Это в арест-командах мы работаем троицами. Или числом, кратным трем, если арест предстоит сложный. Уж поверьте на слово – едва дело дойдет до задержания, я не останусь в одиночестве…
Когда хохочущая вигилла уходила, барон с минуту провожал ее взглядом. Хитра, бестия! Только со вкусом беда: вербена ей совсем не идет. В определенном возрасте следует переходить к элегантным тонам шалфея, клементина и лаванды, на фоне, скажем, зеленого лимона.
При следующей встрече надо будет посоветовать.
Если, конечно, Генриэтта заслужит.
Ликторам барон приказал вразумить задержанного крысюка путем умеренного рукоприкладства и гнать взашей. Не к лицу фон Шмуцам ловить всякую шваль!
Пусть их «топтуны» ловят, если понадобится.
Или стряпчие.
– С завтрашнего дня! – кричал вслед расхрабрившийся хозяин. Призрак убытков, бродя по гостинице и около, сводил Трепчика-младшего с ума, вынуждая утратить последние крохи осторожности. – Завтра же начну пускать в отель постояльцев! С двойной оплатой! За возможность безнаказанно пожить на месте преступления!
– Совершенно верно, сударь! – вторил ему наглый стряпчий Тэрц, размахивая описью, будто воин – мечом. – Привилегии Гильдии Отельеров незыблемы! Статья «О частном постое», параграфы с пятого по тридцать шестой…
– И оцепление извольте снять! К вечеру! Я свои права знаю! Нечего мне гостей ликторами отпугивать!
– Истинная правда, сударь! Вы свои права знаете! А каких не знаете, так я разъясню…
– Квест закончился! Квесторы съехали! Я свободен от обязательств перед Орденом!
– На четыре следующих года! Сударь Трепчик, я лично отпишу в орденскую канцелярию…
«Надо же! – удивился Конрад, садясь в седло. – У черно-белых идеалистов еще и канцелярия есть… А говорили: борьба чистых начал, тайный фундамент цивилизации! Я вот всегда полагал, что именно канцелярии и есть тайный фундамент цивилизации…»
* * *
Можно ли сказать, что Конрад всеми фибрами души ненавидел писать рапорты, отчеты и прочую бумажную дребедень? Нет, судари мои, этого сказать никак нельзя, не покривив душой. Известный аккуратист и человек отменной дисциплины, барон искренне любил устойчивость миропорядка и кругооборот документов, заведенных в Бдительном Приказе. С возрастом начинаешь ценить традиции, в какой бы форме они ни проявлялись. Однако сейчас большинство явлений окружающего мира вызывали у обер-квизитора лишь глухое раздражение. В частности, необходимость писать рапорт прокуратору Цимбалу. И добро б только рапорт! Устав подразумевал приложение с детальным описанием места преступления, перечень улик, приобщенных к делу, частные соображения касательно мер по отысканию и задержанию виновных.
Увы! – и еще раз увы…
Скрипя сердцем, свежеочиненным пером и рассохшимся креслом (давно пора потребовать замену!) барон принялся за дело. Однако, против ожидания, процесс бумагомарания оказал на ум и нервы вполне благотворное воздействие. Хвала мудрым порядкам Приказа! Ставя последнюю точку и размышляя, что скорее здесь уместно многоточие, жирное и задумчивое, Конрад вернул рассудку былую ясность. Слишком много для одного утра: знакомство с экстравагантной вигиллой, уникальным стряпчим и блудливым отельером. О судьбе племянника Германа и вовсе думать не хотелось…
Краем глаза он отметил некое движение в окне, открытом настежь по причине неслыханной для этого сезона жары. В следующий миг прямо на стол с легким шорохом опустился бумажный «аистенок», каких любят делать дети, загадывая желание.
Птичка сварливо каркнула и развернулась в записку.
"Его светлости, Конраду фон Шмуцу, лично в руки.
Достопочтенный коллега!
Сим извещаю Вас, что расшифровка записей шара-обсервера, найденного на месте происшествия, прошла в достаточной мере успешно. Приглашаю Вас в палаты Тихого Трибунала для совместного просмотра, с трех до четырех часов пополудни. Данная записка является официальным пропуском.
Искренне Ваша, вигилла Генриэтта Куколь, м. в. к.
P. S. Я знаю, что вам больше нравятся клементин и лаванда, но предпочитаю вербену. Готова поспорить в приватной обстановке."
И радужная печать со знакомыми перекрещенными "Т".
Часы на башне Большого Консенсуса пробили три раза. До палат Тихого Трибунала пешком – четверть часа, и то если не слишком спешить. В результате барон набросал еще две депеши и, оставив рапорт секретарю прокуратора, вручил их курьеру. В первой он подавал запрос в архивы Приказа на пропавших без вести квесторов. Любые сведенья, какие сыщутся. Конрад мало надеялся что-то узнать о совершеннолетней гуртовщице или эксперте по запорам, но родовитость виконта Треццо или лицензия вольной метательницы давали шансы. Сейчас любая крупица знания на счету. Вторую же депешу барон велел отнести в свой дом. В кратком послании он поручал камердинеру Любеку собрать средний походный набор личных вещей господина и доставить в гостиницу «Приют героев».
