Я видела, что ему нехорошо.
- Мы еще спали! - хрипло ответил он на говорливые приветствия Натки.
Натка поразила меня. На ней было черное платье с мелкими желтыми корабликами. Видно было, что платье может растягиваться, потому что на спине, на рукавах и на воротнике кораблики были ма-ленькими и темными, а на груди они вырастали и светлели. Но ее лицо на этот раз показалось мне бледным и старым, я не увидела на нем и следа пудры. У нее были сухие, покрасневшие глаза, как будто бы она плакала, и неряшливые клочковатые волосы. От нее больше не пахло духами, а пахло старыми рубашками, которые долго стирали, а потом гладили подгорелым утюгом.
Но весь странный неприятный вид Натки был только предупрежде-нием появления Аленки. Когда она выглянула из-за Наткиной спины, я вскрикнула. На Аленке было ее хорошенькое серенькое платьице с красной пряжкой на поясе. Ее лицо ничуть не изменилось. Оно по-прежнему казалось мне смешным и веселеньким, но ее правый глаз был заклеен пластырем. А левый, круглый и прозрачный, робко огля-дывал комнату.
Я подошла к ней и тихо спросила:
- Ты что, стала как та девочка Домна? Так же упала и вы
ткнула соломинкой глазик?
- У меня косоглазие, - прошептала Аленка.
- Это как? - тоже шепотом спросила я.
- Это когда один глаз смотрит куда захочет, а не куда я ему прикажу...
- Но почему тебе его заклеили? - не понимала я. - Его что, наказали?
- Нет, - сказала Аленка. - Мне заклеили послушный глаз, а этот оставили, чтобы он смотрел, вертелся по сторонам, а потом - щелк! - и стал нормальным.
Дядя Кирша вдруг повернул голову и ласково посмотрел на Аленку:
- Доченька, у тебя что, глазик заболел?
Аленка подбежала к нему, мелко семеня ногами в красных бо-тинках. Он неумело погладил ее по голове.
- И ты, Леля, тоже подойди!
Но я спряталась за тетю Грушу, а на нее он не смел даже взглянуть.
- Я снова буду вам читать! - строго сказала Натка.
И точно так же, как ее вид, меня поразил ее голос. Раньше ее голос казался мне пышным и смеющимся, и мне было за нее даже немножко неудобно; а сейчас он стал жестким и сухим.
Натка достала из портфеля тетрадь и прочитала:
- "И увидел я, что преимущество мудрости перед глупостью такое же, как преимущество света перед тьмою: у мудрого глаза в голове его, а глупый ходит во тьме..."
- Послушай, Леля, ты мне не почитаешь? - шепотом спросила Аленка и указала на букварь.
Я больше не прятала букварь под ванну, теперь он лежал открыто на столе вместе с библиотечными книгами.
Я пролистала букварь: мелькнула Шура с шарами, корова Зорька с кувшином молока и буква "Ы", как в плен, пойманная в серый квадрат. Дальше в букваре говорилось, что в русском языке нет слов, начинающихся на "Ы". Буква "Ы" сердила меня, я рисовала ее в тетрадях и на полях газет, которые выписывал дядя Кирша, и пыталась найти слова, где бы она стояла вначале.
Весь букварь был прочитан, и мне стало неинтересно.
Я отказала Аленке:
- Нет, я не буду тебе читать.
- Жалко, - кротко вздохнула она. - А то меня в другую школу переводят из-за этого чтения. Вчера вечером позвонили, сказали. Мама плакала.
- "Но узнал я, что одна участь постигает их всех, - продол-жала Натка. - И сказал я в сердце моем: "И меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?" И сказал я в сердце моем, что и это суета, потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого, в грядущие дни все будет забыто, и увы! Мудрый умирает наравне с глупым".
Я посмотрела на Натку, на тетю Грушу и на дядю Киршу. Их лица были одинаково напряжены, все они сдерживали себя, чтобы не зарыдать, а если бы вдруг зарыдали, то по разным причинам. И толь-ко прозрачный глаз Аленки на скучающем лице лениво смотрел по сторонам.
