https://wodolei.ru/catalog/vanni/Jacob_Delafon/
Ты даже не хотел просыпаться. А сейчас, по-моему, ты проголодался, как всегда?
При этих словах я действительно почувствовал, что умираю с голоду. Принесли еду. Я ел, а учитель продолжал разговор:
– По всем нормальным законам твоя душа должна была оставить тело, но звезды утверждают, что жить ты будешь до самой смерти, которая наступит через много лет в стране красных индейцев – в Америке. Сейчас монахи отправляют службу по мальчику, который упал вместе с тобой и разбился. Он умер мгновенно.
Мне не раз приходилось завидовать тем счастливчикам, кто уже пересек жизненный рубеж. Мой опыт астральных путешествий подтверждал, что там действительно здорово. Но я напоминал себе, что никто не любит школу, а учиться все-таки надо – наша жизнь на земле есть не что иное, как учеба. Но ох какая же она тяжелая – даже когда кости переломаны, приходится учиться еще больше!
В течение следующих двух недель моя учебная нагрузка была больше, чем когда-либо, Это для того, объясняли мне, чтобы я не думал о переломах. К концу этого срока кости срослись, но боль еще не проходила. Однажды утром, вернувшись в комнату Мингьяра Дондупа, я застал его за чтением какого-то письма. Он взглянул на меня:
– Лобсанг, мы приготовили пакет с целебными травами для твоей почтенной матери. Ты можешь сам завтра утром отнести его и провести дома весь день.
– Я думаю, что отец не хочет меня видеть. Он тогда даже не оглянулся, когда я окликнул его с лестницы Поталы.
– Так и должно быть. Он знал, что ты только что получил особые знаки расположения от Неоценимого. Он не мог обращаться к тебе в мое отсутствие, поскольку Неоценимый отдал тебя под мою полную опеку.
Учитель посмотрел на меня лукаво и засмеялся:
– Во всяком случае, твоего отца завтра дома не будет. Он уехал на несколько дней в Джангдзе по делам.
На следующий день учитель осмотрел меня с головы до пят.
– Хм, ты немного бледен, но чист и ухожен, а это самое главное для матери! Вот шарф, не забывай, что ты лама и должен соблюдать все правила. Ты пришел сюда пешком, сегодня ты сядешь на лучшего белого коня. Возьми моего. Ему надо поразмяться.
Кожаный мешок с травами следовало завернуть в шелковый шарф. Но чтобы шарф не испачкать, я сунул его за пазуху и решил, что выну его только подъезжая к дому.
Итак, мы пустились с холма вдвоем: я и белая лошадь. На полдороге конь остановился и посмотрел на меня внимательно. По всему было видно, что я ему не нравлюсь, потому что он легонько заржал и пустился вскачь, как бы говоря, что он видывал таких ездоков. Мне тоже очень хотелось сказать ему все, что я о нем думаю, но я помалкивал. В Тибете ламы, фанатично придерживающиеся правил, предпочитают ездить на мулах, поскольку считается, что мул менее похотлив, чем лошадь. На лошадях и пони ездят только не очень разборчивые монахи. Что касается меня, то я всегда предпочитал, если предоставлялся выбор, ходить пешком. Спустившись с холма, мы, по обоюдному согласию, свернули направо; у меня невольно вырвался вздох облегчения – с этой лошадью, кажется, можно ладить. Вероятно, это объяснялось проще: по религиозным соображениям вся система дорог была спланирована так, что, куда бы ты ни ехал, всегда возможен поворот на Лингхор по часовой стрелке. Таким образом, мы свернули направо, пересекли дорогу из Дрэпунга и направились по окружной дороге Лингхор. Проезжая мимо храма Потала, я подумал, что по привлекательности он не подлежит сравнению с Шакпори. Наконец, мы пересекли дорогу из Индии, оставив Калингчу слева, а храм Змеи справа. Завидев меня, слуги поспешили открыть ворота. Опасаясь про себя, как бы не упасть с седла, я все же въехал во двор с очень важным видом. К счастью, ко мне поспешил один из конюхов и быстро схватил лошадь под уздцы. Я спешился.
Мы торжественно обменялись с экономом церемониальными шарфами.
– Благослови этот дом и всех домочадцев, достопочтенный лама-лекарь и господин, – сказал эконом.
