Хредх скалится довольно.
- Алефтина-книжника твоего, - говорит, - седьмицу назад
возле Толстой Башни сожгли. Яиц ему в рот насовали и спалили,
по приговору Суда жрецов... Да ты палочку-то свою положь,
от греха подальше.
Тут только замечаю, что сижу я на лавке и палку свою меж
колен сжимаю. Воины королевские за спиной начальника своего
маячат, меч наголо, а четверо - по бокам от меня топчутся,
клинки оглаживают. Что им, рубакам старым, кривой посох
какого-то там прощелыги?
В ошибке своей двое разувериться так и не успевают.
Первому наконечник с крюком попадает в глаз, второй
валится от удара свинцового набалдашника. Гехтен-Глас вопит
и падает на пол. Правильно - его мне уже не достать: пятеро
стражников с рыком кидаются вперед...
Не знаю, может выродок я, действительно, белобрысый, с
глазами бесцветными, презираемый от южных до северных
пределов, где мне побывать случалось, или Провал так
действует. Более всего мне схватки не любы, боюсь я схваток.
Но, как до дела дойдет, тут со мной это и приключается.
Словно в воду попал, и напали на меня обитатели пучин:
страшные, но медленные, неуклюжие. Плывут они из мути,
щупальцами шевелят, норовят схватить и в пасть свою
затянуть. Только мне-то в пучинах тех привольно: и двигаюсь
быстрее, и сообразить успеваю, откуда нападение и чем оное
чревато.
Пока пятеро вперед скачут, я уже на ногах и бью тупым
концом своей палки. По причинному месту бью - это, хоть
и не по правилам, но результат имеет. Стражники вопят и
валятся. Хредх, потрох курий, решил гирькой разбойничьей
воспользоваться даром что представитель закона. Гирьку он
из штанов вынул и над головой крутнул... Она медленно так ко
мне поплыла, поймал я дуру свинцовую и назад кинул. Пока
грузило летело медленно в лоб начальнику стражи, я успел еще
троих завалить, потом назад сиганул, дверь каморки спиной
выбил и через стойку перекатился...
И тут диво мое кончилось, как и не бывало. Сижу я на
полу, а сверху сталь блестит угрожающе: ублюдков-стражников
слишком много для меня оказалось, и лезут они из дверей,
что твой рой из доспехов покойного Дхрангаза!
Успел я еще подумать: хана! Глехтен-Глас, ублюдок,
Хредх, чтобы вас все демоны преисподней задрали, Атрис же,
мою девочку существо безответное, боги храните... Будьте
прокляты ублюдки, прости меня, люба моя ненаглядная! Не
дождаться тебе меня, сирого, не успокоиться нам двоим на дне
Провала...
И тут сталь блеснула, но не опустилась, башку мою
грешную рассекая, а покатились стражи, плескаясь в крови,
словно рыбы в струях речных, - покатились под ударами
варвара, о коем я и забыл почти.
Верно изречено в Заветах: "Не избирай ближнего, ибо
сам придет..."

* * *

- Как тебя величают, северянин? - спросил Альбинос.
Они сидели в кустах на краю Провала, держа оружие
наготове. Короткий меч киммерийца тускло блестел в
лучах неяркого бритунского солнца, Ходок, по обыкновению,
сжимал палку со смертоносным набалдашниками между колен.
- Мать звала меня Конаном, - сплюнул густую жвачку
варвар. Он жевал лист акации, мясистый и даже вкусный,
если, конечно, вкушающий сей дар лесов достаточно голоден.
- Не помню, как звала меня родительница, - пробурчал
его спутник, - но в Бритунии я известен под именем Халар
Ходок, другие же кличут Альбиносом. Первое прозвище дано
мне в знак уважения, второе употребляют люди, меня
презирающие.
- Альбинос - это то же, что "белая ворона", выродок, -
заметил варвар спокойно, словно речь шла о бараньей ножке на
ужин. - Ты заслужи это прозвище. Погляди в озеро и
успокойся.
- А я спокоен, - хмыкнул Ходок, - и твои речи мне не
обидны. Варвары привыкли называть вещи своими именами,
не то что цивилизованные люди, норовящие в любое слово
вложить подспудный смысл. Да, я "белая ворона", о чем
говорят цвет моих волос и кожи. Кстати, мать моя родом из
Асгарда. Ничего?
Он спросил так, отлично зная, что асы и киммерийцы -
извечные враги.
- В казармах Халоги я знал уроженцев твоей страны, -
откликнулся Конан. - Некоторых я убил, другие убивали
иноплеменников. Мы все была там равны.
Ходок невесело усмехнулся.
