Это сравнение, подумал Андре-Луи, превосходно сочетается с акцентом.
— Вы из Гаскони, сударь, — заметил он.
— Cap de Diou!note 4 — собеседник, изобразив гротескно-свирепую гримасу, словно не желая оставлять никаких сомнений в своем происхождении. — Я слышу в вашем замечании скрытый намек.
— Да. Я всегда рад услужить и готов помочь вам в ваших исканиях.
— В моих исканиях? Помилуй Бог, но в каких?
— В поисках жизни, полной тревог и волнений, каковая, по вашему мнению, невозможна, если не подвергать ее риску.
— Так вы решили, что я добиваюсь именно этого? — Гасконец коротко хохотнул и начал обмахиваться шляпой. — Вы едва не вывели меня из себя, сударь. — Он улыбнулся. — Я понял ход вашей мысли: лагерь недругов, всеобщая враждебность, которую не умеряет даже ваш великодушный поступок… Да, благородство при дворе не в чести. Любому остолопу, как только его глаза попривыкнут к блеску, это сразу станет ясно. Вероятно, вы уже пришли к выводу, что я не из придворных. К этому позвольте добавить, что я также никоим образом не задира на побегушках у какой-нибудь партии. Мне захотелось познакомиться с вами, сударь, только и всего. Я монархист до мозга костей, мне отвратительны ваши республиканские взгляды, и все-таки я восхищаюсь вашим заступничеством за третье сословие гораздо больше, чем ненавижу причины этого заступничества. Парадокс, как вы выразились? Пусть так. Но вы держитесь так, как на вашем месте желал бы держаться и я. В чем же тут, к дьяволу, парадокс?
Андре-Луи рассмеялся.
— Вы слишком снисходительно отнеслись к моей глупости, сударь.
Гасконец фыркнул.
— Это не снисходительность. Просто я хотел познакомиться с вами поближе. Мое имя де Бац, полковник Жан де Бац, барон д'Армантью, что близ Гонтца в Гаскони, вы верно угадали. Хотя, черт возьми, один Бог знает, как вы угадали.
К собеседникам не спеша приближался господин де Керкадью. Барон поклонился.
— Сударь!
— К вашим услугам! — с ответным поклоном произнес Андре-Луи.
Глава III. Полковник де Бац
Андре-Луи злился; нет, не кипел от злости — это вообще было ему не свойственно, — но пребывал в состоянии холодной, горькой ярости. Если принять во внимание, кем были его слушатели, то вряд ли можно назвать тактичными выражения в которых он дал выход своей ярости.
— Чем больше я наблюдаю дворянство, тем сильнее сочувствую плебсу; чем ближе узнаю королевское окружение, тем больше восхищаюсь чернью.
Андре-Луи, Алина и господин де Керкадью сидели в длинной узкой комнате, захваченной сеньором де Гаврийяком на первом этаже гостиницы «Три Короны». На вид комната была типично саксонской: вощеные полы без ковра; стены, обшитые полированной сосной стены, украшенные охотничьими трофеями — полудюжиной оленьих голов с ветвистыми рогами и меланхоличными стеклянными глазами, маской, изображавшей медведя с огромными клыками, охотничьим рогом, устаревшим охотничьим ружьем и еще несколькими предметами того же рода. На дубовом столе, с которого недавно унесли остатки завтрака, стояла хрустальная ваза с большой охапкой роз, перемежающихся несколькими лилиями.
Эти цветы и были одной из причин, повергших Андре-Луи в дурное расположение духа. Час назад их принес из Шенборнлуста очень элегантный, завитый и напомаженный господин, который представился господином Жокуром. Он вручил букет мадемуазель де Керкадью с выражениями почтения от Мосье Принца. В записке его высочества выражалась надежда, что цветы оживят обстановку комнаты, которую украшала своим присутствием мадемуазель, а тем временем ей подыщут другое, более достойное ее положения жилище. Вторая записка, тоже принесенная господином де Жокуром, объясняла, на какое жилище намекал Мосье. Она явилась второй причиной раздражения Андре-Луи. В этой записке ее высочество объявляла, что мадемуазель де Керкадью назначена фрейлиной. Радостное оживление, охватившее Алину при известии о такой высокой и неожиданной чести, послужило третьим источником досады Андре-Луи.
В течение всего визита господина де Жокура молодой человек с вызывающей неучтивостью простоял у окна спиной к обществу. Он смотрел на пелену дождя, на пенящуюся грязь Кобленца, и не потрудился повернуться, когда господин де Жокур, церемонно откланявшись, объявил о своем уходе.
И, только когда посыльный дворянин удалился, Андре-Луи соизволил, наконец, заговорить. Беспокойно меряя шагами унылую, сырую и холодную комнату, он вдруг перебил восторженную болтовню Алины своим нелицеприятным заявлением.
