если это не убийство с корыстными целями, то по меньшей мере присвоение чужого наследства. А коли ты наш наследник, значит, мы твои предки.
Тщательно одетый старик удовлетворенно кивнул:
— Вот это достойные слова!
Мужлан, размахивая руками, выпалил очередное «уличное выражение». Но тут какая-то светская дама кокетливо повела плечами:
— Нет, я не хочу быть ничьим «предком». И что тут такого, если молодые содержат пожилого человека? Известны же случаи, когда молоденькие девушки жертвовали собой ради отцов.
Нежданно-негаданно из гущи людской вырвался громкий крик, подавивший собой все прочие приглушенные голоса:
— Пусть кто-то создан твоим пером, только не я!
Писатель глянул — и весь засветился радостью: перед ним был умерший несколько дней назад самый закадычный его друг, капиталист и большой почитатель культуры. Сын нувориша, он имел в молодости возвышенные стремления. Стремления эти возникли не оттого, что он презирал деньги, которые нахапал его родитель, а оттого, что нажиты они были совсем недавно, их блеск всем лез в глаза, их запах раздражал чужое обоняние, им недоставало благородной патины и аромата старины. Его папаша тоже понимал это и всеми силами старался придать себе вид потомственного богача: так человек, надевший новую куртку из самой грубой материи, нарочно мнет ее, чтобы она не шуршала при ходьбе и чтобы ее деревенский вид не так бросался в глаза. Отец всю дорогу мечтал породниться с каким-нибудь обнищавшим помещиком или корыстолюбивым чиновником, а сын всячески пытался изобразить из себя поэта: он воспевал курение, вино, разврат, морфий и всяческие преступления. К сожалению, он не знал правил просодии в классическом стихосложении, а потому не мог пользоваться старыми поэтическими формами.
Шло время, он сменил нескольких подруг, перепробовал сигареты и вина стольких стран, что хватило бы на целую Лигу Наций, изведал и наркотики, вот только преступлений не совершал — если не считать преступлением его вымученные стихи свободного размера. Однажды он, сидя с возлюбленной ^в ресторане, заметил, что она вместе с кушаньями проглатывает помаду с губ, так что по окончании трапезы приходится краситься вновь. Прирожденный инстинкт дельца вдруг пробудился в нем, как больной от летаргического сна или змея от спячки. На следующий же день из поэта он превратился в крупного бизнесмена: взял часть нахапанных отцом денег и открыл собственную фабрику. Первой ее продукцией стала «витаминизированная губная помада».
Живописать эффект от этого великого изобретения мы можем, лишь обратившись к искусству заведующего отделом рекламы этой фабрики. «Красота и здоровье — сразу две выгоды!», «Отныне каждый поцелуй тонизирует ваш организм!» (рядом нарисован юноша в одеянии хаоса, обнимающий девушку, похожую на нестриженую буддийскую монахиню; по слухам, юноша должен был изображать вкушающего румяна), «Полноценная любовь!» (нарисован толстяк с блаженным выражением на лице, одной рукой обхвативший женщину с выпяченными губами, густо измазанными «витаминизированной помадой»). В химическом отношении новая помада ничем не отличалась от всех остальных, разница была лишь в названии. Но новоявленный предприниматель сумел потрафить психологии общества и во много раз умножил отцовский капитал. Следом он изобрел «стимулирующий интеллект бриолин», «леденцы с экстрактом тресковой печени», а также специальные консервы из жирной курятины, которые помогают красоткам сохранять осиную талию.
К сорока годам он накопил достаточно, чтобы иметь возможность вернуться к своим прежним, юношеским увлечениям, и стал меценатом. Учитывая, что театр — вид искусства, которым увлекаются и знатоки и профаны, он занялся, как бы продолжая свою предпринимательскую деятельность, пропагандой «здорового театра» и привлек к этому делу немало авторов. Рассуждал он следующим образом: комедии рассчитаны на то, чтобы люди смеялись, причем смех полезен для здоровья. Но, если смеяться слишком часто, лицо покроется морщинами, а в раскрытый при смехе рот могут влететь всевозможные микробы. Значит, от смеха может разболеться живот, отвалится подбородок или нагрянут прочие нежелательные последствия. Потому-то он стал пропагандировать лишь те комедии, которые способны вызвать у зрителя не более чем улыбку. Относительно трагедий он придерживался мнения, что они также могут быть полезными для здоровья. Дело в том, что через все отверстия человеческого тела должны регулярно поступать выделения. Но в наш механистический век люди эмоционально оскудели, слезы редко появляются на глазах. Вот тут-то и может помочь трагедия, в противном же случае глазам угрожают всяческие беды.
К этому времени Писатель уже пользовался славой гения нашей эпохи и переделывал свои романы в пьесы. Все его драмы соответствовали принципам «здорового театра», хотя и не совсем в том смысле, который вкладывал в это понятие предприниматель. Слава Писателя была настолько велика, что запугивала и терроризировала читателей, а теперь и зрителей: они не смели не похвалить пьесы наряду с другими его произведениями, опасаясь быть обвиненными в отсутствии вкуса и быть изгнанными из рядов ценителей изящного. На его трагедиях зрителям хотелось смеяться, но, напуганные его громкой славой, они не решались хохотать. Прячась от соседей, они прикрывали рот платочками, припасенными для осушения слез, и ограничивались коротким смешком — а именно этого требовали принципы «здорового театра».