– Да благословит вас Светлейший и Всевидящий Будда и ниспошлет вам доброго здоровья, – ответил я.
– Достопочтенный господин, хозяйка дома распорядилась проводить вас к ней.
Я пошел за ним (можно было подумать, что я сам не знаю дороги!), нащупывая шарф за пазухой, которым необходимо было обернуть мешок с лекарственными травами. Мы поднялись на верхний этаж в великолепные покои матери. «Меня раньше, просто как сына, никогда сюда не пускали», – подумал я с грустью. В комнате матери было полно женщин! Едва завидев их, я хотел было бежать прочь без оглядки! Но, не дав мне опомниться, мать сама подошла ко мне, поклонилась и произнесла приветствие:
– Уважаемый господин и сын, Неоценимый оказал вам большую честь, и мои друзья хотели бы услышать из ваших уст рассказ об этом.
– Уважаемая мать, – отвечал я, – правилами моего ордена запрещено рассказывать, о чем со мной говорил Неоценимый. Лама Мингьяр Дондуп приказал доставить вам целебные травы и Шарф Приветствия.
– Уважаемый лама и сын, эти дамы приехали издалека, чтобы узнать, что происходит в доме Наимудрейшего и как он себя чувствует. Правда ли, что он читает журналы из Индии? Говорят, что у него есть такое стекло, которое позволяет видеть сквозь стены дома?
– Госпожа моя, – ответил я кратко, – я всего лишь лама-лекарь, и не мне говорить о главе нашего государства. Я просто посыльный. Ко мне приблизилась молодая женщина.
– Ты меня не узнаешь? Я – Ясо!
Сказать правду, я действительно не узнал ее: настолько она сделалась пышной и нарядной. От страха по спине поползли мурашки. Восемь, нет, девять женщин на меня одного. Нет, это уж слишком. Мужчины, да, я с ними знаком и знаю их манеры, но женщины! Они смотрели на меня глазами голодных волчиц, готовых наброситься на лакомый кусок. Был только один выход из положения: бежать!
– Уважаемая мать, я передал вам послание, а теперь я обязан вернуться к моим обязанностям. Я болел последнее время, и у меня накопилось много дел.
Сказав это, я попрощался с дамской компанией, повернулся и почти бегом пустился вниз. Эконом вернулся в свой кабинет. Лошадь ко мне привел конюх.
– Осторожней. Рука и плечо у меня не в порядке, – сказал я ему, когда конюх помогал мне сесть в седло.
Он распахнул ворота, и я выехал на улицу в тот момент, когда мать появилась на балконе и что-то крикнула вслед. Белый конь повернул налево, так чтобы путь по дороге Лингхор снова совершался по часовой стрелке. Ехал я медленно – мне не хотелось сразу возвращаться в монастырь. Проехали мимо Гыо-По Линга, Муру Гомпа, словом, сделали полный круг.
По прибытии в монастырь я тут же отправился к ламе Мингьяру Дондупу.
– Лобсанг, неужели за тобой гнались души мертвых? – спросил он, заглядывая мне в глаза. – Да на тебе лица нет!
– Лица нет? – спросил я. – Дело в том, что у матери меня поджидала целая банда женщин. Они хотели выведать, как живет Наимудрейший и что он мне говорил. Я им ответил, что правилами нашего ордена запрещено говорить о таких вещах. И ушел оттуда поскорее, потому что они с меня глаз не спускали!
Учитель разразился веселым смехом. Чем круглее от удивления становились мои глаза, тем громче он смеялся.
– Неоценимый желает знать, привык ли ты к монастырской жизни или тебя все еще тянет к родителям!
Монастырская жизнь полностью перевернула все мои представления о светской жизни; женщины теперь представлялись мне странными существами (таковыми они остаются и по сей день).
– Но мой дом здесь, – воскликнул я. – Я не хочу возвращаться к отцу. Все эти женские румяна и пудра чуть меня не убили. А эта манера разговаривать! И смотреть! Даже мясники из Шо так не смотрят на барана! – Тут мой голос перешел в шепот: – А видели бы вы их астральные цвета… это ужасно… Уважаемый лама и учитель, не посылайте меня больше туда.
