Но ведь можно отбросить все эпитеты и попытаться определить медитацию шире широкого. Почему бы не обозначить ее как сосредоточенность на любой без исключения теме? Увы. И эта столь всеобъемлющая на первый взгляд формула содержит неприемлемое для медитации ограничение. Дело в том, что с древнейших времен существует не только медитация, фокусирующая внимание человека на некой единой точке, но и медитация, устремленная в абсолютное безмолвие. Именно медитацию чистого безмолвия и имеет в виду Кришнамурти, когда призывает человека ловить промежуток между двумя мыслями. А великий философ новой Индии Ауробиндо Гхош заявляет буквально следующее: способность думать — это замечательный дар, но способность не думать — дар еще больший. Он обращает внимание на то обстоятельство, что фактически все открытия делаются, когда мыслительная машина останавливается хотя бы на какое-то мгновение. Этот психологический закон, в общем-то, известен всем нам достаточно хорошо. Так, по признанию Менделеева, знаменитая периодическая система элементов предстала реально перед его внутренним взором не тогда, когда мысль его была в наибольшем напряжении, а во сне. Можно привести и другие не менее убедительные примеры подобного рода.
Таким образом, парадоксальный призыв: «Думайте не о словах, не думайте словами» — оказывается основанным на знании тонких, не всегда поддающихся прямолинейному измерению закономерностей человеческой психики. Научившегося «не думать» настигает озарение потому, что он свободен от любого груза и давления, даже невесомого, какое несет с собой мысль.
И еще одно важное соображение. Духовные учителя Индии считают, что медитация может вершиться лишь в условиях внутреннего отказа от собственности, в том числе от главного вида собственности — тела и самого утонченного вида собственности — мысли. Тогда теряешь все точки опоры в мире сотворенном и встречаешься с миром несотворенным, то есть происходит соединение с первозданным началом бытия.
Мой собеседник, Нараяна Рао, который оказался горячим сторонником медитации безмолвия, говорил:
— Есть два вида познания: внешнее и внутреннее. Познание, в котором орудие анализа — ум — становится господствующим, непременно приводит к отрицанию мира. Отсюда — пессимистическая формула: «Во многой мудрости много печали».
Внутреннее познание, которое за каждой дробной частицей видит единство бытия, приводит к радости величайшей. Отсюда оптимистическая формула: «Радость есть особая мудрость».
Оба изречения о мудрости совершенно справедливы, они не противоречат друг другу, ибо каждое из них выражает определенный аспект истины-
Так как ум — орудие анализа, он не может реально представить себе целостность бытия. Слуга превращается в господина, когда забываешь о целостности бытия, когда она перестает звучать в тебе. Когда же вспоминаешь о целостности бытия, ум вновь превращается в слугу верного и послушного.
— Поймите, — восклицал Рао, обращаясь ко мне. Он говорил медленно не только для того, чтобы Нина Степановна успевала переводить, но, очевидно, и для того, чтобы слова, разделенные паузами, звучали весомее, — осознание через мысли не единственный вид осознания. Есть осознание через чувства (правда, примешиваются мысли, но в принципе ведь возможно полное отключение от них). И наконец, есть осознание через отождествление. С другим предметом. Со всем, что окружает. Здесь — в момент отождествления — исключается как мысль, так и чувство. Это близко к тому состоянию, что называется смертью. Но на самом деле это не смерть, а то, что можно назвать полнотой внутренней жизни.
И потом надо помнить, постоянно помнить, что познание — процесс двусторонний. Познавая предмет, мы не подозреваем, что для него мы тоже выступаем в качестве объекта исследования. Уровень познания зависит от понимания этого факта. Чувства дают внешнее общение с предметом, в то время как мысль, общаясь с мыслью, излучаемой предметом, уводит в его глубину. Но подлинное познание начинается тогда, когда происходит отождествление с познаваемым предметом, когда границы между объектом и субъектом исчезают.
Но давайте вернемся к начальной точке нашей беседы: что такое мысль?
Как вы знаете, существо и значимость ее раскрываются в многочисленных образах и символах. Выберемте, которое, может быть, является главным: мысль — это крылья духа. Опираясь на них, дух взлетает ввысь.
Трудно найти слова, вскрывающие подлинную мощь мысли. Это энергия, питающая все остальные энергии, это сила, насыщающая все остальные силы. Словом, это величайший инструмент духа, рычаг, посредством которого можно созидать звезды и сдвигать мироздания.