В такой маленькой комнате было три причины для слез!
Я подбежала к окну и, пристально посмотрев на Натку, сказала:
- Выступает Харитон Климович! - и запела:
Прощай, прощай, прощай, моя родная!
Не полюбить мне в жизни больше никого.
И о тебе одной лишь вспоминаю я,
И шлю мое прощальное тангоi!
- Леля помнит Харитона Климовича! - развеселилась тетя Груша и обернулась к Натке.
Натка повела себя очень странно: она покраснела, встала со стула, сделала шаг ко мне и хотела что-то спросить, но остано-вилась и вместо вопроса продолжила чтение:
- "И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, - ибо все суета сует и томление духа!"
А я подсела к Аленке и стала на ухо нашептывать ей свой сон, потому что он мучил меня. Аленка слушала и томилась, я видела, что ей неинтересно, но не могла остановиться. Когда я закончила рассказ, Аленка точно так же, как дядя Кирша во сне, запрокинула голову и захохотала:
- Гы-гы-гы!
Натка кончила чтение, обвела глазами комнату и спросила:
- Где ваша гитара?
- Отдал Харитону перетянуть струны, - мрачно ответил дядя Кирша.
Тетя Груша промолчала.
Натка стала собираться, скрипя сапогами.
- Ах да, чуть не забыла! - сказала она и протянула тете Груше маленькую коробочку. - Это вам!
- Снова запонки? - поинтересовалась я.
Натка покраснела и удивленно посмотрела на меня.
А тем временем тетя Груша раскрыла коробочку и увидела лас-точку с жемчужинкой в клюве.
- Какая прелесть, Наточка! - вскричала тетя Груша и разве-селилась.
И даже дядя Кирша довольно улыбнулся.
- Очень рада, очень... - кивнула Натка.
Все трое улыбнулись, но под улыбками по-прежнему таилась печаль. Отступила лишь на миг, испугавшись блеска ласточки...
Мы с тетей Грушей вышли на прогулку. Вовка Зорин-Трубецкой увидел меня и крикнул:
- Леля, любимая!
Он задергал плечами и завертел головой, изображая вчераш-нюю музыку.
Но я вспомнила букварь, открытый на букве "К", и крикнула:
- Вова - корова!
Тогда он сел в песочницу спиной ко мне и стал пересыпать песок из кузова грузовика в ведро с утенком.
Я села на качели и стала раскачиваться и напевать.
Вовка слышал мое пение, но не оборачивался. У него на го-лове белел крошечный кружок затылка, и от затылка расходились золотистые волосики с рыжими концами. Я стала петь громче, но он не оборачивался. Вдоль дома осторожно прошел дядя Кирша. Рукава его рубашки были закатаны до локтя, он что-то тихо шептал и пытался идти в тени, чтобы его не заметила тетя Груша. Тетя Груша сидела под грибком и разговаривала с бабушкой Вовки:
- Баралгин - это лекарство от боли.
- Клофелин - от давления.
- Но-шпа - от желудка.
- А когда нестерпимо болит сердце, то приезжают врачи и колют магнезию...
Они не заметили дядю Киршу, а я не заметила Пашу-Арбуза, который подкрался ко мне со спины и остановил качели.
- Я тебя зарежу, Лелька, - прошептал он и показал мне рас-крытый перочинный нож.
Они не слышали, о чем мы говорим. Слышал Вовка. Он бросил свой грузовик и ведро с утенком. Он подошел к качелям и закрыл меня собой.
- Нет, лучше я зарежу Вовку, - обрадовался Арбуз. - Он жирный. С него выйдет много мяса! Так я то мясо отнесу на рынок и скажу, что говядина!
Вовка не двинулся с места. Паша-Арбуз сверкнул на нас гла-зами и отошел.
Вовка уселся рядом со мной на качели, и мы стали раскачивать-ся. Мне было тесно рядом с ним.
