Я же слышал, как ты что-то говорил вот этому чулку. Или ты считал на нем дырки?
– Я, должно быть, говорил, сам того не замечая, – пробормотал Бенвенуто, – знаете, так устал… Целый день колесил по городу с этой тележкой. В мои годы это не так-то просто…
– Раз устали, так присядьте и отдохните, – сочувственно посоветовал стражник, – все равно в такой поздний час никто не станет продавать тряпки.
– Да, да, присяду, – согласился Бенвенуто и опустился на свою тележку.
– Знаете, я тоже с удовольствием отдохнул бы сейчас, – сказал стражник. – Позволите?
– Отчего же, присаживайтесь!
– Спасибо! Знаете, ведь ночные сторожа тоже устают… И подумать только, когда-то я хотел стать пианистом, Пианисты всегда играют сидя, и вообще вся их жизнь проходит среди прекрасной музыки. Я даже в школьном сочинении писал об этом. У нас была такая тема – «Кем вы будете, когда вырастете?». Я написал тогда: «Когда вырасту, я стану пианистом, объеду с концертами весь мир, заработаю много аплодисментов и стану знаменитым». Я не нажил славы даже среди воров, потому что до сих пор не поймал еще ни одного из них. Кстати, а вы не вор, случайно?
Бенвенуто покачал головой. Он хотел было утешить стражника, но у него уже не было сил. Он чувствовал, как жизнь уходит от него с каждой минутой. Но он не позволял себе подняться и продолжал слушать разглагольствозания стражника.
А стражник еще долго говорил о своей работе, о пианино, играть на котором ему так и не удалось научиться, о своих детях.
– Старшему уже десять лет, – рассказывал он, – вчера он тоже писал в школе сочинение. Ведь учителя из года в год дают одну и ту же тему – «Кем ты будешь, когда вырастешь?». «Я буду астронавтом, – написал мой сын, – и отправлюсь на спутнике на Луну!» Я очень хотел бы, чтобы так оно и вышло, но годика через два сыну придется бросить школу и подыскать себе работу, потому что одного моего жалованья маловато. А как по-вашему, это очень трудно – стать астронавтом?
Бенвенуто покачал головой. Он хотел еще добавить, что это совсем нетрудно, что в мире нет ничего невозможного, что никогда не следует терять мужества и никогда не надо расставаться со своими мечтами. По стражник даже не увидел, как Бенвенуто покачал головой. Когда он взглянул на него, ему показалось, что Бенвенуто уснул.
– Бедный старик, – пробормотал стражник, – видимо, он и в самом деле не на шутку устал. Ну, ладно, продолжим наш обход.
И он осторожно, на цыпочках, пошел дальше. Но Бенвенуто продолжал сидеть, даже не шевельнувшись. У него уже не было сил подняться.
«Я подожду их так, – вздохнул он про себя, – подожду сидя. Я сделал все, что было в моих силах. Теперь Бананито в безопасности».
Мысли Бенвенуто стали путаться, их как бы заволакивало туманом… Откуда-то издалека до него донеслось вдруг пение – кто-то напевал колыбельную песенку… Потом он уже больше ничего не слышал.
Но колыбельная песенка, друзья мои, не почудилась Бенвенуто. Нет, просто Джельсомино по своему обыкновению тихонько напевал во сне.
Голос его сначала заполнил комнату, затем разнесся по всему дому и наконец загремел по всем переулкам. Он разбудил Бананито, и тот вылез из-под груды тряпья.
– Бенвенуто, – позвал он. – Бенвенуто, где мы? Что происходит?
Но Бенвенуто уже не мог ответить ему.
Художник выбрался из тележки и стал трясти его за плечо, как вдруг заметил, что рука Бенвенуто ледяная. А вокруг все громче звучал голос Джельсомино, певшего нежную колыбельную песенку.
Бананито бросился наверх, разбудил Джельсомино и вместе с ним вернулся на улицу.
– Он умер! – воскликнул Джельсомино. – Он умер ради нас! Он потратил свои последние годы на то, чтобы спасти нас, пока мы спокойно спали.
В это время в конце улицы снова показался стражник, который только что разговаривал с Бенвенуто.
– Отнесем его в дом, – предложил Джельсомино. Но Бананито не пришлось помогать ему, потому что Бенвенуто стал теперь легким, как ребенок, и Джельсомино почти не чувствовал его на своих руках.
Стражник постоял некоторое время у тележки.
«Этот старьевщик живет, наверное, где-нибудь поблизости, – подумал он, – мне бы надо оштрафовать его за то, что он оставил свою тележку посреди улицы. Но старик был таким добрым… Сделаю вид, будто проходил другой стороной».
Бедный Бенвенуто! В его доме не было даже кровати, и пришлось положить его на пол, лишь подсунув под голову подушку.
