Ничего не подозревают, не ждут. Великий вождь едва не загыгыкал от сладкого предвкушения: как ворвутся, как будут хрустеть кости Безволосых под ударами их дубин. Они будут кричать, молить о пощаде – и не будет пощады! Будет смерть, надругательство, разрушение. Он отплатит им за все страхи, унижения, беды – прошлые и будущие. Он, Великий Эхху, докажет силой то, что они никогда не докажут своими хитростями: превосходство. Страшно докажет, уаыа!
Коротким властным жестом он разделил племя: часть под водительст молодого Ди двинулась к городку правым краем поляны, остальные левым.
Запыхавшаяся Ли едва не наступила на спящего в траве Эоли. Растолкала его, выпустила пулеметной очередью:
– Племяэххудвижетсясюдауженаподходеяихобогналаоничтотозамышляют! – и только после этого перевела дыхание.
Биолог смотрел на ее светящееся – ярче обычного от разгорячившейся в беге крови – тело. Это было слишком прекрасно для сегодняшней действительности.
– А… ты мне не снишься? – спросил он. – Тогда я не буду просыпаться.
– Какое – снишься, какой сон! Через десять минут они будут здесь!
– Ага!..– Эоли, не вставая с травы, впал в глубокую задумчивость; почесал макушку. – Эхху питают к нам враждебные чувства, даже собираются напасть… замечательно! Почему? Чего им не живется спокойно, как прежде?.. Это акт самоутверждения, понимаешь! Он поднял голову. – Постой, а где Аль?
– Он… он испугался, – девушка беспомощно развела руками остался в лесу.
– Вот как! – Эоли усмехнулся. – Старая истина: кто любит ласку, тот любит себя. Надо же… храбрец!
– Ты… ты не должен так о нем, не смеешь! – гневно и горько зазвенел голосок Ли. – Это я была… такой. А он – потому что я хотела. И он… они ведь его уже убивали! Ты бы, может, тоже испугался…
– Ну-ну, извини. – Эоли поднялся на ноги, взял ее за вздрагивающие плечи.
«Любит. И сейчас любит. Сама оскорблена его малодушием, а кто другой, так и слова не скажи». – Ты-то уж во всяком случае молодчина. Теперь слушай: сейчас я дам общий сигнал пробуждения, сообщу об опасных – хм! – гостях, изложу всем план действий. А ты пробеги между домиками: не спит ли кто еще в траве.
И высматривай, откуда появятся эхху. Заметишь – тихо ко мне. Все, одна нога здесь, другая там!
Девушка исчезла.
– Та-ак! – Биолог удовлетворенно потер руки. – Вот теперь-то у нас получится стресс, общее возбуждение, «обратное зрение» и чтение в душах. Добро пожаловать, эхху!
Через минуту музыкальные сигналы пробудили биологов во всех домиках. Из сферодатчиков на всех смотрело удлиненное лицо Эоли.
– Внимание всем! Через несколько минут на нас нападет племя эхху. Не теряя ни секунды, одевайтесь, заряжайте свои биокрылья, снаряжайтесь под речь, которую я сейчас произнесу, и не забывайте вникать в нее… Да, это уже племя, а не стадо. Потому что эхху больше не обезьяны – люди. Все аномалии их поведения объясняются этим. Мы… точнее, наши предки, совершали подобный переход от обезьян к людям, выходили в люди, можно сказать, добрый миллион лет. Нынче время другое, темп изменений мира и развития гуманоидов в нем задает цивилизация – вот и имеем новых коллег… да-да, партнеров по жизни на Земле, а в дальнейшем, вполне возможно, и в освоении новых миров. Нас не должно смущать, что пробудившиеся достоинство и рассудок эхху выражают себя пока что по дурному: в стремлении видеть в себе подобных конкурентов и противников, которых надо повергать, обманывать, истреблять. Так было и у наших предков… да, как вы знаете, и не только в каменном веке. Будем рассматривать это наравне с агрессивностью наших подростков, капризами детей. Итак, пусть подкрадываются, пусть нападают. Запасайтесь аппаратами звукозаписи, инфракрасной съемкой, различными датчиками – и все в воздух! Ни от чего не отгонять, не отпугивать: пусть проявят себя, ломая «игрушки».
Наше дело – наблюдение. Только оно!
– Эоли, почему командуешь ты? Это Ило поручил тебе операцию с эхху? Где он сам? – понеслись вопросы со сферодатчиков.
– Нет, – вздохнув, ответил биолог после паузы. – Ило нас покинул. Навсегда.
Да, покинул сегодня, четыре часа назад… А насчет эхху это я сам разобрался – и решил, что так будет правильно. Все за дело!
У Гобийского Биоцентра появился новый руководитель.
Великий Эхху подбирался к крайнему домику. Так и есть, темно, тихо, все спят. Ну, сейчас!.. В эту минуту возле входа появился силуэт Безволосого.
Судя по спокойным движениям, он ничего не подозревал. Вождь поднял дубинку и с боевым кличем «Эххур-рхо!», на который тотчас отозвались сородичи, опустил ее… на пустое место: в последний миг Безволосый легко взвился в воздух. Во тьме с шелестом развернулись его крылья.