А если хозяин отеля начнет приставать с вопросами – молчать в ответ и хмуриться.
* * *
– Я полагаю, уважаемый Ипсиус, в простоте древности есть своя прелесть. В частности, эта загадка о существе с разным количеством ног в разные периоды его существования… Согласитесь, века придают классике особый шарм!
– Разумеется, дражайший Оффициум! Но мысль, как горячий скакун, не должна стоять на месте. Теория загадок далеко шагнула за последние два тысячелетия, и мы не вправе отказываться от передовых находок…
– Вы о втором принципе аллегорий?
– И о нем тоже…
– Прошу прощения, милейший Ипсиус, но этот господин, кажется, ко мне.
– Разумеется, превосходный Оффициум! Служба – превыше всего! Надеюсь, вскоре мы продолжим нашу увлекательную беседу?
– Несомненно, любезный Ипсиус! С превеликим удовольствием!
Удовлетворившись ответом товарища, Ипсиус, левый из двух мраморных сфинксов, охранявших вход в палаты Тихого Трибунала, с достоинством окаменел и впал в сторожевую спячку. Оффициум же, правый сфинкс, повернул голову к гостю.
– Доброго здоровья, господин обер-квизитор! Что вам угодно?
В Трибунале барону доводилось бывать неоднократно, так что разговорчивость статуй не произвела на него особого впечатления. Как не удивили и ступени, ведущие ко входу в здание: они упирались в глухую стену, сложенную из циклопических, грубо обтесанных плит гранита.
– Вигилла Куколь пригласила меня на деловую встречу.
– Извольте предъявить пропуск.
Барон протянул «аистенка» в развернутом виде.
– Прошу вас. Второй этаж, направо, седьмой кабинет. При выходе не забудьте, пожалуйста, сдать пропуск.
Гранит дрогнул, в стене объявилась высокая дверь: створки мореного дуба, ярко начищенные ручки из бронзы, в виде вставших на дыбы саламандр. Под рукой неугодного посетителя – ухитрись он проскользнуть мимо бдительных сфинксов, что само по себе чудо из чудес! – саламандры раскалялись докрасна, вторя воплю пострадавшего завываниями тревоги. К счастью, пропуск действовал, и вскоре дверь бесшумно закрылась за Конрадом.
Изнутри створки были прозрачней стекла. Сквозь них замечательно просматривалась улица.
– А, может, загадочку? – заискивающе осведомился сфинкс Ипсиус, спиной почуяв, что гость задержался в холле. – Нет? Ну, как хотите…
На миг остановившись возле зеркала, барон оценил свой внешний вид и, не найдя особых изъянов, отправился на второй этаж.
– Зеркалу не верьте! – басом проорал снаружи Оффициум. – Льстивое брехло!
Испортил настроение, скотина…
На всем пути барону не встретилось ни одной живой души. Впрочем, и неживой – тоже. На стенах через равные промежутки горели желтые безмасляные лампады, похожие на глаза пантер. Лампады изредка моргали, и это раздражало.
Ага, вот и кабинет номер семь.
Конрад одернул камзол, проверил, нет ли складок вокруг талии, и деликатно постучал.
– Входите! Я вас жду…
Кабинет вигиллы оказался чуть меньше обер-квизиторского. Обстановкой он скорей напоминал помесь дамского будуара и лаборатории волхва-изыскателя, нежели апартаменты государственного чиновника. Под потолком разбросаны игривые гротески – сей вид орнаментики считался из самых изысканных, но и из самых опасных, способных наслать видения. Резные панели темного ореха; не сразу сообразишь, что это дверцы многочисленных шкафов. На подвесных полках слева хранились манускрипты в переплетах из лилльской кожи, со скрепами мерзкого вида; справа – склянки с зельями и экстрактами. В ряде склянок что-то явственно шевелилось. Один из двух массивных столов имел относительно привычный для глаза вид. Столешницу оккупировали груда свитков, мраморное пресс-папье, похожее на инструмент палача, и чернильница в виде злобного камелопарда.
«Макать перо в рогатую башку верблюда, должно быть, занятно…» – оценил Конрад вкус сударыни Куколь.
Второй стол занимала дивная конструкция – ряд зеркал, установленных под неожиданными углами друг к другу, пара свечей на паучьих ножках и тончайшая серебряная сеть, опутавшая сооружение. В центре композиции на треножнике покоился шар-обсервер.
Над ним ворожила хозяйка кабинета.
– Присаживайтесь, коллега. Я уже заканчиваю. Устала, как гений на побегушках. Шарик, в придачу к повреждениям, оказался закриптован. Кое-что, к сожалению, утеряно, остальное раздёргано, как мой начальник перед высочайшей аудиенцией. Но сам факт нахождения обсервера при осмотре места – редкая удача. В моей практике был всего один случай…
Поскольку в практике барона подобных находок не случалось вообще, он счел за благо промолчать.