Похороны Бенвенуто состоялись через два дня, после многих других событий, о которых вы еще ничего не знаете и о которых прочтете з следующих главах. На похороны пришли тысячи людей. И хотя каждый из них мог бы рассказать об одном из добрых дел Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту, никто не стал произносить речей, Выступил только один Джельсомино. И первый раз в жизни он пел так тихо, что ничего не разбил и не сломал. Голос его был по-прежнему сильным, но звучал так мягко и нежно, что все слушавшие его почувствовали, как сердца их становятся лучше и добрее. Но еще раньше, как я уже сказал, Бананито и Джельсомино обнаружили исчезновение котенка Цоппино. Сначала, расстроенные и опечаленные смертью Бенвенуто, они не придали этому особого значения, но потом забеспокоились.
– Он был со мной в тележке! – восклицал Бананито. – Я, правда, не видел его среди тряпок, но, представь себе, слышал, как он чихал.
– Он, конечно, опять впутался в какую-нибудь историю, – решил Джельсомино.
– Может быть, он вернулся в сумасшедший дом, чтобы выручить тетушку Панноккью и Ромолетту?
– Все что-то делают, – чуть не плача сказал Джельсомино, – один только я сижу сложа руки. Видно, я только и могу, что бить люстры да пугать людей.
В таком отчаянии он еще никогда не был. И вдруг у него возникла великолепная мысль, яркая, как утренняя звезда.
– Нет! – воскликнул он. – Вы еще увидите, на
что я способен!
– Куда ты? – удивился Бананито, видя, что Джельсомино вскочил и надевает куртку.
– Настал мой черед действовать! – ответил Джельсомино. – А тебе советую сидеть смирно – стражники ищут тебя. Скоро ты услышишь обо мне! И еще как услышишь!

Глава девятнадцатая, в которой Джельсомино поет во все горло и устраивает страшный переполох

После суматохи, вызванной бегством Бананито, в сумасшедшем доме мало-помалу воцарилось спокойствие уснули пациенты в палатах, уснули стражники в коридорах. Не спал только поваренок на кухне. Он вообще почти никогда не спал, потому что вечно хотел есть и все ночн напролет рылся в мусорном ящике, разыскивая что-нибудь съедобное.
Поваренку не было никакого дела до бегства Бананито и тщетных усилий его преследователей. Вполне понятно, что и до этого паренька, который остановился перед сумасшедшим домом и запел песню, поваренку тоже не было никакого дела. Он уплетал картофельную шелуху и, поглядывая на Джельсомино, качал головой:
– Вот уж действительно сумасшедший! Где это видано, чтобы молодой человек распевал серенады перед сумасшедшим домом, а не под окнами красивой девушки! Впрочем, это его дело… Однако, какой сильный голос! Готов спорить, что стражники сейчас заберут его.
Но стражники, измученные долгой и напрасной погоней за Цоппино, спали как убитые.
Джельсомино, чтобы попробовать голос, запел сначала совсем тихо, а потом постепенно все громче и громче. Поваренок от изумления открыл рот и даже забыл про картофельные очистки.
– Вот это да! Даже есть расхотелось!
В эту минуту вдребезги разлетелось оконное стекло, возле которого стоял поваренок, и осколки чуть не угодили ему в нос.
– Эй! Кто там кидается камнями?
И, как бы в ответ на его вопрос, на всех этажах огромного мрачного здания, на всех его этажах одно за другим со страшным звоном посыпались стекла. Стражники разбежались по палатам, решив, что больные подняли восстание, но скоро убедились, что это не так, потому что пациенты хотя и проснулись, вели себя спокойно и с удовольствием слушали пение Джельсомино.
– Кто это бьет стекла? – возмущались стражники.
– Тише! – шикали на них со всех сторон. – Не мешайте слушать! Какое нам дело до стекол? Они ведь не наши.
Потом стали раскалываться на куски железные решетки на окнах. Они ломались, как спички, и, плюхнувшись в ров, камнем шли ко дну.
Начальник сумасшедшего дома, узнав о происходящем, задрожал как осиновый лист.
– Знаете, мне что-то стало холодно, – объяснил он секретарям, а про себя подумал: «Началось землетрясение!» Он вызвал служебный автомобиль. – Я еду на доклад к министру! – бросил свой сумасшедший дом на произвол судьбы и спрятался на своей загородной даче.
– К министру! – злобно зашипели секретари. – Как же! К министру! Он попросту удрал! А мы должны погибать, как мыши в мышеловке! Ну, нет! Не бывать этому!
И один за другим, кто на машине, а кто пешком, они тоже помчались по подъемному мосту. Через мгновение часовые только их и видели.
К этому времени почти рассвело. По крышам скользнули первые солнечные лучи. И для Джельсомино это было как бы сигналом: «Пой еще громче!»
Если б вы только слышали, как он тогда пел! Его голос вырывался из горла, словно огонь из кратера вулкана. Все деревянные двери сумасшедшего дома давно уже рассыпались в пыль, а железные настолько погнулись, что уже и не походили больше на двери. Заключенные, которые еще оставались в палатах, выбежали теперь в коридор, шумно радуясь неожиданному освобождению. Часовые, служители, стражники сумасшедшего дома тоже поспешили к главным воротам и оттуда через подъемный мост ринулись на площадь. Все они вдруг почему-то вспомнили о каких-то важных делах.
