выгибалось, съеживалось. Она не хотела, чтобы он утешал ее, с ненавистью отталкивая.— Так дальше нельзя. Соня. Вы должны успокоиться. Вам станет легче, если мы поговорим.Его трясло от волнения. В доме напротив г-жа Колина задернула занавески, очевидно собираясь зажечь пампу — Я, наверно, наговорил вам много грубостей. Нет, вы не пытались отравить меня, мне следовало это знать с самого начала и не сомневаться в вас…Опять сквозь слезы на ее лице мелькнуло подобие улыбки. Соня понемногу успокаивалась и смотрела на него со странным выражением, в котором преобладала жалость.— Это ведь так? Я ошибался? Скажите же! Клянусь, я вам поверю, что бы вы мне ни сказали. Я так люблю вас! Вы не понимаете… Казалось, что я блуждаю один, в пустоте. И вы так думали… А на самом-то деле я кружил вокруг вас… Вы были главным.— Замолчите, — сказала она уже другим голосом. Ей стало лучше. Она была, конечно, все еще подавлена, но говорила уже спокойным, тихим голосом, как больная.— Почему вы хотите, чтобы я замолчал? Я виноват?— Да.— Моя вина в том, что я люблю вас?— Да.Веки ее покраснели и распухли, и на щеках горели багровые пятна.Чтобы быть к ней как можно ближе, он стал на колени и обнял ее ноги.— Вы ведь не сделали этого. Соня?— Сделала, — ответила она почти что шепотом.— Но почему?— Вы не поймете.— Пойму, уверяю вас. Только не надо больше молчать. Можно я буду задавать вам вопросы? Мой предшественник?Она выразительно моргнула, как бы говоря “да”, с бледной, но чуть насмешливой улыбкой.— А я? Вы это сразу начали? Нет? Только когда стали моей любовницей? А почему вы согласились? Вы ведь не любили меня?Она покачала головой, перевела дыхание и безнадежно всплеснула руками.— Все это ни к чему, — сказала она со вздохом.— Что?— Наш разговор. Отпустите меня. Думайте что хотите.Возвращайтесь на родину.Она увидела, что глаза Адиль бея застыли и налились злобой. Почувствовав, что сейчас он опять вскочит, закричит, сломает что-нибудь. Соня, схватившись рукой за голову, умоляющим голосом сказала:— Спокойнее, спокойнее.— Я вас слушаю.— Сядьте лицом ко мне. Не трогайте меня. Они едва видели друг друга, так как в комнате было совсем темно и свет падал только из освещенных окон дома напротив. Тишину нарушал грохот воды из водосточных труб. Иногда, через равные промежутки, на какой-то железный навес падали тяжелые капли.— Ну, Соня?— Значит, вы ничего не поняли? Он чувствовал, что она по-прежнему на грани истерики, но держит себя в руках, пытаясь даже улыбаться.— Вы ходили с Джоном развлекаться?— Не вижу связи.— Ваш предшественник проводил ночи примерно так же, как он. Сперва напивался в баре. Потом на улице или где-нибудь в другом месте подбирал себе женщину, любую: работницу, служащую, девчонку или мать семейства.Он смотрел на нее в горестном удивлении. «— Это ведь очень много для нас — доллар, или несколько лир, или несколько франков! На это можно накупить еды в Торгсине, где есть все на свете, всегда, даже когда в кооперативах пусто!Она говорила чуть ли не по слогам, часто переводя дыхание.— Вы мне часто повторяли: “Здесь люди умирают с голоду! Но ведь здесь есть и другие, видите ли, и эти другие верят или хотят верить во что-то…»Она заговорила громче. Напряженно вытянув шею, наклонилась к нему, в голосе ее звучали злые слезы.— Все еще не понимаете? А знаете, сколько часов должен потратить русский человек, чтобы заработать на такую коробочку сардин, какую вы открываете каждый день, а потом оставляете в шкафу, где они гниют? Да целый рабочий день! Ваш предшественник, как вы его называете, набивал полные карманы коробками сардин, сахаром, печеньем. И раздавал их. За это женщины водили его к себе, иногда с согласия мужа. Я тоже ему понадобилась. Садясь за стол, он приговаривал: “Это положи в сумочку, малышка! Тебе это на пользу пойдет. В твоем возрасте надо набирать силы!»