- Пожалуй, если бы Митра решил установить всеобщий мир и
благоденствие, как о том трактуют жрецы, он выпустил бы
колдунов Гипербореи из-за Врат Черепа, дабы правили землями
от Кхитая до пустошей Пиктов! Слушай, северянин, ты спас мне
жизнь там, в корчме, и я тебе обязан. Поверь, рад бы помочь,
да нечем. Впереди нас Провал, а позади - псы короля Бритунии.
Их слишком много, чтобы отбиться. Я уйду на дно пропасти,
куда вояки не сунутся. Рад бы пригласить тебя с собой, но не
могу.
- Из-за роя?
- Да чепуха этот рой! Внизу есть вещи и поопасней.
- Если ты их не боишься, я - тем более! Что можешь ты,
белобрысый, из того, что не могу я?
Альбинос задумчиво потер лоб, потом сказал:
- Меня не зря зовут Ходоком, киммериец, только я
способен спускаться в пропасть... Вернее, спуститься в
Провал может всякий, но вот покинуть его... Я один,
Альбинос, выродок рода человеческого.
Где-то сзади, за густым подлеском, послышался лай собак:
ищейки Хредха шли по следу беглецов.
Варвар провел крепким пальцем по белоснежным зубам,
вытирая налипшую жвачку.
- Слушай, белобрысый, - сказал он, - выбора у меня нет.
Я иду с тобой. И заруби на своем бледном носу:
Конан-киммериец всегда делает то, что считает нужным!
- Даже если его предупреждают о неминуемой гибели?
- Даже так! а гибель - она повсюду...
В этот самый миг ветви кустов раздвинулись, и десяток
дюжих стражников ринулись на беглецов, размахивая мечами.
Клинок киммерийца и палка Ходока заработали
одновременно. Кожаные нагрудники не были помехой ни для
остро отточенного лезвия, ни для бешено мелькавших
наконечников: подлесок обагрился кровью, а чистый,
напоенный ароматами хвои воздух огласился предсмертными
криками.
И все же нападавшие одолевали: варвар и Альбинос
пятились к Провалу, проклиная свою неосмотрительность.
Хредх на сей раз обманул и опыт Ходока, и чутье северянина:
оставив собак в отдалении, он приказал авангарду незаметно
подкрасться через кусты...
Подошвы драных сапог Конана и сандалий Альбиноса
оскальзывались на мелких камнях, с каждым шагов назад спуск
становился все круче, и стражники, почуяв преимущество
атакующих сверху, входили в раж: клинки мелькали
стремительнее, вопли становились все воинственнее, а
маячившее позади лицо начальника отряда багровело, подобно
грозному лику Мардука.
И вдруг все кончилось.
Конан успел заметить, как легкая пелена нависла над
скалистыми утесами, отрезая путь преследователям. Он словно
нырнул в мутную стоячую воду - ряска сомкнулась над его
головой и тут же исчезла. Небо было все таким же ясным, и
варвар отчетливо видел жаворонка, парившего в вышине. И
видел он вояк Хредха, остановившихся в нерешительности
перед невидимой преградой. Сотник отчаянно орал что-то
неслышное, разевая рот, как рыба, вытащенная из воды, и
махал мечом, и награждал своих подчиненных пинками, но те,
огрызаясь, топтались на месте, выставив перед собой мечи,
не страшные уже и бесполезные...
- Все, - услышал киммериец негромкий голос Ходока, - мы
в Провале.

* * *

- Все, - сказал я северянину, - мы в Провале.
Он стоял, выставив перед собой меч, потный, еще не
остывший от схватки, и синие его глаза устремлены были
вверх, туда, где толпились стражники.
- Давай, - сказал я ему, - спускайся полегоньку. Они
сюда не сунутся.
Он обернулся через плечо и злобно буркнул:
- Не вижу причины, почему бы псам не растерзать дичь.
- А потому, - говорю, - что псы не настолько глупы,
чтобы совать свои морды в западню. Я тебя предупреждал.
И стали мы спускаться. Вояки королевские нас, конечно,
прекрасно видели, и тропу зрели, по которой дичь
ускользает. Только я на них не смотрел, чего смотреть,
когда и мальцу ясно: в Провал идти - живот потерять. Они и
не шли, убогие, ножонками только край обрыва топтали да
ругались неслышно.
Надо признать, варвар мой только пару раз через плечо
глянул, а когда понял, что преследователи нас оставили,
пошел рядом, меч свой за ненадобностью в ножны сунув.
Долго ли коротко ли, достигли мы дна пропасти. Тропа
вывела на опушку донного леса, а лес тот с первого взгляда
обычный - ели, сосны да осины в низинах. Впрочем, со
второго взгляда лес тоже обычный. Если кто не
присматривается и костяков многочисленных под ветвями не
видит.
