Я решил уехать и назначил себе три
дня сроку, но эти три дня прошли, а я никуда не уехал и
попрежнему аккуратно являлся на почту.
Поэтому, что касалось дога -- тут я готов был клюнуть на
любую приманку. Она не заставила себя ждать, и невозможно было
придуать ничего ни смешнее ее, ни нелепее. Преподнес мне ее
Лаврентий Совин, школьный учитель химии, по прозвищу Одуванчик.
Он привлекал внимание круглым блестящим черепом, но котором
торчали иглами редкие белые волоски. Лицо его издали казалось
застывшим в улыбке, причиной тому был курносый нос и складки
около губ; вблизи же, напротив, его выражение оказывалось
нервозным и даже страдальческим. За ним числились, по слухам,
чудачества, и его недолюбливали -- говорили, чудак он
небезобидный, но, чем именно, объяснить не могли или не хотели.
Мне его показали сначала, как местный курьез, а теперь
предстояло иметь с ним дело.
Изловил он меня на рынке в подземном баре, которым немало
гордились пьющие граждане города. Раньше тут помещался подвал
для хранения овощей, а потом его стены обшили досками, до сих
пор пахнущими смолой, и поставили стойку. Бочки содержались в
прохладе, благодаря чему торговля дешевым сухим вином шла
весьма бойко.
Я сюда приходил по утрам, когда посетителей почти не
бывало. Предварительно я заглядывал в овощные ряды, где лежали
кучами помидоры, такие спелые, что просвечивали на солнце, и
выбирал несколько штук. Шесть ступеней, шесть мраморных плит,
утащенных, видимо, с каких-нибудь античных развалин, вели вниз,
в сумрак погреба -- там рыночный шум исчезал, и можно было
услышать, как шелестят пузырьки, всплывая со дна стакана.
Одуванчик возник неожиданно, как Петрушка в кукольном
представлении, и поставил свой стакан рядом с моим.
-- Я не стал искать вас дома. Так для вас будет меньше
риска, -- он произнес этот странный текст с изрядной
значительностью. Я смотрел на него, не скрывая недоумения, но
он не смутился.
-- Я видел вас на кошачьей пустоши, где статуя черной
кошки, я понял, что вы тоже догадываетесь! Вы должны мне
помочь, -- он понизил голос до шепота, -- речь идет о большом
зле, о страшной опасности... ведь мы оба служим науке, только
на разных флангах... и кому, как не нам... -- он умолк на
неуверенной интонации, но глаза его блестели и настойчиво
сверлили меня.
-- Да что вы, -- я старался вложить в слова как можно
больше лени и безразличия, все еще надеясь, что разговор
заглохнет, -- бог с ней, с наукой... я отдыхаю здесь от нее...
учитель! -- он обиженно покивал головой, оттопырив нижнюю губу,
но продолжал с азартом. -- Все равно я на вас рассчитываю! --
он дышал энергично и шумно, и в голосе появился металлический
призвук, чем-то он напоминал паровоз, готовый тронуться с
места. -- Когда вы ознакомитесь с моими данными, --
останавливать его было уже бесполезно, он успел набрать
скорость, -- вы поймете, какой страшный зародыш развивается в
нашем городе! Что может быть страшнее -- если низшие существа
научились управлять человеком! Кошки! Не силой конечно,
внушением, незаметно, неслышно... не считайте меня
сумасшедшим... я вас могу убедить...
Меня захлестнула тоска, как в дурном сне, когда надо
бежать, а ноги не двигаются, и в горле, не давая кричать,
поселяется ледяной холод.
-- Вы лучше меня знаете, все великие открытия считались
сперва бредом! Циолковского объявляли же ненормальным, и не
кто-нибудь, а ведущие академики, лучшие умы!
Он почувствовал, что я готов улепетывать от него, как от
нечистой силы, и решил пойти с козырной карты:
-- И вас лично это касается: я насчет черно-рыжей собаки.
Тут я много обещать не возьмуь, потому что собаки, как таковой,
уже нет... то есть я так думаю, -- не сомневаясь, что я
проглатил наживку, он, как опытный рыболов, проверял, насколько
крепко я за нее держусь, -- но ведь вам важно, как ее... того?
-- Мне все важно, -- разрешил я его сомнения, -- что вам о
ней известно?
-- Почти ничего... пока. Моя рабочая гипотеза такая, что
ее растерзали кошки.
-- Вы шутите? Кошки -- взрослого дога?
-- А если их много? Если их ОЧЕНЬ много? -- он уперся в
меня многозначительным взглядом.
-- Чепуха! Да он бегает в сто раз быстрее!
-- Вы уверены, что тигровый дог будет спасаться бегством
от кошек? Пока еще МОЖЕТ бежать?
Оказалось, он отлично знает, как называется "черно-рыжая
собака". Несмотря на внешнюю бестолковость, у него все время
хватало хитрости выворачивать разговор в нужную ему сторону.