Адиль бей смотрел на ее лицо, бледное пятно в темноте, потом переводил глаза на два освещенных окна по ту сторону улицы.— Да, он меня уговаривал поесть. Он всегда добавлял, что для него это сущие пустяки! У него в стране… Вечно про свою страну! Вы тоже без конца мне об этом твердите. У вас в стране люди не мрут от голода. У вас в стране хлеба сколько угодно. У вас в стране… Так вот, не хочу я всего этого! Не хочу! Мне уже двадцать лет, и я не хочу, чтобы моя жизнь пропала зря. Моя мать умерла в нищете. Да вы, наверно, видели, как здесь люди умирают на улице… Вы ведь без конца твердили мне о нашей бедности.— Я ревновал… — произнес в темноте голос Адиль бея.Она ответила с неприязненным смехом:— Нечего было ревновать, теперь уже слишком поздно!— Почему слишком поздно?— Слишком поздно для меня! Вы ведь хотите все узнать? Того, другого, я убила, веря в свою правоту, если так можно сказать. Он оскорблял меня ежесекундно, каждым своим дыханием, оскорблял меня до самой глубины. Когда он первый раз заставил меня прийти, вечером…Она услышала, как Адиль бей сделал какое-то движение.— Да, и он тоже вечером, — сказала она равнодушно. — Не так уж разнообразны здесь возможности встречаться. Он сам приготовил целый ужин, был весьма горд своим накрытым столом. Показывал все это угощение и говорил:«Держу пари, вы даже не знаете, что это такое?” — и был очень удивлен, когда я не набросилась на эти блюда. Подумать только, ведь он на них-то и рассчитывал! Не хочу больше думать об этом. Ведь я до той поры не видела вблизи ни одного иностранца, никогда не читала никаких газет, кроме русских. И я чуть ли не думала, что, уничтожив этого человека, спасаю Россию…— А как было со мной? — раздался унылый голос возле нее.— С вами!Тяжелые капли все в том же ритме ударялись о железный навес. Окно в доме напротив распахнулось, и Колин окинул взглядом улицу, удивляясь, что сестра не идет домой. Потом окно закрылось.— Меня вы тоже ненавидите? Она молчала.— За что?— Смешно, ничего-то вы не понимаете. Прямо как неразумный ребенок. Вот, может быть, из-за этого.— Из-за этого? Что?— Ничего! Отпустите меня. Вы многое поймете позже. Хотите знать, почему я вас возненавидела, почему пыталась отравить вас, как его, только не решалась довести дело до конца? Тот как раз мог бы и остаться в живых! Только теперь я это стала ясно понимать. Я его ненавидела. Я не хотела верить тому, что он говорил. А вы — вы все уничтожили, все, что у меня еще оставалось. И теперь…— Теперь?Он боялся пошевелиться, чтобы не порвать эту тоненькую нить.— Не стоит говорить об этом Мне пора идти. Вы сами видели — мой брат беспокоится — Вы бы убили меня?— Не знаю. Первый раз я насыпала мышьяк в банку с сардинами.— Какой первый раз?— Когда она приходила.— Неджла?Она в темноте не видела его счастливой улыбки.— Это не ревность, — сказала она холодно. — Я было решила бросить все это. Но вы прошли по набережной, когда я стояла у окна в клубе.— И что же?— На что вам подробности? Если бы вы были женщиной или просто русским человеком, вы бы поняли! Я уже больше не верила в клуб, в нашу болтовню на собраниях, в наши споры, в наши радости, в наши книги. Вы мне говорили о рынке, где торгуют гнилой рыбой. А я видела, как у меня на глазах вы становитесь таким бледным, рыхлым из-за мышьяка, таким же безвольным, как те, голодные…Она вскочила рывком и хриплым голосом закричала:— Дайте же мне уйти! Подлец, подлец, подлец! Вы заставили меня говорить, и вы теперь в восторге! Вы наслаждаетесь всем, что я вам рассказываю! Испортили жизнь несчастной девчонке, которая просто хотела жить, и…Быстрым движением она схватила сумочку. Он догадался, что она вытирает лицо платком.Адиль бей поднялся. Она шла к двери и чувствовала, что он идет сзади. Она ускорила шаг.В ту минуту, когда она коснулась ручки двери, он обхватил ее руками. Он не целовал ее, ничего не говорил, только стоял, не двигаясь и обнимая ее, пока не разжались пальцы, державшие дверную ручку.