Киммериец сразу смерть учуял.
- Что это, - вопрошает, - поле бранное? Неудобное место
выбрали военачальники, ежели заставили воинов своих
сражаться в лесу.
Пришлось ему объяснить что к чему. Что не было здесь
битвы, а скелеты многочисленные, белеющие среди трав да
кустов, принадлежат дурням, кои сюда носы сунули. Лес их
кости хранит и прахом стать не позволяет. Возе многих до
сих пор самоцветы лежат во множестве, ну и, конечно, оотэки
сгнившие.
- Видишь ли, - объясняю, как можно спокойней, - многих
героев прельщала пропасть, и сколько им ни втолковывали,
что назад ходу нет - героев несть числа.
- Ты, видать, и втолковывал? - говорит догадливый
северянин.
- Втолковывал, - отвечаю честно. - Как тебе. Мне
скрывать нечего.
Конан-варвар брови хмурит: вижу, не верит ни единому
моему слову. Его дело. Идем дальше.
А дальше лес расступается и начинаются травы. Как
только мой киммериец их видит - сразу меч наголо. Еще бы: я
когда первый раз в Провал спустился, тоже оружие из рук не
выпускал. Впечатляет местная поросль: любая травинка локтей
сорок в высоту, мясистая, душистая и все такое... На
новичков действует.
Спутник мой вопросами больше не донимает - и на том
спасибо. Чувствует, видать, себя карликом из легенд, что
мать ему рассказывала. И то сказать: сильный мужик, воитель
знатный, гладиатор бывший, а травинки над ним нависают,
словно пагоды вендийские над паломником. Есть отчего
призадуматься.
Только юный киммериец недолго лоб хмурит. И спрашивает,
что я среди трав гигантских забыл и отчего меня,
выродка-альбиноса, так король бритунский недолюбливает. Над
вопросом его я, убогий, там, наверху, посмеялся бы, но
мы-то шлепаем подошвами по дну пропасти, и вряд ли мой
спутник кому что наверху расскажет... А посему таить от
киммерийца я ничего не собираюсь и, дабы скоротать путь
наш, рассказывают и о щите Агибалла, и о "лучезарных
зернах", кои столь большой популярностью среди интриганов
пользуются, о своем проклятии, наложенном невесть кем и
невесть за что...
Он слушает и вдруг говорит то, о чем я не раз думал:
- Значит, ты избранник богов. А почему не богат?
Варвар - он варвар и есть. Умеет не в бровь, а в глаз
врезать.
- А потому и не богат, - отвечаю, - что таким, как я,
выродкам, место только на костре у Толстой Башни. Каштаны
из огня многие чужими руками таскать горазды. А когда
каштаны зубы портят - руки те отрубают.
Тут юноша мой задумывается и долго шагает молча.
- Я видел драгоценные камни возле скелетов, - бурчит он
наконец, - почему бы тебе не носить их из пропасти? Ты мог
бы сбывать самоцветы в Бельверусе или еще где...
Конечно. Я много чего мог бы. Если бы не щит Агибалла.
Сила, довлеющая над Провалом, сила древнего небожителя,
охраняющего свои сокровища.
О том и говорю варвару. Еще я говорю ему (тайн на дне
пропасти нет), что никто не может поднять наверх несметные
сокровища, разбросанные по донным лесам и травам, подобно
росе после теплой ночи. Останки тех, кто пытались, среди
колючек белеют. И еще, говорю я ему, многие смотрят, но не
видят. Я тоже слепцом сюда пришел, не в том, конечно
смысле, что бельма у меня на глазах были, а смотрел, но не
видел.
- И что же ты такое узрел, белобрысый, чего я
рассмотреть не могу? - интересуется варвар с ухмылкой.
Пусть себе ухмыляется. Хорошо смеется, кто смеется
последним. А я надеюсь еще поскалить зубы за верхней
кромкой Провала.
- Да ничего особенного, - спокойно отвечаю ему, - вижу
я примерно то же самое, что и ты. Деревья, травы
гигантские, камешки разноцветные вперемешку с костями.
Только вот камешки те мне несколько по-иному
представляются: темно-синие, к примеру, - тоска
смертельная, желто-коричневые - тревога, что душу, словно
дикий зверь гложет, красные - просто ужас...
- Что же в них такого страшного?
- Чтоб тебе понятней стало, расскажу одну историю.
Жил-поживал князь бритунский по имени Увлехт. Ты, должно
быть, знаешь, что король наш слаб, власти почти не имеет, и
вассалы только и делают вид, что ему подчиняются, а живут
обособленно, и всякий в своих землях царь, бог и судья
поданным.
1 2 3 4 5