И вот, наконец, настал июльский вечер, назначенный для бегства. Рэйли, уже некоторое время не пользовавшийся мазью француза и успевший почти полностью восстановить свой обычный облик, укрыв длинные седые волосы испанской шляпой и спрятав лицо в складках плаща, подошел к причалу Уоппинг-Стэйрз — зловещему месту казни пиратов и мародеров. Его сопровождали Котерел, несший саквояж с одеждой, и сэр Льюис с сыном. Исключительно из заботы о своем дорогом друге и родственнике отец и сын Стакли не могли покинуть его до тех пор, пока он в полной безопасности не отправится в путь. На верхней площадке трапа они встретили капитана Кинга. Внизу, как и было условлено, их ждала шлюпка с сидевшим у руля боцманом.
Кинг приветствовал их с заметным облегчением.
— Вы, верно, опасались, что мы не придем, — сказал Стакли с усмешкой, намекая на недоверие к нему, не раз высказанное капитаном. — Полагаю, теперь вам следует отдать мне должное и признать, что я вел себя как честный человек.
Бескомпромиссный Кинг молча взглянул на него и пожал плечами: он не любил пустых слов.
— Надеюсь, вы останетесь таким и впредь, — холодно ответил он.
Они спустились по скользким ступеням вниз к шлюпке. Боцман оттолкнулся, и суденышко пошло прочь от берега, увлекаемое морским отливом.
Спустя минуту бдительный Кинг заметил еще одну шлюпку, вышедшую на воду ярдах в двухстах выше по течению реки. Вначале гребцы в ней вроде бы боролись с течением, направляясь к Лондонскому мосту, но потом шлюпка резко развернулась и устремилась за ними. Кинг тотчас же указал сэру Уолтеру на преследователей.
— Что это? — резко спросил Рэйли. — Неужели нас предали?
Лодочники, напуганные этими словами, почти перестали грести.
— Поворачивайте назад, — велел им сэр Уолтер. — Я не желаю понапрасну подвергать опасности своих друзей. Едем обратно, домой.
— Нет, погодите, — мрачно отозвался Стакли, наблюдая за преследовавшей их шлюпкой. — Им нас не настигнуть, даже если ты и прав в своих предположениях, хотя, по-моему, для опасений нет никаких оснований. Вперед! — Он выхватил пистолет и заорал на лодочников: — На весла! Навались, собаки, или я разряжу в вас мой пистолет.
Гребцы налегли на весла, и шлюпка понеслась вперед. Однако сэр Уолтер все еще был полон дурных предчувствий. Он сомневался, разумно ли идти прежним курсом теперь, когда их выследили.
— Кто сказал, что нас преследуют? — раздраженно воскликнул сэр Льюис. — Здесь не какая-нибудь захудалая речушка, кузен, а большая водная дорога, которой пользуется весь мир. Надо ли полагать, что любая идущая в кильватере лодка непременно гонится за нами? Черт возьми, если пугаться всякой тени, никогда ничего не доведешь до конца. Проклятье! Нет ничего хуже, чем спасать друга, который переполнен страхом и сомнениями!
Сэр Уолтер воздал Стакли должное за его выдержку, и даже Кинг пришел к убеждению, что несправедливо подозревал его. Между тем лодочники, подгоняемые Стакли, гребли изо всех сил, и шлюпка быстро мчалась вперед, к начинавшему темнеть в сумерках морю. На лодку, шедшую следом за ними, почти перестали обращать внимание. Так к концу отлива они достигли Гринвича, но тут лодочники снова бросили свое дело: теперь им надо было преодолевать приливное течение, да и устали они благодаря Стакли сверх всякой меры. Поэтому гребцы заявили, что до утра им в Грейвзэнд не попасть. Последовало короткое совещание. Наконец сэр Уолтер приказал высадить его на берег в Перфлите.
— Это самое разумное, что можно предпринять, — промолвил боцман. — В Перфлите мы сможем достать коней и доехать до Тилбери.
Стакли был того же мнения, но более практичный капитан Кинг с ними не согласился.
— Это бессмысленно, — сказал он. — В такой поздний час мы вряд ли найдем коней.
Оглянувшись, сэр Уолтер увидел сквозь призрачную опаловую дымку заката вторую шлюпку, приближавшуюся к ним с подветренной стороны. Слышался нестройный гул голосов.
— О черт! Нас предали! — воскликнул Рэйли с горечью.
Стакли крепко выругался. Сэр Уолтер повернулся к нему.
— Высаживаемся на берег, — коротко бросил он, — и возвращаемся домой.
— Да, наверное, так будет лучше. Сегодня уже ничего не сделаешь, а если меня схватят вместе с тобой, то мне не поздоровится, — в голосе его слышалось уныние, физиономия вытянулась и побледнела.
— Ты скажешь, что только делал вид, будто помогаешь мне, а на самом деле хотел конфисковать мою частную переписку, — предложил находчивый сэр Уолтер.