А в доме напротив Колин опять открыл окно и наклонился над улицей, пустой и блестящей, похожей на канал. Глава 9 — Даже если министр потребует моей отставки, я все равно найду где угодно место на сто турецких фунтов в месяц.— Это сколько в рублях?Он улыбнулся. Она так серьезно задала этот вопрос не потому, что ей было интересно, а потому, что впервые могла говорить на такую тему. И Адиль бей, получивший воспитание у Братьев Христианской Школы, твердил себе сейчас, что он наконец-то понял смысл слова, остававшегося до сих пор тайной для него, мусульманина, — благодать.Да, на него снизошла благодать! Он не мог бы объяснить, как и почему, но был убежден в этом. Все становилось теперь простым и легким, ясным и чистым.— Не сегодня! — прошептала она с жалкой улыбкой, когда он привел ее в спальню.— Шш!Он тоже улыбнулся и уложил ее в постель, как уложил бы сестру. Потом намочил край полотенца, промыл ей глаза.Девушка обратила взгляд на окна в доме напротив, и на лице ее отразилось беспокойство. Тогда Адиль бей принес из кабинета большие листы серой бумаги и прикрепил их к окнам.— Вот! Мы у себя дома.Оба чувствовали себя усталыми. Глаза еще лихорадочно поблескивали. Они улыбались, как улыбаются люди, чудом избежавшие катастрофы.Снизошла благодать! Адиль бей не следил больше за Соней, не пытался понять, о чем она думает. Она улыбалась ему, и ничего более не требовалось ему для счастья.— Перевод на рубли ничего не объяснит. На сто фунтов мы можем жить в хорошей квартире в современном районе Стамбула, есть досыта, ходить в театр каждую неделю, и ты сможешь нарядно одеваться.— А правда, что там на улицах вечером можно читать, так ярко они освещены?— Всю ночь. А вдоль Босфора много маленьких кафе, где играют турецкие музыканты, а посетители пьют “раки” и едят “мезет”.— Мезет?— Такая смесь всего понемножку: рыбки, оливки, огурцы, копчености, и вот жуешь их не спеша, слушая музыку, глядя, как по воде скользят каики…Наконец Соня уснула. Впервые он смотрел, как она спит, и наклонялся, чтобы получше рассмотреть ее. Во сне лицо ее опять становилось бледным и чистым.Еще стоя у двери, он сказал: “Мы уедем вместе. Соня!” И она в ответ быстро обняла его обеими руками.А теперь пусть себе шумит вода на этой черной и мокрой улице. Скоро они ее больше не увидят. Время от времени окно в доме напротив опять открывалось. Колину не спалось, он выглядывал на улицу, потом возвращался к спящей жене.Когда Соня в первый раз открыла глаза, она еще какое-то мгновение собиралась с мыслями и внимательно” смотрела в лицо Адиль бея.— Вы не спите? — спросила она тихо.— Еще сплю.— Это правда, что вы так меня ревновали?— До того ревновал, что ненавидел все, что вас окружает, даже вашего брата, его спокойствие, его манеру стоять по вечерам у окна, опершись о подоконник.— Он много работает, — сказала она.— И верит в то, что делает?— Хочет верить. Об этом никто никогда друг с другом не говорит, даже брат с сестрой, даже муж с женой, в этом самому себе никто не признается.И вдруг, сменив ход мыслей, спросила:— А что, в Стамбуле много трамваев?— По главным улицам трамвай ходит по меньшей мере каждые две минуты.Она недоверчиво улыбнулась.— У вас там есть друзья?— Были, но я не хочу больше с ними встречаться.— Почему?— Потому что вы будете ревновать к ним, как я ревновал вас к клубу и даже к портрету Сталина на стене.Адиль бей был во всем этом уверен.Когда она опять задремала, раздался стук в дверь, и оба одновременно подняли голову. Не надо отзываться. Главное, лежать совсем тихо. Неизвестный еще раз постучал, попытался открыть дверь, но этого ему не удалось.А что если он взломает замок? Адиль бей прижал Соню к себе, а когда шаги удалились, посмотрел на нее и шумно перевел дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15