Он вернулся к столу и сел, потом взял карандаш и снова принялся
перекатывать его между ладонями.
- Вы занимаетесь этим делом уже два года. У вас есть какие-нибудь
предположения?
- Никаких, - ответил Льюис. - Я в полном недоумении. И именно поэтому
я здесь.
- Расскажите мне, что вы знаете о нем еще. Я имею в виду - о его
жизни после войны.
- Его мать умерла, когда Уоллис был в армии. Отец с соседями
похоронили ее там же, на ферме. В те годы многие так поступали. Молодой
Уоллис получил отпуск, но слишком поздно: на похороны он не успел.
Никакого замораживания тогда попросту не было, а дорога отнимала много
времени. Потом он вернулся в действующие войска. Отец Уоллиса остался
холостяком, в одиночку работал на ферме и жил в достатке. По тем
сведениям, что мне удалось собрать, он был хорошим фермером, даже
исключительно хорошим для своего времени. Выписывал кое-какие
сельскохозяйственные журналы и вводил у себя всякие новшества. Уже тогда
он использовал севооборот и боролся с эрозией почвы. По современным
стандартам это была не бог весть какая ферма, но жил он с нее совсем
неплохо и даже сумел кое-что отложить. Затем с войны вернулся Инек, и они
больше года работали на ферме вместе. Старый Уоллис купил косилку для
лошадиной тяги - этакая цилиндрическая конструкция с острыми длинными
резаками, чтобы убирать сено и зерновые. Весьма прогрессивный шаг по тем
временам. Вручную за такой штукой не угонишься. Но однажды хозяин
отправился на косьбу, и лошадей что-то испугало: они рванули, и старого
Уоллиса бросило вперед, прямо под косилку. Далеко не самый лучший способ
уйти из жизни...
Хардвик передернулся и пробормотал.
- Ужасно...
- Инек нашел отца и перенес его тело в дом. Затем взял ружье и пошел
искать лошадей. Отыскал их в дальнем конце пастбища, пристрелил на месте,
да там и оставил. Это действительно так и произошло. Долгие годы на
пастбище лежали два лошадиных скелета, запряженные в косилку, - до тех
пор, пока не сгнила сбруя. Инек вернулся домой и занялся приготовлениями к
похоронам. Обмыл отца, одел его в выходной черный костюм и положил на
стол, - потом сколотил в сарае гроб. Могилу он выкопал рядом с могилой
матери. Закончил уже при свете фонаря и всю ночь просидел возле отца.
Когда наступило утро, он отправился к ближайшему соседу, тот сообщил
другим соседям, и кто-то позвал священника. Под вечер состоялись похороны,
и Инек вернулся домой. С тех пор он там и жил, но никогда больше не
возделывал землю. Только огород, и все.
- Вы говорили, что эти люди не любят разговаривать с чужаками, однако
вам удалось узнать много подробностей.
- У меня ушло на это два года. Я, можно сказать, внедрился к ним.
Купил побитую машину и, остановившись в Милвилле, пустил слух, что ищу
женьшень.
- Что ищете?
- Женьшень. Это такое растение.
- Я знаю. Но на него уже долгие годы нет спроса.
- Ну, небольшой спрос все-таки есть. Время от времени женьшень
скупают экспортеры. Но я собирал и другие лекарственные травы тоже и
вообще делал вид, что хорошо знаю народную медицину. Впрочем, "делал вид"
- не совсем те слова: за два года я это дело неплохо освоил.
- Понятно, этакая простая душа, - сказал Хардвик, - тамошние таких
понимают. Чудак, мол, травы какие-то ищет - это в наше-то время. Да и
безобидный совсем. Может, даже немного чокнутый.
Льюис кивнул.
- Да, вышло даже лучше, чем я предполагал. Я просто шатался по
окрестностям, и иногда люди со мной разговаривали. Мне, кстати, и женьшень
удалось найти, правда немного. Особенно я подружился там с одной семьей, с
Фишерами. Они живут ниже по реке, а ферма Уоллиса стоит на возвышенности у
крутого берега. Причем живут они там почти столько же, сколько и Уоллисы,
но занимаются соврем другими делами. Фишеры всегда охотились на енотов,
ловили рыбу - зубатку и гнали самогон. В моем лице они, видимо, нашли
родственную душу. Я был столь же беспечен и склонен к безделью, как они
сами. Я им даже помогал с самогоном: и гнать помогал, и пить, а пару раз и
продавать. Ходил с ними ловить рыбу, охотился, разговоры разговаривал, и
они показали мне несколько мест, где искать женьшень - "шань", как они его
называют. Наверно, для социологов эта семейка - золотое дно. У Фишеров
есть дочь - глухонемая, но очень хорошенькая, - так вот она умеет
заговаривать бородавки...
- Мне это все очень знакомо, - отозвался Хардвик. - Я сам родился и
вырос в горах на юге.
