Сейчас они все спят, все вместе обычным сном. Он все еще очень молод. На каком языке он говорил с тобой, Лилит? – сделав паузу, спросил бестелесный голос.
– Не знаю, – ответила она. – Прежде он был слишком мал, чтобы объяснить мне это, или может быть он пытался, да я сама не поняла. Мне кажется, что он скорее всего откуда-то из Вест-Индии, хотя для вас это наверно мало о чем говорит.
– Нет, это важно – кое-кто из моих сородичей хорошо понимает тебя. Я же спросил из простого любопытства.
– С ним точно все в порядке?
– Он прекрасно себя чувствует.
На мгновение она успокоилась, потом снова начала сомневаться. Быть может этот невидимый голос просто пытается успокоить ее, добиться от нее каких-то уступок?
– Я могу увидеть его? – решительно потребовала она ответа.
– Йядайя? – спросил бестелесный голос.
Йядайя повернулся к ней.
– Как только ты сможешь ходить среди нас без страха, ты немедленно с ним увидишься. Больше не будет ни сна, ни заключения, Лилит. Скоро ты выйдешь из этой камеры. Как только ты будешь готова, тебя выпустят отсюда.
3
Йядайя так и остался с ней. И теперь, точно так же, как когда-то она страстно желала быть избавленной от своего невыносимого одиночества, она желала только одного – чтобы он ушел от нее. Закончив разговор, он надолго замолчал, и Лилит почти уже было решила, что он заснул – если конечно эти существа вообще спят. Она тоже прилегла, не зная, может ли она тоже позволить себе заснуть в присутствии своего нового знакомого. Это было все равно, что лечь спать и спокойно уснуть в одной комнате с гремучей змеей, зная, что, проснувшись, вполне можно обнаружить живую пеструю ленту под собственным одеялом.
В одном она была уверена полностью – заснуть, повернувшись к Йядайе лицом, она точно не сможет. При том, что заставить себя повернуться к нему спиной она тоже не могла. По крайней мере надолго. Раз за разом задремывая, она просыпалась, вздрагивая, и торопливо открывала глаза, чтобы узнать, не крадется ли к ней ее медуза-сосед. По прошествии некоторого времени она поняла, что совершенно лишилась сил, но поделать ничего с собой она не могла. Хуже всего, что каждый раз, когда она двигалась, начинали шевелиться и щупальца Йядайи, лениво приподнимаясь в ее сторону, словно бы он спал с приоткрытыми глазами – что, похоже, и было.
Сама не своя от усталости, с раскалывающейся от боли головой, к чему под конец присоединился еще и бурлящий желудок, она поднялась с кровати и улеглась прямо на полу, вытянувшись рядом со своим ложем. Теперь, как бы она ни повернулась, Йядайя ей был не виден. Все, что она могло увидеть, ограничивалось подножием стола-платформы, прямо перед ней, и куском стены. Йядайя оказался полностью исключенным из ее мира.
– Нет, Лилит, – вдруг проговорил он, не успела она закрыть глаза.
Она промолчала, притворившись, что не слышит его.
– Ложись на кровать, – продолжил он. – Или на полу вот здесь. Но там спать не нужно.
Она продолжала лежать неподвижно, вся напряженная с головы до ног.
– Хорошо, если ты хочешь, можешь оставаться на месте, но я тогда переберусь на кровать.
Это было невозможно, тогда он окажется прямо перед ней – слишком близко, будет нависать над ней. Медуза, гипнотизирующая своим насмешливым взглядом.
Поднявшись с пола, она не легла, а рухнула на постель, про себя проклиная и его и себя, униженную, и немного поплакала. Всхлипывая, она наконец погрузилась в сон. Ее тело просто не могло больше выдержать такого мучения.
Она проснулась внезапно, как от толчка, и, мгновенно обернувшись, уставилась на него. Он по-прежнему сидел на своей платформе и похоже даже не пошевелился за прошедшее время. Когда пара его щупалец вздрогнула и чуть приподнялась в ее направлении, она скатилась с кровати и опрометью бросилась в ванную. Он дал ее возможность побыть немного одной, умыться и покопаться в жалости и презрении к себе. Она не могла вспомнить, когда последний раз столь долгое время непрерывно испытывала такой сильный страх, чувствовала себя такой растерянной и жалкой. Йядайя даже не пытался что-нибудь сделать, а ее трясло от страха как последнюю трусиху.
Когда наконец он позвал ее, она глубоко вздохнула и вышла из ванной.
– У меня ничего не получается, – сказала она голосом, в котором дрожали слезы. – Прошу тебя, отправь меня на Землю вместе с остальными людьми. У меня все равно ничего не выйдет.
Он ничего не ответил.
По прошествии некоторого времени она снова заговорила, теперь уже о другом.
– У меня тут шрам, – сказала она, дотрагиваясь до своего живота. – На Земле его не было. Что вы со мной сделали?