После этого он долго надо мной подтрунивал:
– А ну-ка, скажи, Лобсанг, как ты бежал от банды женщин? Или еще:
– Лобсанг, не хочешь ли ты отправиться сегодня к матери? Она устраивает прием, а ее подружки хотят развлечений…
И все же вскоре случилось так, что я, по настоятельному совету Далай-ламы, снова должен был ехать в дом родителей на большой прием, организованный моей матерью.
Никто никогда не перечил решениям Неоценимого. Мы все его любили не только как Бога на земле, но и как человека. Характер у него был немного вспыльчивый; у меня, впрочем, тоже. И он никогда не позволял собственным желаниям брать верх над государственными интересами. Бывали случаи, когда Далай-лама гневался, но гнев его продолжался не дольше нескольких минут. Он был настоящим главой государства и церкви.
ГЛАВА 14 Я ПРИМЕНЯЮ ТРЕТИЙ ГЛАЗ
Однажды утром, когда я испытывал полную гармонию со всем миром, в тот самый момент, когда я размышлял, как мне лучше провести полчаса, остававшиеся до службы, меня разыскал лама Мингьяр Дондуп.
– Пойдем пройдемся, Лобсанг, у меня есть небольшое дело для тебя. Я подпрыгнул от радости, предвкушая прогулку с учителем. Сборы были недолгими. Когда мы вышли из храма, нам навстречу направился кот, засвидетельствовавший свое почтение. Он мурлыкал и держал хвост неподвижным в знак особого к нам расположения. Отвязаться от кота не удалось. Это был огромный зверь, по-тибетски шими. Кота пришлось погладить, и он сопровождал нас, величественно вышагивая, вниз по склону до середины нашего пути. Тут он, вероятно, вспомнил, что оставил без присмотра драгоценности, и со всех ног пустился назад к храму.
Кошек мы держим не только за их красоту: они обеспечивают самую надежную охрану драгоценных камней, в большом количестве разложенных у ног священных статуй. Собаки – огромные бульдоги, способные опрокинуть человека и разодрать его в клочья, – стерегут дома. Однако собаку можно приручить, прикормить или обратить в бегство. Ничего подобного не бывает с кошками. Если кошка бросается в атаку, то ее может остановить только смерть. Кошки у нас той породы, которую иногда называют сиамской. В жарких странах они бывают и белые и бежевые, но в Тибете, стране холода, – почти совершенно черные. Глаза у них голубые, а задние лапы намного длиннее передних, чем объясняется уникальная походка этих животных. Длинный хвост похож на кнут. А голос! Сила и диапазон их голосов просто невероятны, ни один кот в мире не сравнится с ними по вокальным данным.
Кошки, несущие охрану храма, бесшумны и всегда начеку; они похожи на ночные тени. Если кто-то посягает на драгоценности, которые кошка сторожит, она прыжком вылетает из темноты и вцепляется налетчику в руку. Если человек тотчас не бросит украденного, другая кошка прыгает ему прямо на шею. У этих кошек когти в два раза длиннее, чем у обычных, и если уж они вцепятся, то не отпустят. Собак, повторяю, можно устрашить, приручить или отравить. С кошками этот номер не проходит. Они способны обратить в бегство самых лютых бульдогов. И когда кошки несут охранную службу, они подпускают к себе только тех, кого хорошо знают.
Мы продолжали прогулку. Миновав деревню Шо и мост Черепах, мы подошли к дому Доринг, рядом с китайской миссией. По дороге лама Мингьяр Дондуп сказал мне:
– Прибыла китайская миссия. Надо посмотреть на этих людей. Нам необходимо знать, что и кого они представляют.
Мое первое впечатление было неблагоприятным. Китайцы расхаживали по залам с вызывающим видом, кругом были навалены ящики, коробки. Кроме того, было столько оружия, что его хватило бы для небольшой армии. Благодаря юному возрасту я смог позволить себе подкрасться и довольно долго наблюдать за китайцами через открытое окно. Наконец один из них поднял голову, заметил меня и завернул такое ругательство (чисто китайское), которое, если ему верить, не только ставило под сомнение честность всех моих предков, но и начисто отказывало мне в будущем. Он тут же стал искать, чем бы в меня запустить, но я исчез так же бесшумно, как и появился.
Когда мы снова очутились на дороге Лингхор, я сказал учителю:
– Вы заметили, какие красные у них ауры? И как они размахивают ножами?