Девушка вздрогнула, пораженная его тоном. Ее дядя тоже был шокирован. В былые дни он пришел бы в ярость от куда более безобидных слов, набросился бы на крестника с упреками и попросту выгнал бы за порог. Но путешествие из Парижа подействовало на сеньора де Гаврийяка угнетающе: временами он как будто впадал в летаргию, его неукротимый дух был подавлен. Страшные события десятидневной давности внезапно состарили господина де Керкадью. Тем не менее он вскинул большую голову и в меру сил дал отпор чудовищному попранию сословной гордости:
— Ты находишься под защитой этого самого дворянства, так будь любезен воздерживаться от своих республиканских дерзостей. — Голос дядюшки звенел от гнева.
Алина, нахмурившись, окинула возлюбленного внимательным взглядом.
— Что с тобой, Андре? Ты чем-то расстроен?
Она сидела за столом, и, посмотрев на ее свежее, невинное лицо, такое прекрасное в обрамлении высокой прически с выбившимся из нее и упавшим на белую щечку густым локоном, Андре-Луи почувствовал, что его негодование остывает, уступая место благоговейному восторгу.
— Я боюсь всякого, кто приближается к вам, не сознавая, по какой священной земле он ступает.
— А, ветер переменился! Теперь нас будут потчевать Песнью песней, — поддел крестника господин де Керкадью. В глазах Алины засветилась нежность, а ее дядя продолжал добродушно подшучивать над Андре-Луи. — Ты полагаешь, что господину де Жокуру, перед тем, как он вошел в эту святыню, следовало снять башмаки?
— Я бы предпочел, чтобы он просто держался подальше. Господин де Жокур
— возлюбленный госпожи де Бальби, любовницы монсеньора. Не совсем ясно, в каких отношениях состоят эти два господина, но, думаю, их рога не затерялись бы среди этих великолепных трофеев. — Андре-Луи махнул рукой в сторону оленьих голов со стеклянными глазами.
Сеньор де Гаврийяк переменил положение в кресле.
— Я был бы весьма тебе признателен, если бы ты относился к моей племяннице хотя бы в половину той почтительности, которой требуешь от других. — И сурово добавил: — Ты опустился до скандальных сплетен!
— Опустился? Нет, этот скандал такой громкий, что хоть уши затыкай. А заодно и нос.
Невинная Алина, не понявшая предыдущий намек, внезапно покраснела и отвела взгляд. Андре-Луи, не обратив на это внимания, продолжал развивать тему:
— Госпожа де Бальби, между прочим, фрейлина ее высочества. А теперь, сударь, эту честь оказали вашей племяннице и моей будущей жене.
— Боже! — воскликнул господин де Керкадью. — На что вы намекаете? Чудовищно!
— Согласен с вами, сударь. Это чудовищно. Вам остается только спросить себя, можно ли считать порочное подобие королевского двора подходящим местопребыванием для вашей племянницы.
— Было бы нельзя, если бы я тебе поверил.
— Вы мне не верите? — Андре-Луи удивился. — А собственным глазам и ушам? Вспомните, как эти люди приняли вчера наши новости. Известия, которые должны были вызвать бурю, подняли только легкую рябь на поверхности этого болота.
— Воспитанные люди не выставляют свои чувства напоказ.
— Но они по крайней мере остаются серьезными. Вы заметили, на сколько им хватило серьезности, когда прошло первое потрясение? А вы, Алина? — Не дав обоим времени ответить, он продолжал: — Монсеньор довольно долго занимал вас беседой, достаточно долго, чтобы вызвать неудовольствие госпожи де Бальби…
— Андре! О чем ты говоришь? Это же нелепо!
— Возмутительно! — подхватил дядюшка.
— Я только собирался спросить вас, о чем с вами разговаривал принц? Об ужасах последних недель? О судьбе короля, своего брата?
— Нет.
— Так о чем же?
— Я не очень запомнила. Он говорил о… Ах, да ни о чем. Принц был очень любезен, пожалуй, даже льстив… Он говорил… О чем говорит галантный кавалер, беседуя с дамой? Обо всяких пустяках. Кажется, так и было.
— Вам кажется! — мрачно повторил Андре-Луи. Скулы и нос резко выделялись на его узком лице, глаза горели по-волчьи спокойным, но недобрым, желтоватым огнем. — Вы дама и не раз вступали в беседу с галантными кавалерами. Они вели себя так же?
— Ну… приблизительно. В таком духе. Ох, Андре, что у вас на уме?
— Да, во имя святого: что? — рявкнул господин де Керкадью.
— Ничего. Просто я считаю, что в данных обстоятельствах монсеньору не пристало тратить время на галантные беседы с дамами. Есть дела и поважнее.
— Вы выводите меня из терпения, — не выдержал господин де Керкадью. — Его высочество был потрясен. А когда первое потрясение прошло, он успокоился. Чем еще он может помочь королю? Да и о чем тревожиться? Через месяц союзники войдут в Париж и освободят его величество.
— Если раньше эта провокация не вызовет возмущение народа и народ не убьет Людовика. Вот о чем следовало бы тревожиться его брату. Как бы то ни было, я считаю, что Алина должна отказаться от чести составить компанию мадам де Бальби.