– У тебя была опухоль, – ответил он. – Рак. Мы избавили тебя от рака, больше ничего. В противном случае болезнь убила бы тебя.
По спине у нее пробежал холодок. От рака умерла ее мать. Рак был у двух ее теток, и бабушку ее трижды оперировали по поводу злокачественных опухолей. Теперь все они мертвы, пали жертвами чьего-то безумия. Но «традиция» ее семьи продолжилась в ее лице, это было похоже на правду.
– И что же вы у меня вырезали вместе с опухолью? – тихо спросила она у него.
– Ничего.
– Ни грамма внутренностей? Ни куска легкого? Ни клочка мочевого пузыря?
– Нет, ничего такого. Мой сородич вылечил тебя. Можешь считать, что ты не потеряла ничего, что хотела бы сохранить.
– Твой сородич, о котором ты говоришь… он оперировал меня?
– Совершенно верно, причем делал это с огромным интересом и вниманием. Он специализируется в области человеческой физиологии. Вместе с ним тебя оперировал человек, женщина-врач, но в ту пору она была уже очень старой и умирала. Она только следила за операцией и помогала советами.
– Но она наверняка была неспециалист, как вы могли доверить меня ей? И этот твой сородич, он ведь тоже ничего не знал обо мне, да и вообще вряд ли что понимает в человеческой анатомии. Мы же с вами отличаемся, как небо и земля!
– Мой сородич, его нельзя назвать мужчиной – впрочем, и женщиной нельзя назвать тоже. Пол, к которому он относится, на нашем языке называется «оолой». После того как на Земле окончилась война, там было множество мертвых и умирающих людей, вполне достаточно для изучения вашей анатомии. Наши оолойи научились отличать нормальное состояние вашего организма от всяческих нарушений в функционировании, а также оценивать возможности вашего тела. Оолойи, побывавшие на вашей планете, по возвращению на корабль обучили тех, кто оставался здесь. Мой сородич изучал ваше тело в течение почти всей своей жизни.
– И каким же образом это происходило? Как оолой изучал нас?
Она представила себе одиночные камеры, полные умирающих, камеры, под сводами которых не стихают стоны. И за каждым движением медленно и мучительно отдающего Богу душу несчастного внимательно наблюдает медуза. Медузы оперируют еще живых людей вместе с умершими. Ужасные болезни развиваются беспрепятственно, только лишь для того чтобы дать возможность как следует изучить их неизбежный и удручающий ход любопытствующим оолойям.
– В основном они наблюдали. У их вида имеются особые органы чувств, как нельзя лучше подходящие для этой цели. Мой сородич тщательно исследовал тебя, потом взял на анализ несколько здоровых клеток твоего тела и сравнил их с больными клетками, твоими собственными и теми, что можно было получить из тел других людей, физиологически подобных тебе. После, закончив предварительные исследования, он сказал, что у тебя был не только рак, но и особый талант к раку.
– Я не назвала бы это талантом. Проклятием – еще куда ни шло. Но каким образом твоему сородичу удалось узнать все, что нужно, только путем… наблюдения?
– Возможно, я употребил здесь не совсем верное слово. Проницательность, вот это будет точнее. Дело здесь ограничивается не только зрением. Мой сородич способен узнать все, что ему нужно, изучив только структуру твоих генов. Из этого он узнал практически все об истории твоих болезней и даже о твоем характере. О том, каким образом обычно проистекает ход твоих мыслей. Все это он выяснил во время одного единственного теста.
– В самом деле? Знаешь, мне не нравится, что вы позволяете себе – копаетесь в моем теле без моего ведома. А кроме того, я не понимаю, каким образом возможно вырезать опухоль, не причинив вреда органу, в котором она развилась. По-моему, это чушь.
– Никто и не говорит о том, что опухоль тебе вырезали. Дело в том, что оолой вскрыл твое тело совсем не для того чтобы вырезать твою опухоль, а для того чтобы удобнее было исследовать ее всеми имеющимися в его распоряжении органами чувств, напрямую. До тех пор ему еще не доводилось видеть ни одной опухоли самому. Как только он закончил свои исследования, он заставил твое тело поглотить опухоль.
– Он заставил… мое тело… поглотить опухоль?
– Да. Можно сказать, что он отдал твоему телу биохимический приказ, и опухоль исчезла.
– И таким образом вы излечиваете все болезни?
– Болезней у нас практически нет.
Лилит вздохнула.
– Жаль, что я не могу сказать то же самое о нас. Рак стал в моей семье настоящим проклятием.
– Больше ты о раке не вспомнишь. Мой сородич сказал мне, что твой рак был поистине прекрасен, хотя справится с ним было совсем несложно.
– Рак – прекрасен?
– Некоторые вещи оолойи воспринимают по-своему, очень своеобразно. Вот, Лилит, поешь. Ты ведь голодна?