Всю дорогу домой лама Мингьяр Дондуп был так погружен в свои мысли, что едва ли меня слышал.
– Я долго думал о китайцах, – сказал он мне после ужина, – и я хочу предложить Неоценимому использовать твой исключительный дар. Ты сможешь за ними понаблюдать, стоя за ширмой?
Я ответил:
– Если вы считаете, что я смогу это сделать, то я смогу.
На следующий день я не видел учителя, но через день он позанимался со мной лишь до обеда, после чего сказал:
– Пойдем, Лобсанг. Возьми этот шарф высшего достоинства. Не надо быть ясновидцем, чтобы догадаться, куда мы идем. На сборы тебе десять минут и приходи в мою комнату. А мне еще надо перемолвиться с настоятелем.
И снова мы отправились по крутой тропинке вниз. Выбрав самый короткий путь по юго-западному склону, мы очень быстро добрались до Норбу Линга, или парка Жемчужины. Далай-лама очень любил этот парк и проводил здесь большую часть досуга. Это можно понять. Внешний вид Поталы великолепен, но внутри, из-за недостаточной вентиляции и чрезмерного количества непрерывно горящих масляных ламп, чрезвычайно душно. За многие годы на полах скопилось много масла. И уже не одному достойному ламе случалось, величественно шествуя под сводами храма, наступить на припорошенное масляное пятно, поскользнуться и упасть, издав при этом возглас, соответствующий не столько священному сану, сколько анатомическому месту и силе его удара о каменный пол. Возможно, именно поэтому Далай-лама предпочитал проводить по возможности больше времени в Норбу Линга. Зачем напрасно рисковать и становиться предметом унизительного зрелища?
Жемчужному Парку было не более ста лет, и его окружала каменная стена почти четырехметровой высоты. Внутри сиял золотыми куполами Дворец, состоявший из трех зданий, занятых администрацией. Внутренний участок был отведен под сад, окруженный второй стеной. Здесь отдыхал Далай-лама. Бытовали слухи, что чиновники не имеют права туда входить, однако это неправда; там им запрещалось лишь заниматься делами. Мне приходилось бывать в том саду раз тридцать, я его хорошо знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
При этих словах я действительно почувствовал, что умираю с голоду. Принесли еду. Я ел, а учитель продолжал разговор:
– По всем нормальным законам твоя душа должна была оставить тело, но звезды утверждают, что жить ты будешь до самой смерти, которая наступит через много лет в стране красных индейцев – в Америке. Сейчас монахи отправляют службу по мальчику, который упал вместе с тобой и разбился. Он умер мгновенно.
Мне не раз приходилось завидовать тем счастливчикам, кто уже пересек жизненный рубеж. Мой опыт астральных путешествий подтверждал, что там действительно здорово. Но я напоминал себе, что никто не любит школу, а учиться все-таки надо – наша жизнь на земле есть не что иное, как учеба. Но ох какая же она тяжелая – даже когда кости переломаны, приходится учиться еще больше!
В течение следующих двух недель моя учебная нагрузка была больше, чем когда-либо, Это для того, объясняли мне, чтобы я не думал о переломах. К концу этого срока кости срослись, но боль еще не проходила. Однажды утром, вернувшись в комнату Мингьяра Дондупа, я застал его за чтением какого-то письма. Он взглянул на меня:
– Лобсанг, мы приготовили пакет с целебными травами для твоей почтенной матери. Ты можешь сам завтра утром отнести его и провести дома весь день.
– Я думаю, что отец не хочет меня видеть. Он тогда даже не оглянулся, когда я окликнул его с лестницы Поталы.
– Так и должно быть. Он знал, что ты только что получил особые знаки расположения от Неоценимого. Он не мог обращаться к тебе в мое отсутствие, поскольку Неоценимый отдал тебя под мою полную опеку.
Учитель посмотрел на меня лукаво и засмеялся:
– Во всяком случае, твоего отца завтра дома не будет. Он уехал на несколько дней в Джангдзе по делам.
На следующий день учитель осмотрел меня с головы до пят.
– Хм, ты немного бледен, но чист и ухожен, а это самое главное для матери! Вот шарф, не забывай, что ты лама и должен соблюдать все правила. Ты пришел сюда пешком, сегодня ты сядешь на лучшего белого коня. Возьми моего. Ему надо поразмяться.