— Но, ради Бога, Андре! — вскричал сеньор де Гаврийяк. — Как мы можем отказаться? Ведь это не предложение, это назначение.
— Ее высочество не королева. Пока.
— Здесь она на положении королевы. Монсеньор — регент de possenote 5, а вскоре может стать и de facto.
— Значит, — тяжело выговорил Андре, — значит, от назначения нельзя отказаться?
Алина грустно смотрела на него, но ничего не говорила. Крестный тоже молчал. Андре резко встал и снова подошел к окну. Стоя там и глядя на бесконечный дождь, он долго барабанил пальцами по раме. Де Керкадью, хмурый и раздасадованный, хотел было что-то сказать, но Алина жестом остановила его.
Она встала, подошла к Андре-Луи, обняла и, притянув его голову, прижалась щекой к его щеке.
— Андре! Ну почему ты иногда такой глупый? Неужели ты ревнуешь меня к монсеньору? Это же нелепо!
Андре-Луи смягчился. Помолвка была всего неделю назад, и каждое прикосновение казалось ему упоительным; новизна и острота ощущений перевешивали упрямство и раздражение.
— Моя дорогая, ты так много для меня значишь, что я постоянно за тебя боюсь. Меня пугает этот двор, где испорченность возведена едва ли не в предмет гордости, и то, какое влияние он может оказать на твою жизнь.
— Но я и раньше жила при дворе, и ничего страшного не случилось, — напомнила Алина.
— То было в Версале, а тут не Версаль. Как бы здесь ни притворялись, будто это все равно.
— А мне ты веришь недостаточно?
— О, как ты можешь сомневаться? Конечно, я тебе верю!
— Тогда в чем же дело?
Андре-Луи, хмурясь, пытался найти довод, но не так и не смог.
— Не знаю, — признался он. — Наверное, любовь превратила меня в пугливого глупца.
— В таком случае оставайся им подольше, — со смехом сказала Алина и поцелуем в щеку положила конец дискуссии.
В тот же день мадмуазель де Керкадью приступила к своим почетным обязанностям, и, когда господин де Керкадью с крестником, прибыв в Шенборнлуст, смешались с толпой придворных в том же бело-золотом салоне, Алина, очаровательное видение в коралловой тафте с серебряной тесьмой, рассказала им о любезном приеме, оказанном ей Мадам, и о снисходительности монсеньора.
— Между прочим, Андре, он подробно рассправшивал о тебе.
— Обо мне? — насторожился Андре-Луи.
— Ты вчера возбудил его любопытство. Он спросил, какие нас связывают отношения. Я упомянула о нашей помолвке. Он, кажется, удивился, и тогда я рассказала твою историю, как ты когда-то представлял своего крестного в Генеральных штатах Бретани и выступил там, как самый блестящий адвокат дворянства; как убийство твоего друга, Филиппа де Вильморена склонило тебя на сторону революционеров; как в конце концов ты пожертвовал своим положением ради нашего спасения и вывез нас из Франции. Он выслушал все это с большой благосклонностью, Андре, и относится с уважением.
— Это он так сказал?
Алина кивнула.
— Он сказал, что ты ведешь себя независимо и он считает тебя смелым и решительным.
— Он хотел сказать, что я дерзок и не знаю своего места.
— Андре! — с упреком произнесла Алина.
— И он прав. Я действительно его не знаю и не хочу знать, пока оно не стоит того, чтобы им гордиться.
К собеседникам спокойной, уверенной походкой подошел высокий худощавый господин в черном, лет сорока на вид. Его прорезанные глубокими морщинами щеки были очень впалыми, как это обычно бывает при отсутствии многих зубов. Впалые щеки вместе с глубокими глазными впадинами придавали довольно красивому, в общем-то, лицу несколько зловещее выражение. Подошедший объявил, что хотел бы познакомиться с господином де Моро. Алина представила его как господина графа д'Антрага. К описываемому времени имя графа стало уже довольно широко известно — граф снискал репутацию убежденного, храброго роялиста, а также участника многих интриг.
Алина и Андре-Луи втроем с графом завели светскую, ни к чему не обязывающую беседу, которую прервало появление графини Прованской. Подойдя к ним, она с глупой, фальшивой улыбкой игриво упрекнула мужчин в том, что они отвлекают молодую фрейлину от новых обязанностей, и увела девушку с собой. Но господин гарф и Андре недолго оставались вдвоем. Минуту-другуя спустя они увидели, что к ним направляется граф д'Артуа, тридцатипятилетний красавец телосложения столь изящного, что трудно было поверить в его принадлежность семье, из которой вышли его дородные братья, король Людовик и граф де Прованс.
Д'Артуа сопровождала свита из нескольких человек. Двое были в богатых камзолах с золотым шитьем и алыми воротниками — мундирах личной гвардии графа. В числе прочих лиц Андре-Луи заметил презрительно-насмешливую физиономию де Баца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9