Смутное беспокойство шевельнулось в мозгу вождя – но ярость и злоба вытеснили все. «Ах, так, значит, они не спят, пошли на обман, уаыа! Дурачить нас!»
Всюду появились Безволосые – летающие обманщики, трусы. Дикари выли, вращали дубинами, но никого пока не задели. Самки эхху вбегали в домики, громили и рвали там все, хватали яркие вещицы, ткани.
Безволосые вели себя странно: не защищали имущество, не падали, не бежали.
Они приближались к дикарям, делали непонятные движения, отпрыгивали, убегали и улетали; некоторые взлетали к самым вершинам деревьев и оттуда бесшумно пикировали, проносились над головами нападающих. Раззадоренные эхху подпрыгивали, кидали в них дубинами; другие громили хижины, но от гулких ударов стены их не разваливались, даже не трескал Великий Эхху с рычанием гонялся за Безволосыми, жаждал и крови. Он ничего не понимал. Вот один Летун-Нетопырь пролетел совсем близко. Вождь следил красными от злобы глазами и, когда тот развернулся над ним, что есть силы швырнул в него дубину. Попал! Но как-то не так: Безволосый подержал дубину в руках, кинул ему обратно, полетел дальше.
И тут Великий Эхху все понял, завыл от обиды. Безволосые не нападали и не защищались – они дразнились! Потешались над ними, могучими эхху, забавлялись, не принимали их всерьез. Не принимали их всерьез, ыауыа-а-а!
Истерическое буйство охватило всех дикарей: они кидались друг на друга, прыгали, катались по траве, выли, кусались. Вой и гам стоял над поляной.
– Ли, достаточно. Включай! – звонко скомандовал Эоли.
На поляне стало светло. Послышался ровный шум. Эхху затихли, прислушались – и дружно кинулись в лес. Шум воды – все сметающей страшной стихии! А вот и первые потоки ее, длинные языки, расстилающиеся над травой. Сейчас догонит, зальет, поглотит, уаыа!
Инфракрасный луч выделил в удирающем стаде Великого Эхху. Он почувствовал черный страх, какого не испытывал даже в грозу. Опасность была неотвратимой, гибельной. Он завизжал, прикрыл голову лапами, упал, потом на четвереньках быстро-быстро пополз в сторону от сородичей. Он спасется один!

11. БЕГСТВО
Заслышав вой и визг возвращающегося племени, Берн выломил дубину – для самозащиты. Но когда звуки приблизились, его нервы не выдержали. Профессор помчал на молодых ногах в глубину темного леса. По полуголому телу, по лицу и рукам встречные ветви размазывали росу, лепили на кожу листья. Между ног панически фурхнула птица. Опомнился Берн на полянке, когда вопли эхху утихли в стороне.
И тогда он, стоя в обнимку с деревом, успокаивая колотящееся сердце, понял: дикари сами спасались! Лицу стало так жарко, что тепловой свет от него озарил изломы на коре дерева. «Трус!.. Лжец, предатель и трус». Берн ткнулся лбом в ствол: что теперь делать, как жить?
…А он еще считал себя ровней им, самообольщался успехом консультаций, любовной победой, биджевым фондом. Все было гладко в комфортных условиях – а как только они посуровели, сразу обнаружилось, что и трансплантанта мало, и обновленного тела мало, что побуждения и поступки, естественные для них, для него – хождение по тонкой проволоке. И сорвался с первых шагов. Чего теперь стоят его «приобретения»!
Если он вернется, никто его не упрекнет. Старательно не подадут вида – как тогда, после вранья на всю планету. Что с него в конце концов возьмешь: он ведь из Земной эры, а возможности машины-матки не безграничны, психику она не изменит… Ах, как было бы хорошо, если бы по возвращении кто-нибудь (Ило, например) отчитал его. Или пусть бы неделю в Биоцентре расспрашивали с подначкой, прохаживались на его счет. Это было бы просто здорово, значило бы, что его признали своим. Они ведь не спускают друг другу и куда более скромных проступков.
Но этого не будет. И Ли внушат, что она не должна сердиться на него, потому что… и так далее; и она даже обрадованно всплеснет ладонями: «Ой, я так беспокоилась!»
Но постепенно и она, и другие отдалятся от него. Станут избегать молчаливо понятую неисцелимую второсортность человека, который в трудную минуту может подвести, Нет. Он не вернется – за опекой, за подачками. Что произошло, то произошло.
Но куда идти? «А если снова нарвусь на эхху? Или на зверей? – Берн стиснул зубы. – Ну-и пусть растерзают, так мне и надо! Вперед, куда глаза глядят – только не обратно».
И он быстрым шагом двинулся по прогалине. Было прохладно. Шелестела трава под ногами. Вверху пылали звезды и огни Космосстроя.