И с другой стороны, та же самая мысль — величайший ограничитель духа. Сила оборачивается слабостью, взлеты сопровождаются падениями. И происходит это потому, что мысль содержит в себе Время и его колеблющиеся точки.
Как бы ни раздвигались пределы, ты остаешься в неких границах. Тебя можно сравнить с птицей, которая вырвалась из тесной клетки и думает, что она на свободе, а на самом деле она — в другой клетке, более просторной.
Вырвешься из этой клетки, и опять — в клетке, еще более просторной. И так до бесконечности.
Как преодолеть эти временно-пространственные ограничения? Что означает подлинное осознание себя реально? Преодоление гипноза собственной мысли и умственных представлений. Грубо говоря, надо проснуться. А этому должно предшествовать совершенно четкое понимание, что все наши умственные представления, все, без исключения, условны, приблизительны, искаженны.
Но, конечно, добровольный и, само собой разумеется, временный и носящий сугубо психологический характер отказ от мысли чрезвычайно труден, он равнозначен смерти. Ведь мы привыкли отождествлять себя с мыслью. Человек — это мысль. «Я мыслю, следовательно, существую». И это верно. Но кто, собственно говоря, сказал, что надо всеми силами цепляться за существование (подчеркиваю: за существование, а не за жизнь). Может быть, прекращение существования — это благо. Конечно, имеется в виду не внешнее прекращение, а нечто внутреннее и глубинное.
Мысль, отрицая самое себя, попадает в просторы Ничто и Вечности, и мы испытываем то состояние, которое можно назвать смертью. Когда мысль расстается со словом, происходит то же самое, как если бы человек расставался с телом, — она умирает. Безмолвие — это смерть мысли, но и воскресение ее.
Вы можете возразить: но потом ведь опять начинается существование, опять появляется мысль. Это так. Но обратите внимание на мысль: обогащенная импульсом Вечности, она изменила характер, она выглядит обновленной, она дарит вам свежесть, бодрость и силу. И это естественно, ибо мысль, приходящая из безмолвия, неподвластна изменчивым токам времени. Время приходит в гармонию с Вечностью.
Не задумывались ли вы, почему гордыня считалась самым страшным грехом? Нет? А я вот думаю, может быть, потому, что она — свидетельство крайней ограниченности, апофеоз ограниченности, замкнутости в свое личное "я". Человек из живого существа превращается в какую-то окаменелость.
И самый худший вид гордыни — гордыня интеллекта. Интеллектуальные накопления — и это особенно ясно в наш век широковещательной информации — погребают под собой человека. Требование отказа от собственности, которое мы можем найти почти у всех мудрецов и Учителей как Запада, так и Востока, подразумевало не только отказ от материальных ценностей, но и от призрачного и обманчивого блеска интеллектуального богатства. Но отказаться от умственных накоплений — пусть даже на кратчайший промежуток времени — для человека ограниченного и честолюбивого (а это характерные признаки верящего в непогрешимость своей логики интеллекта) равносильно отказу от себя, равносильно смерти. Скорее скряга раздаст свое добро, нежели замкнутый в узкие рационалистические рамки интеллект поступится хотя бы частицей того хлама, который скопился в его мозгу.
Поэтому великое изречение «владею потому, что отказался» для интеллекта в лучшем случае пустая фраза. В лучшем, потому что приземленный интеллектуализм воинствен, нетерпим и может усмотреть в ней обскурантизм, возвращение к дикости. Как это можно — отказываться от завоеваний мысли? Вот и получается, что человек становится рабом умственных представлений, рабом пришедшей к нему мысли.
А между тем так называемый отказ от интеллектуальных накоплений несет с собой освобождение и, конечно, ничего страшного собой не представляет. По существу, это означает, во-первых, подходить без предубеждения к любому явлению и любой мысли, во-вторых, отдавать всю полноту внимания любому явлению и любой мысли.
Полезно каждый раз вспоминать знаменитый афоризм Сократа: «Я знаю то, что ничего не знаю». Непредубежденность и полнота внимания приводят к тому состоянию, которое принято именовать безмолвием, а оно несет с собой преображение отношения к мысли. Мысль становится твоим послушным аппаратом, а не наоборот: не ты — послушный инструмент мысли, как это случается сплошь и рядом в век торжества голого интеллектуализма. Рао сделал небольшую паузу.