Кожаный мешок с травами следовало завернуть в шелковый шарф. Но чтобы шарф не испачкать, я сунул его за пазуху и решил, что выну его только подъезжая к дому.
Итак, мы пустились с холма вдвоем: я и белая лошадь. На полдороге конь остановился и посмотрел на меня внимательно. По всему было видно, что я ему не нравлюсь, потому что он легонько заржал и пустился вскачь, как бы говоря, что он видывал таких ездоков. Мне тоже очень хотелось сказать ему все, что я о нем думаю, но я помалкивал. В Тибете ламы, фанатично придерживающиеся правил, предпочитают ездить на мулах, поскольку считается, что мул менее похотлив, чем лошадь. На лошадях и пони ездят только не очень разборчивые монахи. Что касается меня, то я всегда предпочитал, если предоставлялся выбор, ходить пешком. Спустившись с холма, мы, по обоюдному согласию, свернули направо; у меня невольно вырвался вздох облегчения – с этой лошадью, кажется, можно ладить. Вероятно, это объяснялось проще: по религиозным соображениям вся система дорог была спланирована так, что, куда бы ты ни ехал, всегда возможен поворот на Лингхор по часовой стрелке. Таким образом, мы свернули направо, пересекли дорогу из Дрэпунга и направились по окружной дороге Лингхор. Проезжая мимо храма Потала, я подумал, что по привлекательности он не подлежит сравнению с Шакпори. Наконец, мы пересекли дорогу из Индии, оставив Калингчу слева, а храм Змеи справа. Завидев меня, слуги поспешили открыть ворота. Опасаясь про себя, как бы не упасть с седла, я все же въехал во двор с очень важным видом. К счастью, ко мне поспешил один из конюхов и быстро схватил лошадь под уздцы. Я спешился.
Мы торжественно обменялись с экономом церемониальными шарфами.
– Благослови этот дом и всех домочадцев, достопочтенный лама-лекарь и господин, – сказал эконом.
– Да благословит вас Светлейший и Всевидящий Будда и ниспошлет вам доброго здоровья, – ответил я.
– Достопочтенный господин, хозяйка дома распорядилась проводить вас к ней.
Я пошел за ним (можно было подумать, что я сам не знаю дороги!), нащупывая шарф за пазухой, которым необходимо было обернуть мешок с лекарственными травами. Мы поднялись на верхний этаж в великолепные покои матери. «Меня раньше, просто как сына, никогда сюда не пускали», – подумал я с грустью. В комнате матери было полно женщин! Едва завидев их, я хотел было бежать прочь без оглядки! Но, не дав мне опомниться, мать сама подошла ко мне, поклонилась и произнесла приветствие:
– Уважаемый господин и сын, Неоценимый оказал вам большую честь, и мои друзья хотели бы услышать из ваших уст рассказ об этом.
– Уважаемая мать, – отвечал я, – правилами моего ордена запрещено рассказывать, о чем со мной говорил Неоценимый. Лама Мингьяр Дондуп приказал доставить вам целебные травы и Шарф Приветствия.
– Уважаемый лама и сын, эти дамы приехали издалека, чтобы узнать, что происходит в доме Наимудрейшего и как он себя чувствует. Правда ли, что он читает журналы из Индии? Говорят, что у него есть такое стекло, которое позволяет видеть сквозь стены дома?
– Госпожа моя, – ответил я кратко, – я всего лишь лама-лекарь, и не мне говорить о главе нашего государства. Я просто посыльный. Ко мне приблизилась молодая женщина.
– Ты меня не узнаешь? Я – Ясо!
Сказать правду, я действительно не узнал ее: настолько она сделалась пышной и нарядной. От страха по спине поползли мурашки. Восемь, нет, девять женщин на меня одного. Нет, это уж слишком. Мужчины, да, я с ними знаком и знаю их манеры, но женщины! Они смотрели на меня глазами голодных волчиц, готовых наброситься на лакомый кусок. Был только один выход из положения: бежать!
– Уважаемая мать, я передал вам послание, а теперь я обязан вернуться к моим обязанностям. Я болел последнее время, и у меня накопилось много дел.