- Я очень боюсь, - призналась я ему.
- А что ты боишься, - ответил Вовка. - Вот я, например, никогда не умру!
- Это почему?
- Да потому, что вместо того, чтобы лежать лежнем в кровати, я начну двигать руками, ногами, вертеть головой. Вот все и увидят, что я жив! Ты про Тихона Николаевича знаешь? Видишь, он сидит на лавочке?
Я кивнула, но я ничего про него не знала. Тихон Николаевич сидел в плаще с бутылкой пива и рассматривал сломанные удочки дяди Кирши.
- Так вот, он умер в прошлом месяце! - прошептал мне Вовка.
- Не может быть! - поразилась я.
- Мне бабушка рассказывала, - продолжал Вовка. - Уж она-то врать не станет! Его положили в гроб и повезли на кладбище... - и он нетерпеливо затолкал меня в бок, чтобы я смотрела повнимательнее. Тихон Николаевич заметил наши взгляды, отставил в сторону пиво и заерзал на лавочке. - И вот везут его, везут, а он вдруг сел в гробу и спрашивает: "Куда это мы едем?" Все так смеялись!
- И что, ты думаешь, тетя Груша так сможет? - усомнилась я. - Ведь я за нее боюсь.
- А почему нет? - удивился Вовка. - Почему не сможет? Она будет шевелить руками, ногами, петь песни...
- Ты помнишь ту тетю в красном платье? - перебила я. - Она вчера танцевала тангоi в окне... Так вот эта тетя приходит к нам каждый день и читает про Бога. А сегодня она прочитала нам, как умирала одна женщина. Так страшно! - Вовка затих. - Она лежала в постели, над ней стояли родные, а в изголовье кровати - черти, потому что та женщина была великая грешница, но никто, кроме нее, не видел их. Они держали списки ее грехов и говорили, что заберут ее в ад. А потом прилетели два ангела с весами, толстой книгой и маленьким мешочком. Бесы стали кричать: "Она наша!" - и бросили на весы списки ее грехов, а ангелы открыли кни-гу и стали искать ее добрые дела, но ничего не нашли. Тогда женщина зарыдала и собралась идти в ад, но один из ангелов сказал: "Нет ли чего в этом мешочке? Мне отдал его один старик". И высыпал на весы три монеты, и те монеты перетянули грехи. Эти три монеты женщина когда-то подала нищему... Ангелы сказали бесам: "Она на-ша, и пойдет с нами в рай!" - и дали ей выпить чашу. Она выпила их чашу и тут же умерла, а ее душа ушла к Богу...
Вовка потрясенно смотрел на меня. И тогда я рассказала ему свой сон про тетю Грушу. Больше мне не с кем было поговорить. Вовка напряженно выслушал меня и заплакал...
Дядя Кирша вернулся поздно вечером. Когда мы с тетей Грушей открыли ему дверь, он стоял в подъезде в одних носках и держался за стену. От него так же, как и вчера, сильно пахло водкой. Когда мы открыли ему, он встал на четвереньки и заполз в квартиру. Я думала, что он хочет посмешить нас с тетей Грушей, и засмеялась. Но когда он заполз в квартиру, я увидела, что его носки все в крови. Он лег на диван, и тетя Груша попробовала стянуть с него носки, но он закричал.
- Где ты был? - спросила тетя Груша.
Но мы не поняли, что он ответил, потому что он говорил рвано и невнятно. Некоторые слова он выкрикивал, и его голос срывался в плач.
- Надо снять носки, - уговаривала его тетя Груша, и он согласился потерпеть.
Его ступни были темно-синими в глубоких грязных трещинах. Из трещин шла кровь.
Тетя Груша налила в тазик горячей воды и попробовала вымыть ему ноги, но, как только она прикасалась к его ступням, он начи-нал плакать и кричать.
Тогда тетя Груша вызвала по телефону врачей, но приехали они только через час. За это время дядя Кирша задремал на диванчике, но спал он беспокойно - хрипло дышал и всхлипывал во сне.