-- Завтра! Приходите в школу, там ОНИ не подслушают! Но
вам нужен хороший повод... -- он профессионально поднял
указательный палец и выкатил грудь колесом, из этой позы,
наверное, он приобщал школьников к премудростям менделеевской
таблицы, -- сначала нужно зайти... лучше всего к редактору. Что
знает редактор, знает весь город. Пройдоха! Скажите, что нужен
анализ грунта. Или воды! Понимаете? -- палец его опустился. --
Другой лаборатории нет! Он пошлет вас ко мне!
Я чувствовал себя завербованным шпионским агентом. Мне уже
давали инструкции... и довольно курьезные.
-- По-моему, у вас мания преследования. Я просто приду к
вам, чего тут бояться?
-- Нет, нет, не делайте этого! Они раньше времени выведут
вас из игры! О, вы не представляете, как они коварны! -- его
носорожьи глазки буравили меня взглядом, словно отыскивая
трещину, за которую можно было бы зацепиться. Он рывком
наклонился ко мне и медленно произнес шепотом: -- Ваши друзья
здесь ничего не добьются, посоветуйте им уехать.
-- Так это писали вы? Для чего?
-- Хотел вам показать, что кое-что смыслю в здешних делах.
Я знал, мы будем союзниками!
10
Утром я вышел из дома с отвратительным настроением, будто
мне предстояло сделать какую-то гадость. По пути я смотрел
внимательно вниз, наблюдая со странным любопытством, как мои
башмаки погружаются в рыхлую известковую пыль, оставляя
оттиски, повторяющие каждую царапину на подметках.
Добросовестно следуя инструкции Одуванчика, я добрел до
центральной площади и проник в кабинет редактора "Черноморской
зари".
-- Кого я вижу! -- завопил он отчаянно, едва я приоткрыл
дверь; на лице его заколыхалась улыбка, словно вода в резиновой
грелке.
-- Кого я вижу! -- проорал он еще раз. -- Редкий, редкий
гость!
Пока я умещался в вертящемся кресле из белого пластика, он
следил за мной счастливым и укоризненным взглядом, как если бы
его посетил любимый непутевый племянник.
-- Он курит, я помню, он много курит! -- приходя в восторг
от этого моего порока, он дергал и тряс ручку ящика, тот,
наконец, подался со скрипом и выдвинулся противоестественным
образом рядом со мной, снаружи стола -- на дне ящика пестрели
сигаретные пачки.
-- Не эту! Не эту! -- он возбуждался все больше. --
Американские! Там, в углу!
Дождавшись первых колец голубого дыма, он мечтательно
проследил, как они уплыли наверх, и радостно объявил:
-- Я терпеть не могу табака! Меня прямо тошнит от него! --
не слушая моих извинений, он потянулся к стене и щелкнул
выключателем.
Все пространство заполнилось стрекотанием и хлопаньем
лопастей, пять или шесть вентиляторов жужжали и пели на разные
голоса, устраивая вокруг меня миниатюрный циклон. Дуло со всех
сторон, даже откуда-то из-под кресла, на столе с громким
шелестом трепыхались бумаги, дым моей сигареты исчезал в этом
тайфуне, прежде чем я успевал его выдохнуть. Мне почудилось,
что весь кабинет, подобно диковинному кораблю, парит уже над
землей, и вместе со мной, с редактором, с его сигаретами,
полетит сейчас над степью и морем, подгоняемый буйным ветром.
Редактор смотрел на меня, подперев щеки руками, и получал
несомненное удовольствие; я решил, что можно перейти к делу.
-- Как? Лаборатория? Анализ воды? -- улыбка его
всколыхнулась волной удивления, постепенно утихшей, лицо
разравнялось и стало задумчивым, как блюдце с водой,
простоявшее долго в спокойном месте.
-- Нет! Чего нет, того нет! И не ищите!
-- Неужто и в школе нет кабинета химии?
Его передернуло, и морщины прорезали наискось кожу лица,
словно за ней повернулось нечто массивное, твердое и угловатое,
вроде литой стеклянной чернильницы.
-- Кабинет есть. Но учитель!.. Никуда не годится. Псих,
клинический! Он вам не поможет.
-- Но мне нужны простейшие реактивы. Самые простые вещи.
-- Он и простых вещей не может. Чокнутый!.. Да у него все
пробирки давно перепутаны.
-- Это пустяки, я разберусь.
С сомнением склонив голову, он повернулся в кресле. Взгляд
его направлялся на верхние полки книжного шкафа, где я увидал с
удивлением белую кошку, спящую на пачке бумаг.
-- Попробуйте! Но уж если что выйдет не так, то покорно
прошу, на меня не обежайтесь... Вот та улица, за рестораном.
Школа -- дворов через десять. И поменьше с ним говорите.
Пакостник!
-- А что он делает?
-- Вс"! Вс" делает! Всюду суется! Вс" вынюхивает! Вообще
лучше с ним не разговаривайте!
С этим напутствием я и ушел, и он на прощание поколыхал
мне любезно лицом.