- Они-то и рассказали мне про сенокосилку. Я выбрал денек, отправился
в дальний конец пастбища Уоллисов и произвел кое-какие раскопки. Нашел
лошадиный череп и кости.
- Но тут вряд ли докажешь, что это лошади Уоллиса.
- Пожалуй, - согласился Льюис. - Однако я нашел еще и обломки
косилки. Осталось от нее не так много, но определить, что это такое, все
же можно.
- Давайте вернемся к истории Уоллиса, - предложил Хардвик. - После
смерти отца он остался на ферме. И никогда ее не покидал?
Льюис покачал головой.
- Инек живет в том же самом доме. Там абсолютно ничего не изменилось.
И похоже, дом состарился ничуть не больше, чем его хозяин.
- Вам удалось побывать в доме?
- В доме - нет. Только возле дома. Сейчас я и об этом расскажу.

3
В его распоряжении был час. Льюис знал это совершенно точно -
последние десять дней он следил за Уоллисом с хронометром в руках, и от
того момента, когда тот выходил из дома, до возвращения с почтой каждый
раз получалось около часа. Иногда чуть больше, когда почтальон опаздывал
или они останавливались поговорить. Но час, говорил себе Льюис, - это все,
на что он может твердо рассчитывать.
Уоллис скрылся за холмом, направляясь к каменистой гряде, что
поднималась над отвесным берегом реки Висконсин. Там он, зажав винтовку
под рукой, заберется на скалу и остановится, задумчиво глядя на дикую
долину реки. Затем спустится по камням вниз и пойдет по лесной тропе,
вдоль которой в положенное время года цветка розовые "башмачки". А оттуда
- снова вверх по холму к роднику, что выбивается из земли чуть ниже
старого поля, непаханного, может, уже сотню лет, потом дальше, до почти
заросшей дороги и вниз к почтовому ящику.
За те десять дней, что Льюис наблюдал за ним, его маршрут не менялся
ни разу. Возможно, он не менялся годами. Уоллис никогда не торопился.
Прогуливался он с таким видом, словно времени у него было хоть отравляй.
Останавливался по пути, чтобы пообщаться со своими давними знакомыми, с
деревом, с белкой, с цветком. Выглядел Уоллис крепким, здоровым, да и во
всей его повадке еще чувствовался бывалый солдат - старые привычки и
маленькие хитрости, оставшиеся с тех суровых лет, что он провел в боях под
началом многих полководцев. Подняв голову и расправив плечи, Уоллис всегда
двигался легкой походкой человека, познавшего в свое время долгие
изнурительные переходы.
Льюис выбрался из своего укрытия за густой завесой ветвей деревьев,
которые когда-то давно были садом: на кривых, узловатых, серых от старости
ветвях кое-где еще родились крохотные кислые яблоки.
Остановившись у края зарослей, он окинул взглядом жилище Уоллиса,
стоящее на вершине холма, и на мгновение ему показалось, что дом освещен
каким-то особым сиянием, словно некий чистейший концентрат солнечного
света преодолел разделяющую два небесных тела бездну и пролился только на
один этот дом, чтобы выделить его среди всех других домов мира. Залитый
солнечным сиянием, дом казался неземным, словно он и в самом деле был
каким-то необыкновенным. Но затем это сияние исчезло - как будто оно
просто привиделось, - и дом снова вернулся в освещенный привычным
солнечным светом мир лесов и полей.
Льюис потряс головой, уверяя себя, что это просто игра воображения
или оптический обман. Потому что особого солнечного света не бывает, и
этот дом, самый обыкновенный дом, хотя он и прекрасно сохранился.
Такой дом в наши дни не часто увидишь. Прямоугольное, длинное, узкое
строение с высокой крышей и старомодными резными карнизами. Какая-то в нем
чувствовалась суровость, не имеющая ничего общего с возрастом: таким он,
видимо, был уже в тот день, когда его закончили строить. Простой, суровый,
крепкий дом, под стать людям, которые в нем жили. Однако же, несмотря на
эту вековую суровость, аккуратный и ухоженный: везде ровная, не ободранная
краска; ни малейшего намека, что где-то что-то подгнило; и даже непогода
не оставила на нем своей печати.
С одной стороны от дома стояла пристройка, скорее даже просто сарай,
и выглядел он тут совсем не на месте, словно его привезли откуда-то
целиком и приставили к стене, закрыв боковую дверь. Может быть, дверь,
ведущую на кухню, подумал Льюис. Сарай, без сомнения, использовался для
того, чтобы вешать там плащи и куртки, оставлять калоши и сапоги;
наверняка есть там скамьи для ведер и молочных бидонов и стоит плетеная
корзина для сбора яиц. Над крышей сарая торчала невысокая печная труба.
Льюис приблизился к дому, обогнул пристройку и увидел, что дверь туда
приоткрыта. Он поднялся по ступенькам, открыл дверь пошире и застыл в
изумлении.