— Надеюсь, однако, из моих слов вы не вывели заключения, что я стараюсь развести как взаимоисключающие понятия мысль и безмолвие. Эти понятия, как две чаши весов, которые то в равновесии, то в подвижном состоянии. Да и кто рискнет провести границу между безмолвием и мыслью? Кто ответит, является ли безмолвие концентрацией мысли (пусть непроизвольной, пусть неосознанной) или дело обстоит как-то по-другому? Тут лишь одно очевидно: и концентрация мысли, и безмолвие, начисто лишенное мыслей, могут быть равнозначны. Есть один-единственный оселок, которым, на мой взгляд, должно мерить истинность пути: устремленность, единство. Эти два слова развеивают любую иллюзию, ибо в них суть. Есть устремленность к единству? Значит, есть истина. Нет — значит, нет истины.
Можно сказать: все истина, и нет ничего, что выражало бы полностью истину. Вот почему столь важно неотрицание. Отрицание — это привязанность к тому, что отрицаешь, более того, это утверждение того, что отрицаешь. Поэтому можно сформулировать как закон, — Рао вынул из бокового кармана записную книжку, с некоей торжественной интонацией в голосе произнес: "Не отрицай любое верование. Разберись, что в нем устремлено к единству, и прими это устремление. Разберись, что в нем ведет к раздробленности, и отсеки это.
Не отрицай антиверование. Разберись в нем и, если оно ведет к единству, прими его. Если к раздробленности — отринь его.
Запомни: все, что претендует на исключительность, неистинно, потому что ведет оно к обособленности и раздробленности, потому что оно нарушает главный закон единства".
Как я понял, для Рао проблема времени неразрешима вне одухотворенного поля медитации и безмолвия. Об относительности понятия времени он говорил так:
— Прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее, пока я произносил эти слова, улетучилось. Получается, что как будто нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. А это может означать лишь одно, что они — прошлое, настоящее и будущее — существуют одновременно, одномоментно.
Мы движемся во времени. А надобно добиться того, чтобы время двигалось в нас: убыстрялось, замедлялось, исчезало. Надо передвинуть шкалу времени внутри себя. Пусть время будет в твоем потоке, а не наоборот. В этом — задача медитации.
В обычной жизни человек живет между прошлым и будущим, и это разделение доставляет ему страдание. В процессе медитации и безмолвия исчезают как прошлое, так и будущее, остается лишь настоящее, и это приносит радость. Сделать эту радость законом жизни — значит освободиться, значит победить.
Человека можно представить в виде статуи: верхняя половина — будущее, нижняя — прошлое? Гармонизация будущего и прошлого — такова задача нашего настоящего. Тогда лишь осуществляется подключение к непрерывности Вечного, что, собственно, и является целью медитации.
Концепция тотального единства человеческого бытия, которую развернул перед нами Рао, не мота не захватить воображения, хотя какие-то моменты показались трудными для восприятия. Уверенный в правоте своей точки зрения, Рао говорил громче и энергичнее, чем прежде. Даже ритм его речи, как я заметил, несколько убыстрился.
— Тот, кто живет обычной жизнью, не вкушает жизнь подлинную, ибо существование его отравляет мысль о смерти, тень неизвестного. Жизнь истинная начинается лишь тогда, когда в тебе начинают вибрировать токи трех миров: предбытийного, бытийного и послебытийного. Кстати, сокровенный смысл понятия трех миров, так часто употребляемый в наших древних источниках (победитель в трех мирах и т. п.) имеет в виду прежде всего данный аспект. Одновременное существование в трех мирах — это есть и спасение твое, и воскресение. Достичь такого состояния безумно трудно: верящие в теорию перевоплощения считают, что на это УХОДЯТ века и манвантары. Но знание о самой цели человека, о миссии и предназначении его — уже половина победы, то, что может стать основой духовной победы.
У нас говорят: человек знает, что он умрет, но не всегда знает, умер ли он. Прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно. Предбытийное, бытийное и послебытийное состояния существуют одновременно. Лучшее доказательство этому: практически наш ум не может определить, в каком из состояний мы сейчас находимся. Все, что совершается с нами, может происходить в любом из трех миров. Перегородки между этими мирами ум различить не в силах. Вот почему столь важно ощущение единства всего сущего. Тоща перегородки не имеют значения. В любом из миров может прийти озарение и наступить полнота жизни.
Наша беда, наша трагедия состоит в том, что мы разрушаем незыблемое триединство, и бытие наше становится изолированным и угрюмым. Наш Дом как бы повисает в некоем пространстве, и мы живем в вечном страхе: то ли он разобьется при падении вниз, то ли он погибнет, унесенный неведомым ветром высоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59