Сказав это, я попрощался с дамской компанией, повернулся и почти бегом пустился вниз. Эконом вернулся в свой кабинет. Лошадь ко мне привел конюх.
– Осторожней. Рука и плечо у меня не в порядке, – сказал я ему, когда конюх помогал мне сесть в седло.
Он распахнул ворота, и я выехал на улицу в тот момент, когда мать появилась на балконе и что-то крикнула вслед. Белый конь повернул налево, так чтобы путь по дороге Лингхор снова совершался по часовой стрелке. Ехал я медленно – мне не хотелось сразу возвращаться в монастырь. Проехали мимо Гыо-По Линга, Муру Гомпа, словом, сделали полный круг.
По прибытии в монастырь я тут же отправился к ламе Мингьяру Дондупу.
– Лобсанг, неужели за тобой гнались души мертвых? – спросил он, заглядывая мне в глаза. – Да на тебе лица нет!
– Лица нет? – спросил я. – Дело в том, что у матери меня поджидала целая банда женщин. Они хотели выведать, как живет Наимудрейший и что он мне говорил. Я им ответил, что правилами нашего ордена запрещено говорить о таких вещах. И ушел оттуда поскорее, потому что они с меня глаз не спускали!
Учитель разразился веселым смехом. Чем круглее от удивления становились мои глаза, тем громче он смеялся.
– Неоценимый желает знать, привык ли ты к монастырской жизни или тебя все еще тянет к родителям!
Монастырская жизнь полностью перевернула все мои представления о светской жизни; женщины теперь представлялись мне странными существами (таковыми они остаются и по сей день).
– Но мой дом здесь, – воскликнул я. – Я не хочу возвращаться к отцу. Все эти женские румяна и пудра чуть меня не убили. А эта манера разговаривать! И смотреть! Даже мясники из Шо так не смотрят на барана! – Тут мой голос перешел в шепот: – А видели бы вы их астральные цвета… это ужасно… Уважаемый лама и учитель, не посылайте меня больше туда.
После этого он долго надо мной подтрунивал:
– А ну-ка, скажи, Лобсанг, как ты бежал от банды женщин? Или еще:
– Лобсанг, не хочешь ли ты отправиться сегодня к матери? Она устраивает прием, а ее подружки хотят развлечений…
И все же вскоре случилось так, что я, по настоятельному совету Далай-ламы, снова должен был ехать в дом родителей на большой прием, организованный моей матерью.
Никто никогда не перечил решениям Неоценимого. Мы все его любили не только как Бога на земле, но и как человека. Характер у него был немного вспыльчивый; у меня, впрочем, тоже. И он никогда не позволял собственным желаниям брать верх над государственными интересами. Бывали случаи, когда Далай-лама гневался, но гнев его продолжался не дольше нескольких минут. Он был настоящим главой государства и церкви.
ГЛАВА 14 Я ПРИМЕНЯЮ ТРЕТИЙ ГЛАЗ
Однажды утром, когда я испытывал полную гармонию со всем миром, в тот самый момент, когда я размышлял, как мне лучше провести полчаса, остававшиеся до службы, меня разыскал лама Мингьяр Дондуп.
– Пойдем пройдемся, Лобсанг, у меня есть небольшое дело для тебя. Я подпрыгнул от радости, предвкушая прогулку с учителем. Сборы были недолгими. Когда мы вышли из храма, нам навстречу направился кот, засвидетельствовавший свое почтение. Он мурлыкал и держал хвост неподвижным в знак особого к нам расположения. Отвязаться от кота не удалось. Это был огромный зверь, по-тибетски шими. Кота пришлось погладить, и он сопровождал нас, величественно вышагивая, вниз по склону до середины нашего пути. Тут он, вероятно, вспомнил, что оставил без присмотра драгоценности, и со всех ног пустился назад к храму.
Кошек мы держим не только за их красоту: они обеспечивают самую надежную охрану драгоценных камней, в большом количестве разложенных у ног священных статуй. Собаки – огромные бульдоги, способные опрокинуть человека и разодрать его в клочья, – стерегут дома. Однако собаку можно приручить, прикормить или обратить в бегство. Ничего подобного не бывает с кошками. Если кошка бросается в атаку, то ее может остановить только смерть. Кошки у нас той породы, которую иногда называют сиамской. В жарких странах они бывают и белые и бежевые, но в Тибете, стране холода, – почти совершенно черные. Глаза у них голубые, а задние лапы намного длиннее передних, чем объясняется уникальная походка этих животных. Длинный хвост похож на кнут. А голос! Сила и диапазон их голосов просто невероятны, ни один кот в мире не сравнится с ними по вокальным данным.