Это был не просто сарай. Судя по всему, именно тут Уоллис и жил.
В одном углу стояла печь, от которой уходила под крышу труба.
Обыкновенная древняя печь, размерами немного меньше, чем старомодные
кухонные плиты; на печи - кофейник, кастрюля и сковорода. На крюках,
прибитых к доске за печкой, висела другая кухонная утварь. Напротив
полуторная кровать на четырех ножках, покрытая пестрым одеялом с
орнаментом из множества цветных лоскутков, вроде тех, что были очень
популярны у хозяек лет сто назад. В другом углу стояли стол и стул, над
столом в небольшом открытом стенном шкафчике - тарелки. Керосиновая лампа
на столе, старая, обшарпанная, но стекло чистое, словно его вымыли и
отполировали сегодня утром.
Однако никакой двери, ведущей из сарая в дом, и никаких признаков,
что она тут когда-то была. Просто ровная, обшитая дощечками стена дома,
где полагалось быть четвертой стене пристройки.
Невероятно, сказал себе Льюис, как это - нет двери? И почему Уоллис
живет здесь, в этом сарае, а не в самом доме? Возможно, есть какая-то
причина, по которой он не живет там, но тем не менее остается поблизости.
Может быть, Уоллис всю жизнь несет за что-то покаяние, словно
средневековый отшельник, поселившийся в лесной хижине или в пещере
где-нибудь в пустыне.
Льюис стоял посреди помещения и оглядывался вокруг, надеясь, что ему
удастся обнаружить какую-то зацепку, ключ к пониманию этой необычной
ситуации. Но в сарае не было абсолютно ничего, помимо самых элементарных,
необходимых для жизни вещей - печь, чтобы готовить пищу и обогревать
жилище, кровать, чтобы спать, стол, на котором есть, лампа для освещения.
Ни даже лишней шляпы (хотя, если подумать, Уоллис вообще не носил шляп)
или лишней куртки.
Ни журналов, ни бумаг, хотя Уоллис никогда не возвращался от
почтового ящика с пустыми руками. Он выписывал "Нью-Йорк таймс",
"Уолл-стрит джорнэл", "Крисчен сайенс монитор", "Вашингтон стар" и еще
множество научных и технических журналов. Но в сарае не было ни журналов,
ни книг, что он покупал. Ни, если на то пошло, толстых дневников. Там
вообще не было ничего, на чем можно писать. Возможно, сказал себе Льюис,
этот сарай не больше чем маскировка, место, которое по совершенно
неизвестной причине Уоллис тщательно обставил, чтобы создавалось
впечатление, будто он именно здесь и живет. Не исключено, что на самом
деле он живет в доме. Но если дело действительно обстоит так, то зачем
этот маскарад - не очень, кстати, убедительный?
Льюис повернулся к двери и вышел из сарая. Обогнул дом и приблизился
к крыльцу. На первой ступеньке он остановился и осмотрелся. Кругом стояла
тишина. Солнце взобралось уже высоко, день обещал быть теплым, и весь этот
уединенный уголок земли словно успокоился и затих в ожидании полуденной
жары.
Взглянув на часы и убедившись, что у него есть еще сорок минут, Льюис
поднялся по ступенькам, взялся за круглую дверную ручку и повернул - но
она не повернулась, лишь скользнули по ней обхватившие ее пальцы.
Льюис удивился, попробовал еще раз, и снова у него ничего не
получилось. Как будто дверная ручка была покрыта чем-то твердым и
скользким, словно пленкой льда, по которой пальцы скользили, не оказывая
на ручку никакого давления.
Он наклонился, стараясь разглядеть, есть ли там какое-нибудь
покрытие, однако ничего не обнаружил. Ручка выглядела совершенно
нормально, даже, может быть, слишком нормально. Она была такая чистая,
словно кто-то совсем недавно протер ее и отполировал: ни пыли, ни
оставленных непогодой отметин или пятен ржавчины.
Льюис попробовал царапнуть ее ногтем, однако ноготь скользнул, не
оставив на ней никакого следа. Он провел рукой по поверхности двери,
дерево оказалось таким же скользким. Ладонь совсем не чувствовала трения,
как будто дверь намазали маслом. Однако никакой смазки там не было. Вообще
не было ничего, что объясняло бы это непонятное скольжение. Льюис отошел
от двери и потрогал обшитую досками стену - стена была тоже скользкая. Он
провел по ней сначала ладонью, затем ногтем - результат тот же. Весь дом,
казалось, покрыт чем-то скользким и гладким, настолько гладким, что даже
пыль не садилась на его поверхность и непогода не оставляла на нем никаких
следов.
Льюис подошел к окну и только тут заметил странность, которую не
заметил раньше, и понял, отчего дом производил такое суровое впечатление.
1 2 3 4 5