Когда я уже был на площади, от редакции долетел
приглушенный крик:
-- Кого я вижу! -- туда входил следующий посетитель.
В ресторане гремели посудой, швейцар только что отпер
дверь и вынес на крыльцо табуретку, символ его присутствия на
посту, и одновременно оповещение горожанам, что ресторан
действует. Вид ее подсказал мне способ оттянуть свидание с
Одуванчиком.
По случаю субботнего дня бар открылся с утра. Лена уже
работала, то есть сидела за стойкой со штопором и книгой в
руках. Для меня она ее отложила, механическим рассеянным жестом
выдернула бутылку из гнезда холодильника и поставила передо
мной. Этикетка -- сухое вино -- выражала ее точку зрения, что
именно прилично пить по утрам в одиннадцать.
-- Что мы читаем? -- спросил я, как мне казалось,
беззаботно и весело. Но повидимому, вышло фальшиво: она
оглядела меня, словно врач пациента, округлым движением убрала
бутылку и выставила другую, теперь с коньяком.
Я невольно загляделся на ее губы -- в меру полные, точно
очерченные и яркого розового, чуть оранжевого цвета. Следов
помады, как будто, не было.
Она наклонилась вперед, слегка запрокинула голову и,
опустив ресницы, подставила себя моим взглядам, как подставляют
лицо дождю или ветру.
-- Цвет натуральный, -- она снова выпрямилась, -- это у
нас семейное, у бабушки были такие губы до самой смерти... и
даже в день похорон.
В ее руке, как у фокусника, возникла сама собой рюмка; ее
ножка коротко звякнула о стекло стойки, отмечая конец вводной
части беседы.
-- Вторую, -- потребовал я.
Укоризненно покачав головой, она таким же загадочным
способом добыла еще одну рюмку; второй щелчок означал, что пора
поговорить обо мне.
-- Вы пришли о чем-то спросить...
Спросить у нее?.. О чем?.. Чепуха какая... хотя... можно
спросить...
-- Что бы вы сделали, если бы вам предложили съесть
лягушку?
Она нисколько не удивилась, не раздражилась нелепостью
вопроса и не стала ничего выяснять дополнительно, а просто
заменила мою рюмку стаканом. Это был ловкий трюк -- она
показала его уже вторично -- убрать одну вещь и, взявши
неизвестно откуда, из воздуха, поставить на ее место другую, и
все это одним-единственным плавным движением. Да и способ
изъясняться -- с помощью бутылок и рюмок -- тоже был недурен,
своего рода профессиональный жаргон.
Она снова оглядела меня, но теперь уже не как врач
больного, а как профессор студента, перед тем как в зачетке
проставить отметку, налила мне почти полный стакан, себе рюмку,
и убрала бутылку вниз.
Интересно, что мне поставили... это не двойка и не
пятерка... если бы двойка, было бы полстакана, а если пятерка,
бутылку бы не убрали...
Взяв свою рюмку, она уселась пить поудобнее, поставивши
ноги на что-то под стойкой, и колениее приходились теперь как
раз против моего носа. Я смотрел вдаль, близкие предметы
двоились, и я видел четыре колена в ряд, четыре круглых
красивых колена, как на рекламе чулок. Но вскоре их стало два,
и я слишком уж хорошо чувствовал цвет ее кожи -- цвет топленого
молока, и ее теплую упругость. Она же считала, видимо, интерес
к своим коленям законным, и смущения не испытывала.
-- Летом плохо в чулках, -- она с сожалением погладила
ноги ладонями, -- а директор настаивает... говорит, пусть лучше
кухня обрушится, чем барменша без чулок.
Покончив с сигаретой и коньяком, я встал.
-- Ну вот, -- сказала она медленно, -- я немного вас
развлекла... моими губами и коленями... что еще есть у женщины,
-- она тоже встала и, протянув руку, стряхнула с моего рукава
пепел от сигареты, -- что-то вас беспокоит... но плохого с вами
не будет, если захотите, расскажете вечером.
-- А все-таки, -- спросил я, -- что мы читаем?
Она показала обложку: Джек Лондон, Сказки южных морей.
-- Интересно... но как там страшно... они все там живут
прямо посреди океана, я умерла бы от страха.
Отсчитавши вдоль улицы десять дворов, я очутился в
безлюдном месте. Школьное здание я опознал без труда. Как
полагается всякой провинциальной школе, она была окружена
тополями, и как всякая школа летом, носила отпечаток
запущенности. Не верилось, что внутри может быть кто-то живой,
даже такая странная личность, как Одуванчик.
И все-таки он там был. Он открыл мне дверь и запер сейчас
же снова. У кабинета химии, прежде чем повернуть ключ,
огляделся по сторонам, а войдя, первым делом проверил задвижки
на окнах и заслонку трубы вытяжного шкафа. Он демонстрировал
явственные замашки мелкого сыщика, и я гадал, изобрел ли он их
самостоятельно, или насмотрелся детективных фильмов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24