– Мне нужно вымыть голову моей собачке! – говорил один.
– Меня пригласили провести несколько дней у моря! – говорил другой.
– А я не сменил воду моим золотым рыбкам и боюсь, как бы они не подохли.
Никто не смог откровенно признаться, что просто-напросто струсил, – слишком сильна была привычка лгать.
Словом, очень скоро из всего персонала сумасшедшего дома в нем остался один только поваренок с кочерыжкой в руках. Он так и стоял, открыв от изумления рот. Впервые в жизни ему не хотелось есть, и в его голове, словно струя свежего воздуха, пронеслась какая-то хорошая мысль.
Ромолетта первая в палате заметила, что стражники удрали.
– А чего же мы ждем? Тоже надо бежать! – предложила она тетушке Панноккье.
– Это против всех порядков, – возразила старая синьора. – Но, с другой стороны, ведь все порядки против нас. Поэтому – бежим!
Они взялись за руки и устремились к лестнице, по которой уже неслись вниз десятки людей. Сумятица была невероятная. Но тетушка Панноккья моментально различила в многоголосом шуме нежные голоса своих котов. А верные ученики Цоппино тоже, в свою очередь, сразу же отыскали среди пестрой толпы бегущих высокую старуху с суровым лицом. Вскоре коты, громко мяукая, со всех сторон попрыгали на руки к своей покровительнице.
– Ну-ну, – заворчала тетушка Панноккья прослезившись, – пойдемте домой. Один, два, три, четыре… Все тут? Семь, восемь! Даже на одного больше!
Восьмым оказался наш старый знакомый – Тузик. На руках у тетушки Панноккьи хватило места и для него. В это время Джельсомино перестал петь и принялся расспрашивать всех убегавших из сумасшедшего дома о Цоппино. Но никто ничего не знал о котенке. Тут уж Джельсомино совсем потерял терпение.
– Остался там кто-нибудь? – спросил он, показывая на сумасшедший дом.
– Никого, ни души! – ответили ему.
– Ну, тогда смотрите!
Он набрал полную грудь воздуха, как пловец перед прыжком в воду, сложил руки рупором, чтобы направить звук в нужном направлении, и испустил особенно громкий, просто невероятно громкий крик. Если у обитателей Марса и Венеры есть уши, то и они, конечно, слышали его на этот раз.
Достаточно вам сказать, что здание сумасшедшего дома закачалось, словно на него налетел сильнейший ураган. С крыши во все стороны брызнули черепицы, здание накренилось, зашаталось и со страшным грохотом рухнуло в ров, подняв тысячи брызг.
Все это произошло в одну минуту. Подтвердить может поваренок – он оставался на кухне до последнего мгновения и едва успел броситься в ров, чтобы переплыть его. На площадь он выбрался за миг до того, как все рухнуло.
А когда стены обвалились, громкое радостное «ура!» разнеслось по площади, и как раз в этот момент взошло солнце, словно кто-то предупредил его: «Скорее, поторопись, не то упустишь замечательное зрелище!»
Восхищенный народ столпился вокруг Джельсомино таким плотным кольцом, что даже журналистам не удавалось приблизиться к нашему певцу и попросить его поделиться своими впечатлениями. Им пришлось удовольствоваться беседой с Калимеро Денежным Мешком, который угрюмо стоял в стороне.
– Не могли бы вы сказать несколько слов для газеты «Вечерняя ложь»? – обратились к нему журналисты.
– Мяу! – ответил Калимеро и повернулся к ним спиной.
– Изумительно! – вскричали журналисты. – Стало быть, вы один из очевидцев! Так расскажите нам, каким образом здесь ничего не случилось?
– Мяу! – снова ответил Калимеро.
– Чудесно! Значит, мы можем самым категорическим образом опровергнуть, что сумасшедший дом разрушен и заключенные разбежались по городу!
– Да поймите вы наконец, – вдруг рявкнул на них Калимеро, – поймите же вы наконец, что я – кот!
– То есть вы хотите сказать – собака? Ведь вы мяукаете совсем по-собачьи!
– Да нет же, я – кот! Самый настоящий кот и ловлю настоящих мышей! Вот и сейчас я отлично вас вижу. Можете попрятаться куда угодно, меня вы не проведете! Все равно вы – мыши, и все до одной попадете мне в лапы. Мяу! Мяу! Курняу!
И, сказав это, Калимеро подпрыгнул и припал к земле. Журналисты поспешно спрятали свои авторучки и в страхе забрались в автомобили.
А отчаянно мяукавший Калимеро пролежал на том месте до самого вечера, пока его не подобрал какой-то сострадательный прохожий и не отправил в больницу.
Ровно через час вышел экстренный выпуск «Вечерней лжи». Всю первую страницу занимал огромный заголовок, набранный большущими буквами:


НОВАЯ НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ПРОДЕЛКА ПЕВЦА ДЖЕЛЬСОМИНО.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14