Шагнув к нему, она протянула руку, чтобы взять тарелку, и только тогда поняла, что она делает. Она замерла, но сумела отчаянным усилием воли заставить себя не отскочить назад. Через секунду она приблизилась к нему еще на один шаг, потом на полшага. Потом еще. Она физически не могла двигаться быстро. Не могла, например, схватить тарелку и быстро отбежать в угол комнаты. Она вообще была поражена тем, что могла пошевелить рукой или ногой. Она двигалась вперед медленно-медленно.
Накрепко стиснув зубы, она заставила себя взять тарелку. Ее руки так сильно тряслись, что половину супа она расплескала. Вместе с остатками еды она вернулась на кровать. Немного успокоившись, она принялась за свой завтрак, а потом закусила и самой тарелкой из съедобного материала, напоминающего плотный хлеб. Голод остался. Она с удовольствием съела бы чего-нибудь еще, но просить у Йядайи не стала. Взять еще одну тарелку из его рук она бы просто не смогла. Из этих рук-стеблей – нет. Ладонь, окруженная сразу, может быть, десятком пальцев. Внутри пальцев без сомнения имелись кости, по крайней мере они были не такими гибкими, как щупальца. Рук, как и ног, было только две – и на том спасибо. В сущности, Йядайя был совсем не так уж уродлив, а ведь мог бы иметь совсем уж нечеловеческую внешность. Тогда почему ей так невыносим его облик? Ведь он не так много от нее просит, всего лишь чтобы она взяла себя в руки и сохраняла спокойствие, находясь в его обществе и обществе ему подобных. Почему бы ей не пойти ему навстречу? Но нет, что-то выше ее овладевает ей.
Она попыталась представить себя окруженной плотным кольцом точно таких же, как Йядайя, медуз, и поняла, что сейчас спятит от страха. На лбу у нее выступил холодный пот. Очевидно именно такое состояние психики называют фобией, тем, чего она никогда в прежней жизни не знала. Каким точно должно было быть в этом случае ощущение, она не знала, но слышала, что об этом рассказывали другие люди. Настоящая ксенофобия – и, судя по рассказам Йядайи, страдала ей не только она одна.
Вздохнув, она поняла, что по-прежнему чувствует себя усталой как собака и голодной. Потом провела руками по лицу. Растерла щеки. Как бы ни называлось то, что происходит с ней, фобией или по-другому, ей следовало избавиться от этого как можно скорее. Он взглянула на Йядайю.
– Как вы называете себя? – спросила она у него. – Расскажи мне о своем народе.
– Мы называем себя оанкали.
– Оанкали. Похоже на слово из какого-то земного языка, не помню какого.
– Может быть. Но если в нем и есть такое слово, то наверняка у него другое значение.
– А что это слово означает на вашем языке.
– Многое. Например, обменщики.
– Так вы занимаетесь обменом?
– Да.
– И чем же вы меняетесь?
– Самими собой.
– Ты хочешь сказать… друг другом? Рабами?
– Нет, рабства у нас нет и никогда не было.
– Тогда как же прикажешь тебя понимать?
– Так, как я сказал. Мы меняем сами себя.
– Все равно я тебя не понимаю.
Йядайя ничего не ответил. Казалось, что он завернулся в саван молчания, ссутулившись и нахохлившись. Она знала, что ответа не будет.
Она вздохнула.
– Иногда ты ведешь себя в точности как человек. Когда я не смотрю на тебя, мне кажется, что я разговариваю с обычным мужчиной.
– Так это и должно быть. Я специально учился, рассчитывая именно на такую твою реакцию. Я очень долго практиковался в языке с женщиной-врачом. Она была уже слишком стара и не могла рожать, но согласилась сотрудничать с нами и учила наших людей.
– Мне показалось, ты сказал, что она умирала.
– В определенный момент она действительно начала умирать, и этот процесс был необратимым. Она умерла в сто тридцать лет и всего между своими Пробуждениями она провела среди нас около пятидесяти лет. Мне и моим сородичам она была словно бы четвертым родителем. Тяжело было смотреть, как она угасает и смерть подкрадывается к ней. В вас скрывается необыкновенный потенциал, но все вы, как правило умираете, не использовав и части этого потенциала.
– Я нередко слышала то же самое и от людей, еще на Земле.
Лилит нахмурилась.
– Скажи мне, разве твои оолойи не могут продлить жизнь людям? Возможно эта женщина-врач хотела жить и дальше, и больше ста тридцати лет, почему же вы не помогли мне?
– Оолойи помогали ей. Они дали ей сорок лет, которых у нее иначе не было бы, и когда они больше не смогли продлевать ее жизнь, помогли ей уйти без боли. Когда мы нашли ее, она была уже не молода. Если бы она встретилась с нами лет на двадцать раньше, то наверняка прожила бы гораздо дольше.
Лилит обдумала услышанное и решила, что все сказанное вполне логично.
– Мне двадцать шесть, – сказала она.
– В действительности тебе заметно больше, – отозвался он.
1 2 3 4 5 6 7