Врачей приехало двое. Один был старый и толстый, другой молодой и кудрявый. Я испугалась, что это подросток Валера, но толстый врач называл его Егор. У Валеры были желтые неподвижные глаза, а глаз этого я никак не могла разглядеть в темноте.
- Да включите же наконец свет! - закричал толстый доктор на тетю Грушу.
Тетя Груша неуклюже побежала к выключателю. От света дядя Кирша проснулся.
- У нас гости? - пьяно поморщился он на врачей. - Я никого не звал.
Толстый врач дотронулся до его ноги. Дядя Кирша вскрикнул.
При свете я посмотрела на молодого врача. У него были желтые неподвижные глаза.
- У тебя есть брат? - поняла я.
- Приготовь шприц, - попросил его толстый врач.
- Есть, - ответил он кому-то из нас.
Тетя Груша подошла к дяде Кирше и погладила его по голове.
- Где ты был, Кирилл? - снова спросила она.
Вместо ответа дядя Кирша снова заплакал.
- А где сейчас твой брат? - спросила я у молодого врача.
- Шляется где-нибудь, - раздраженно ответил он. - Будем брать в больницу?
- Будем, - кивнул толстый врач.
Тетя Груша заплакала.
- А где вы живете? - снова спросила я.
Молодой врач посмотрел на меня своими неподвижными глазами и сказал:
- У зоопарка.
- А как его зовут? - не отставала я.
- Кого? - не понял он.
- Твоего брата.
- Его зовут...
Но он так и не успел мне ответить, потому что в комнату вошли два санитара с носилками и унесли дядю Киршу в машину.
- Груша! - пьяно крикнул он на всю улицу.
В окнах Вовкиной квартиры зажегся свет. На мгновение вы
глянула его бабушка, и следом за ней мелькнуло испуганное Вовкино лицо. Машина с дядей Киршей тронулась.
Рано утром к нам пришла Вовкина бабушка. У нее под глазами чернели круги от бессонной ночи. Она стояла в ночной рубашке и в тапочках. Поверх рубашки был наброшен цветастый халат, но она его даже не запахнула.
- Что-то с Кириллом Николаевичем? - тревожно спросила она.
- Да, - кивнула тетя Груша. - Этой ночью его увезли в боль-ницу.
- Мой Вова... - и голос Вовкиной бабушки задрожал. - Мой Вова что-то видел! Вчера, когда вы с Лелей ушли домой, мы еще посидели немножко. Он сначала качался на качелях, а потом вдруг спрыгнул, крикнул мне, что сейчас придет, и побежал за дом. Его долго не было, и я уже собралась идти за ним, как вдруг он вер-нулся. Он был очень напуган и все повторял: "Дядя Кирша... дядя Кирша..." Я побежала за дом, но там не было никого. Вова мне ничего не рассказывает, может быть, расскажет вам!
Но Вовка, он стоял в подъезде под нашей дверью и подслуши-вал, Вовка пронзительно закричал:
- Не расскажу... не расскажу!
- Может быть, Леле скажешь? - мягко попросила его бабушка.
- И Леле не скажу, и никому!
И убежал обратно в свою квартиру.
Днем тетя Груша закрыла меня на ключ, а сама пошла на улицу. Она вернулась очень поздно, когда совсем стемнело.
- Я ничего не нашла, - сказала она.
- А куда ты ходила? - спросила я.
Она промолчала, но я знала, что она была за домом.
Все следующее утро тетя Груша звонила по телефону. Потом мы с ней пили чай с молоком на кухне, и она поджаривала на сково-родке кусочки хлеба и заливала их яйцом. Она почти не разговари-вала со мной, а когда я что-то спрашивала у нее, она мне не отве-чала, и мне приходилось повторять свой вопрос заново. На подоконнике лежала коробка папирос. На коробке была проведена голубая, сло-манная в трех местах линия и нарисован всадник на белом коне.
- Каз-бек, - прочитала я. - Кто такой Казбек?
Тетя Груша промолчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14