Кошки, несущие охрану храма, бесшумны и всегда начеку; они похожи на ночные тени. Если кто-то посягает на драгоценности, которые кошка сторожит, она прыжком вылетает из темноты и вцепляется налетчику в руку. Если человек тотчас не бросит украденного, другая кошка прыгает ему прямо на шею. У этих кошек когти в два раза длиннее, чем у обычных, и если уж они вцепятся, то не отпустят. Собак, повторяю, можно устрашить, приручить или отравить. С кошками этот номер не проходит. Они способны обратить в бегство самых лютых бульдогов. И когда кошки несут охранную службу, они подпускают к себе только тех, кого хорошо знают.
Мы продолжали прогулку. Миновав деревню Шо и мост Черепах, мы подошли к дому Доринг, рядом с китайской миссией. По дороге лама Мингьяр Дондуп сказал мне:
– Прибыла китайская миссия. Надо посмотреть на этих людей. Нам необходимо знать, что и кого они представляют.
Мое первое впечатление было неблагоприятным. Китайцы расхаживали по залам с вызывающим видом, кругом были навалены ящики, коробки. Кроме того, было столько оружия, что его хватило бы для небольшой армии. Благодаря юному возрасту я смог позволить себе подкрасться и довольно долго наблюдать за китайцами через открытое окно. Наконец один из них поднял голову, заметил меня и завернул такое ругательство (чисто китайское), которое, если ему верить, не только ставило под сомнение честность всех моих предков, но и начисто отказывало мне в будущем. Он тут же стал искать, чем бы в меня запустить, но я исчез так же бесшумно, как и появился.
Когда мы снова очутились на дороге Лингхор, я сказал учителю:
– Вы заметили, какие красные у них ауры? И как они размахивают ножами?
Всю дорогу домой лама Мингьяр Дондуп был так погружен в свои мысли, что едва ли меня слышал.
– Я долго думал о китайцах, – сказал он мне после ужина, – и я хочу предложить Неоценимому использовать твой исключительный дар. Ты сможешь за ними понаблюдать, стоя за ширмой?
Я ответил:
– Если вы считаете, что я смогу это сделать, то я смогу.
На следующий день я не видел учителя, но через день он позанимался со мной лишь до обеда, после чего сказал:
– Пойдем, Лобсанг. Возьми этот шарф высшего достоинства. Не надо быть ясновидцем, чтобы догадаться, куда мы идем. На сборы тебе десять минут и приходи в мою комнату. А мне еще надо перемолвиться с настоятелем.
И снова мы отправились по крутой тропинке вниз. Выбрав самый короткий путь по юго-западному склону, мы очень быстро добрались до Норбу Линга, или парка Жемчужины. Далай-лама очень любил этот парк и проводил здесь большую часть досуга. Это можно понять. Внешний вид Поталы великолепен, но внутри, из-за недостаточной вентиляции и чрезмерного количества непрерывно горящих масляных ламп, чрезвычайно душно. За многие годы на полах скопилось много масла. И уже не одному достойному ламе случалось, величественно шествуя под сводами храма, наступить на припорошенное масляное пятно, поскользнуться и упасть, издав при этом возглас, соответствующий не столько священному сану, сколько анатомическому месту и силе его удара о каменный пол. Возможно, именно поэтому Далай-лама предпочитал проводить по возможности больше времени в Норбу Линга. Зачем напрасно рисковать и становиться предметом унизительного зрелища?
Жемчужному Парку было не более ста лет, и его окружала каменная стена почти четырехметровой высоты. Внутри сиял золотыми куполами Дворец, состоявший из трех зданий, занятых администрацией. Внутренний участок был отведен под сад, окруженный второй стеной. Здесь отдыхал Далай-лама. Бытовали слухи, что чиновники не имеют права туда входить, однако это неправда; там им запрещалось лишь заниматься делами. Мне приходилось бывать в том саду раз тридцать, я его хорошо знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31