Прогалина сошла на нет. Берн брел напрямик, продирался сквозь частый кустарник, даже если и замечал, что можно обойти, – чтобы хоть так отвлечься от мрачных мыслей. Но постепенно хлеставшие и царапавшие ветки пробудили в нем злость.
Ну, разве он виноват? Ведь только и того, что по разику солгал, струсил, предал – в дозах самых микроскопических, в его время никто и внимания бы не обратил! Так почему в этом мире он отщепенец, почему изгоняет себя? Не потому что он так уж плох – это они, черт бы их побрал, они все… строят из себя!
Слева что-то неярко засветилось. Берн шарахнулся за дерево, защитно поднял дубину. Пригляделся: сферодатчик ИРЦ на увитой плющем ножке. Датчик опознал человека, подал сигнал: находящемуся в такое время в лесу могла понадобится связь, информация, помощь.
Но Берн только представил, каким его запечатлеет сейчас для общего удовольствия ИРЦ: в растерзанном виде, расстроенных чувствах и склочных мыслях – и от этого, от напрасного испуга взъярился окончательно:
– Наставили кристаллических соглядатаев – подсматривать, подслушивать… У, сгинь, треклятый! – И от всей души опустил на шар дубину.
В датчике пробежала огненная трещина. Он погас.
Не полегчало. Профессор рассчитывал, что звонко во все стороны брызнут осколки.
…Его занесло совсем в чащобу: кустарник, оплетенные лианами деревья, бурелом и корни под ногами. Берн продирался из последних сил. Помрачившемуся сознанию пригрезилось: вот он преодолеет все и выберется из леса… прямо в нормальную расчудесную жизнь XX века. Вон то тлеющее над деревьями зарево впереди – от огоньков спящей деревни или от фонарей окраинной улицы какого-то города. И он пойдет по этой улице: среди нормальных домов, оград, магазинов с прикрытыми жалюзи витринами, встретит запоздалых прохожих. Пусть даже пьяных, хрипло исполняющих «Jch hatte einen Kameraden» – песню, от которой его всегда передергивало. Ей-богу, он кинется им на шею!
И ему страстно, чуть не до слез захотелось обратно – в то время, где он был «о, герр профессор!», «многоуважаемый коллега», «наш известный биофизик д-р Берн», был в первом ряду жизни, а не за ее последним рядом. «Не надо мне ни ста лет вашей жизни, ни молодости этой, ни инфразрения – ничего!» Берну представилось: он возвращается вечером из университета в свой особняк в пригороде, медленно ведет черный «оппель» по тихой улице, кивает ракланивающимся, очень уважающим его соседям; поднимается наверх, включает настольную лампу в кабинете; служанка Марта приносит почту, вечерние газеты, бутылку темного пива…
А то, что он пережил здесь, пусть окажется сном захватывающе интересным, прекрасным сном. Было великолепно и радостно его увидеть, приятно будет вспоминать… Приятно будет по-прежнему часок-другой в неделю осознавать несовершенства и заблуждения современников, прикидывать, как их можно преодолеть, мечтать о времени, когда это случится и как тогда будет хорошо… И тем подниматься над людьми, которые размышляют о таких предметах раз в месяц, а то и реже… Приятно будет и беседовать о таких возвышающих душу проблемах и перспективах с близкими по взглядам знакомыми, переживать благостное созвучие душ… Но жить в таком времени, жить постоянно – слуга покорный!
Впереди над черными деревьями все шире разливалось молочно-серое зарево. У профессора гулко забилось сердце: вот оно, вот!.. Он выбежал из леса.
Перед ним развернулось в обе стороны полотно нагревающейся за день и люминесцирующей от избытка энергии фотодороги. По ней с тонким пением моторчиков пробегали освещенные снизу автоматические вагончики.
Дорога выходила из леса и уносилась в степь.
Она сияла, как река в лунную ночь.

12. ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ ПОЛУФИНАЛ
Ило встретил восход солнца позже товарищей по Биоцентру. За ночь он пролетел и проехал более тысячи километров на юго-запад – и еще чувствовал в себе силы.
Подлетая к большому озеру, один край которого был обрамлен хвойным лесом, а на другом среди пестрого от скоплений горных маков в траве – луга высились в окружении коттеджей покатые стены буддийского монастыря (ныне самого приметного и экзотического здания интерната), он издали услышал щебечущий шум. Вблизи он понял его происхождение: здесь хозяйничала, пела, ссорилась, играла в индейцев и во множество иных игр, загорала, училась летать, лазать по деревьям, кувыркалась в траве, купалась и исполняла еще тысячи важных дел детвора. Республика Малышовка. Воспитатели присматривали за всеми с верхних этажей, иные парили над лугом и озером, возились с детьми. Вид у них был довольно замороченный.
Ило ждали. Общий гомон прекратился, тысячи глаз смотрели, как он спланирует и сядет на площадку у озера. Пока он снимал крылья, к нему раньше воспитателей приблизился один – в выцветших, почти не выделяющихся на загорелом теле шортах. Светло-рыжие волосы над крутым лбом и около шеи слиплись в косички от неумеренного купанья, короткий нос слегка лупился, губы были сложены властно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39