— Сказать-то я могу. Но кто поверит мне? Ведь не поверят!
Его мрачная подавленность усилилась до отчаяния.
Рэйли, глядя на Стакли, испытывал сильные угрызения совести. Его благородное сердце было сейчас больше обеспокоено опасным положением его друзей, чем своей собственной судьбой. Он захотел как-то загладить свою вину перед Стакли, но не имел другого способа помочь ему, как наделить его той же силой, какую он сам использовал ранее — силой золота. Он засунул руку во внутренний карман и вытащил оттуда горсть драгоценных камней, которые протянул своему родственнику.
— Мужайся, — убеждал он его. — Мы еще сможем одержать верх и все кончится, по крайней мере для тебя, хорошо, и ты не пострадаешь из-за твоей дружбы ко мне.
В ответ на эти слова Стакли обнял Рэйли, сказав, что любит его и будет продолжать ему служить.
Наконец они пристали к берегу чуть ниже Гринвичского моста, и почти в ту же минуту другая шлюпка пришвартовалась почти рядом, но немного выше. Из шлюпки выскочили люди с очевидным намерением отрезать им путь к отступлению.
— Слишком поздно, — сказал Рэйли почти бесстрастно. — Кости выпали и показали, что игра проиграна, Льюис! Тебе следует объяснить свое присутствие так, как я советовал.
— Да, сейчас нет другого выбора, — согласился сэр Льюис. — И вы в том же положении, капитан Кинг. Вы должны признаться, что присоединились ко мне, чтобы предать сэра Уолтера. Я поддержу вас. Если мы поддержим друг друга…
— Лучше пусть меня поджарят в аду, чем я поставлю на себе клеймо предателя, — прорычал в ярости капитан. — Если бы вы, сэр Льюис, были честным человеком, вы бы поняли, что я имею в виду.
— Ладно! Хватит! — сказал Стакли злобно. Его сын и один или двое гребцов встали рядом с ним, как бы приготовясь к действию. — Ну, если так, капитан, я именем короля беру вас под арест по обвинению в подстрекательстве к мятежу.
Капитан сделал шаг назад, на мгновение застыв от изумления. Затем он схватился за пистолет, собираясь, наконец, сделать то, что, как он понимал, он должен был сделать уже давно.
Но он был сразу схвачен. Только тогда сэр Уолтер понял, что произошло, и вместе с пониманием пришла ярость. Старый искатель приключений сбросил плащ и схватился за рапиру, чтобы проткнуть ею своего дорогого друга и родственника. Но он опоздал. Чьи-то руки схватили его. Его крепко держали люди со шлюпки, предводительствуемые мистером Уильямом Хербертом, который, как он знал, был кузеном Стакли. Мистер Херберт в соответствии с этикетом предложил ему сдать шпагу.
Внезапно он взял себя в руки, подавил ярость. Холодно посмотрел на своего родича, лицо которого на фоне ранней летней утренней зари казалось особенно бледным и злым.
— Сэр Льюис, — и это было все, что он сказал, — эта действия не делают Вам чести.
У него больше не осталось иллюзий. Он понял теперь все до конца. Его дорогой друг и родич все время обманывал его, желая сначала выманить у него все драгоценности, а потом, как пустую скорлупу, бросить палачу. Манури, конечно, тоже участвовал в заговоре. Он служил и нашим и вашим, и даже собственный слуга сэра Уолтера Котерел был заодно с ними.
Но только на суде сэр Уолтер осознал всю низость Стакли, только там выяснилось, что его родич был снабжен официальным документом, освобождающим его от ответственности за участие в планах побега. Это помогло ему с большим успехом уличить и предать сэра Уолтера. На суде выяснилось также, что корабль, на котором сэр Уолтер прибыл из путешествия, и еще многое должно быть передано этому корыстолюбивому Иуде как дополнительное вознаграждение.
Если раньше, чтобы не попасть в руки врагов, сэр Уолтер вынужден был прибегать к уловкам, недостойным великого человека, то теперь, когда никакой надежды уже не оставалось, он проявил чрезвычайное достоинство и бодрость духа. С таким спокойствием, самообладанием и искусством защищался он от обвинения в пиратстве, на котором настаивала Испания, и так умело расположил общественное мнение в свою пользу, что судьи были вынуждены отказаться от этого обвинения и не могли найти никакого другого способа выдать его голову королю Якову, кроме как обратиться снова к смертному приговору, вынесенному ему тринадцать лет тому назад. На основании этого приговора они распорядились произвести казнь.