– Уси-пуси, мой сладенький…
Вигилла нежно огладила обсервер ладонью – и шар тускло вспыхнул. Конраду послышалось глумливое хихиканье. Обе свечи отбежали в сторонку, семеня ножками, внутри серебряной паутины возник опалесцирующий туман. Быстро отойдя ко второму креслу, Генриэтта заняла место рядом с обер-квизитором – словно в ложе оперы перед началом «Психеи». Туман сгустился овсяным киселем, рождая хлопья-тени. Протянув руку знакомым жестом хищницы, вигилла неожиданно раздумала, выпрямила скрюченные пальцы и пощекотала воздух перед собой. Туман мурлыкнул от счастья; картинка прояснилась. Правда, она оказалась черно-белой. Не такой, как офорты знаменитого графика Олафа Дальтоника, а иначе: цветное изначально полотно поблекло с годами, и лишь местами проступает намек на былое буйство красок.
Барон подался вперед, чувствуя накатывающий азарт.
Знакомая зала гостиницы. Белые кресла, столы, стены, лепнина над камином сливаются в сплошную круговерть снега. Деталей не разглядеть. Зато на фоне зимнего пейзажа отчетливо выделяются фигуры людей. Вот они, пропавшие без вести квесторы. Миловидная, но излишне развязная девица без малейшего стеснения устроилась на коленях у кудрявого красавчика; парень по-хозяйски обнял ее за талию. Рыцари Утренней Зари, значит. Светочи Абсолютного Добра.
Идеалисты.
Ханжой барон не был, но досуг адептов Света представлял себе несколько иначе.
Картину заслонила ладонь гиганта, плавным движением омыла шар. Изображение мигнуло, исказилось, заплясав памятную «Сарабанду». Обер-квизитор и без пояснений догадался: кто-то, по всей видимости, Кристофер Форзац, изменил характер работы шара. Фигуры забегали, как ошпаренные. Пронесся из угла в угол племянник Герман; вскочил и снова упал в кресло квестор, сидевший к шару спиной; в дальнем углу нервно разминала запястья молодая женщина со строгим, можно даже сказать, суровым лицом; мелькнул край хламиды… Племянник барона возник посреди залы. Кажется, он что-то выговаривал бесстыднице (совершеннолетняя гуртовщица?), но слов слышно не было.
– Я привлеку чтецов по губам, – тихо заметила вигилла. – Жаль, время торопит…
Словно в ответ, туман дрогнул и поспешил взорваться.
Кроме грохота, Конраду удалось расслышать отдаленный вскрик и звон бьющегося стекла. Полыхнула слепящая вспышка; барон зажмурился. Когда зрение вернулось, глаза начали отчаянно слезиться. Ритм смены картин стал рваным, мозаичным. «Сарабанда» превратилась в безумную пляску менад. Зеленоватые капли пламени отделились от рук человека в хламиде, веером уйдя во тьму за окном. Миг – и чародей мешком осел на пол. В дверях залы рубился один из квесторов, ухитрившись задержать на пороге целую шайку атакующих. Два клинка, длинный и короткий, разили без устали.
Смазанным пятном мелькнула тень: волк? собака? – сшибла другую тень, вломившуюся в окно. Обе катятся по полу. Сполохи, мрак, блики. Разнесенное в щепы кресло. Крупно: опрокинутый шандал. Арбалетный болт глубоко вонзился в стену. Безвольная рука на белом ковре; одна рука – не поймешь, отрублена, или тело просто не попало в «зеницу» обсервера. На пороге упал рыцарь-защитник; топча его, смутные фигуры врываются в залу. Лиц не разобрать. У обер-квизитора невольно вырвался вздох разочарования. Суматоха в углу. Это женщина со строгим лицом. Должно быть, Лайза Вертенна, вольная метательница с лицензией. Её руки с нечеловеческой быстротой снуют взад-вперед: два челнока в новомодном ткацком станке. Что-то летит, поражает, промахивается… Сбоку от Лайзы возникает угловатый силуэт.
Короткий взмах.
Словно подчиняясь приказу, женщина падает на колени.
Пламя выхватывает из темноты лицо. Это Герман. Злые высверки стали. Двое танцуют танец смерти, стремительно приближаясь к шару-обсерверу; их тела закрывают весь обзор. Мелькание теней. Покрывало, сотканное из мглы, рушится, течет по поверхности шара, застит взор.
Конец.
Нет! Барону почудилось, что он сам ощутил удар. Внутри серебристой паутины жалобно застонали. Взвихрилась черно-белая круговерть. Наверное, шар выпал за окно – или его выбросили, желая разбить. Если выбросили, значит, это сделал не чужой маг. Маг прихватил бы полезную и опасную вещь с собой.
Наконец кружение останавливается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11