Никогда еще ни один человек, любящий жизнь так горячо, как любил ее сэр Уолтер, не встречал смерть настолько беспечно. Готовясь к эшафоту, он оделся с таким же изяществом и великолепием, какие были ему свойственны всегда. Он надел гофрированный воротник — жабо и отороченный черным бархатом халат поверх атласного камзола цвета своих волос, черный с отделкой жилет, черные, скроенные из тафты бриджи и шелковые чулки пепельного цвета. Голову украшала шляпа с плюмажем, закрывавшая его седые волосы с надетым на них отороченным шелком ночным колпаком. По пути на эшафот он одарил этим колпаком какого-то лысого старика, пришедшего бросить на него последний взгляд, заметив при этом, что он пригодится старику больше, чем ему самому. Когда он снял колпак, все увидели, что его волосы не завиты, как обычно. Это было предметом особой озабоченности его парикмахера в тюрьме Гейтхауз в Вестминстере. Однако сэр Уолтер отделался от парикмахера шуткой.
— Пусть ее причешут те, кому она достанется, — сказал он о собственной голове.
Прощаясь с друзьями, окружившими его со словами, что ему предстоит длинный путь, он попросил дать ему топор. Взяв его, он провел пальцами по лезвию и улыбнулся.
— Острое лекарство, — молвил он, — но хорошо вылечивает от всех болезней.
Когда вскоре палач попросил его повернуть голову на восток, он сказал: «Неважно, как поставлена у человека голова, лишь бы сердце лежало правильно.»
Так закончилась жизнь величайшего героя Англии, одного из действительных ее создателей и поэтому его смерть является постыдным пятном на постыдном царствовании малодушного трусливого короля Якова, нечистого телом и душой, пожертвовавшего сэром Уолтером, чтобы угодить испанскому королю.
Один из свидетелей смерти сэра Уолтера, претерпевший за свои слова — а люди всегда, должно быть, страдают за свою приверженность Правде, — сказал, что у Англии не осталось другой такой головы для эшафота.
Что же до Стакли, то та же самая жажда обладания, которая сделала из него Иуду, предопределила, в силу идеальной справедливости, которая так редко осуществляется в отношении мошенников, его скорое крушение. Он был уличен в изготовлении фальшивых монет. Вместе с ним был схвачен слепой исполнитель его воли Манури, который ради своего спасения согласился стать главным свидетелем обвинения. Сэр Льюис был приговорен к смерти, но спасся, купив себе прощение ценой всего своего неправедно нажитого богатства. Он стал банкротом, лишившись состояния, так же как раньше лишился чести.
Но еще прежде, чем это случилось, сэр Льюис за свою роль в смерти сэра Уолтера стал объектом всеобщего презрения и получил прозвище Сэр Иуда. В Уайтхолле к нему относились с оскорбительным пренебрежением, но самое страшное оскорбление ему нанес Лорд Адмирал, который увидев пришедшего к нему для служебного отчета Стакли, воскликнул:
— Подлый тип, презреннее которого нет на свете, как ты смел явиться сюда!
Для человека чести после этого был только один выход. Но Сэр Иуда не был человеком чести. Он пришел с жалобой к королю.
Яков злобно посмотрел на него.
— Чего ты ждешь от меня? Ты хочешь, чтобы я его повесил? Клянусь, если мне вешать всех, кто с ненавистью говорит о тебе, то в стране не хватит деревьев.
8. ЕГО ДЕРЗОСТЬ ГЕРЦОГ БЭКИНГЕМСКИЙ, или как Джордж Вильерс добивался благосклонности Анны Австрийской
Этот человек был воплощенная дерзость.
С того дня, когда он, простой крестьянский парень, сумел привлечь своей необычайной красотой внимание короля Якова (славившегося пристрастием к миловидным юношам) и добиться должности виночерпия Его Величества, карьера Джорджа Вильерса являла собой цепь событий, каждое из которых свидетельствовало о злобной и непрерывно растущей надменности — следствии тщеславия и легкомыслия, свойственных его натуре. Едва заручившись прочной королевской благосклонностью, он отличился тем, что влепил пощечину оскорбившему его знатному господину. Произошло это в присутствии повелителя и, следовательно, было расценено как проявление вопиющего неуважения к царственной особе. По закону этот поступок должен был караться отсечением кисти руки, нанесшей удар, однако сентиментальный король полагал, что такого симпатичного юношу нельзя подвергать столь суровому наказанию.
Позднее, при Карле I, влияние Джорджа Вильерса на волю и разум короля сделалось еще больше, чем было при Якове, и нетрудно доказать, что в основном его-то выходки и превратились впоследствии в те ступени, по которым Карл Стюарт взошел на эшафот в Уайтхолле, чтобы оставить там свою голову. Карл был подлинным мучеником и стал им, главным образом, из-за безрассудного, безответственного и нахального тщеславия Вильерса — этого потомка заурядных сельских сквайров, наделенного одной лишь смазливой физиономией, которая и помогла ему, став герцогом Бэкингемским, вознестись до положения первого английского дворянина.
Власть затуманила его рассудок, будто хмельное вино, и затуманила так сильно, что, по словам Джона Чемберлена, в скором времени в поведении Вильерса стали заметны признаки безумия — признаки, по которым современные психологи легко определили бы у него манию величия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30