На его комедиях люди маялись от скуки, но где тот смельчак, который позволил бы себе встать и уйти? Кто согласился бы выглядеть в чужих глазах серостью, не способной «оценить настоящий товар»? Поэтому люди оставались на своих местах и спали здоровым сном, который, по общему признанию, является важным компонентом здоровья. Вот так-то капиталист и Писатель — зачинатель и ярый последователь движения за «здоровый театр» — стали неразлучными друзьями. Ко дню пятидесятилетия предпринимателя наш Писатель составил даже целый сборник произведений юбилейного, мемуарного характера. И вот, завидев своего друга, он приободрился и замахал ему рукой:
— Как вовремя ты появился! Иди скорей, помоги мне разобраться с этим народом!
— Разбирайся сам! — От всего облика предпринимателя разило холодом.— Я тоже пришел свести с тобой счеты!
Писатель перестал что-либо понимать:
— С каких это пор мы с тобой не в ладах? Совсем недавно в честь твоего пятидесятилетия я организовал специальное юбилейное приложение к газете, сам написал поздравление, превозносил тебя до небес. Кто мог знать, что ты в тот день перепьешь и вечером уйдешь в мир иной! Я так жалел, что не смог даже с тобой попрощаться. И вот сегодня мы вдруг встречаемся здесь. Казалось бы, надо радоваться, вспоминать нашу дружбу, а ты смотришь на меня с такой враждебностью!
— Ха! Ты своими руками погубил меня и еще говоришь о дружбе! Твой юбилейный номер на самом деле оказался траурным, твое поздравление некрологом, ты и вправду вознес меня на небо, да только на Западное !. Ты сам не знаешь, как ты ужасен: твое перо пронзает, как копье, твои чернила — сущий яд, листок твоей бумаги — ордер владыки ада, возвещающий смерть. Мало того, что персонажи твоих романов и пьес безжизненны, как марионетки и глиняные фигуры. Стоит твоему перу коснуться настоящего, живого человека, как его дням приходит конец. Если бы ты не написал того поздравления, я преспокойно прожил бы еще бог знает сколько лет. Вспомни сам: разве твоя статья, полная беззастенчивой лести и неумеренных похвал, не была больше похожа на славословие усопшему отцу, написанное благочестивым сыном, или на могильную эпитафию, сочиненную щедро оплаченным литератором? Нить моего счастья не выдержала груза таких восхвалений и оборвалась. Вот и жду тебя здесь, чтобы потребовать обратно мою жизнь!
Пока Писатель внимал речам бывшего друга, у него вдруг зародилась одна неприятная мысль; она засела в его душе, как не переваренный кусок в пищеводе. Если приятель прав и каждый, кто попался на кончик его, писательского, пера, может прощаться с жизнью, то это означает, что истинной причиной его смерти было вовсе не расстройство из-за премии. Главное в другом — в той автобиографии, которую он недавно сочинил, с тем чтобы опубликовать ее сразу после получения награды. Ах, глупец, глупец! Но какой прок в запоздалых сожалениях. Лучше придумать что-нибудь и как-то отделаться от обступивших его обитателей загробного мира, а там видно будет. И он обратился к своим персонажам:
— Ну что же, будем считать, что чаша моих злодеяний переполнилась, я сам погубил себя и тем расплатился с вами за отнятые мною жизни. Знаете ли вы, что я сочинил автобиографию? Это равносильно самоубийству. Так что отбросим в сторону счеты — мы квиты, я вам ничего не должен.
В ответ дружно загалдели:
— Хочешь дешево отделаться! Какое же это самоубийство? Это как если бы обжора бросился поедать шар-рыбу, отравился и умер — разве можно считать подобную смерть проявлением, скажем, его пессимизма? Сочиняя автобиографию, ты прославлял себя и вовсе не думал, что можешь погибнуть от собственного пера. Нет уж, отдавай нам свою жизнь, отдавай!
— Ну, теперь, кажется, конец! — Писатель стиснул
кулаки и, совершенно растерявшись, забегал перед дверью то влево, то вправо.
Послышался голос бородача:
— Теперь я готов объявить свой приговор. Ваша душа должна будет воплотиться в...
Писатель повернулся к нему, приняв умоляющую позу:
— Господин директор, прошу вас прежде выслушать меня. Я сполна изведал всю горечь, что таится в судьбе литератора. Когда-то я стремился в мечтах к мирской славе, знатности и богатству, но теперь оставил эти фантазии. Я осознал, что я закоренелый грешник, но прошу вас явить милосердие и не карать слишком строго. Накажите меня тем, что возвратите мне обличие писателя!
Бородач изумился:
— Снова писателя? И вы не боитесь, что кто-то потом потребует вашу жизнь?
Толпа во дворе сверлила Писателя широко раскрытыми глазами.
— Но я не буду ничего сочинять, я буду только переводить, это ведь не так опасно для жизни? Причем буду переводить буквально, чтобы ненароком не отойти от смысла оригинала. Например, я дам более точный перевод названия американскому роману «Унесенные ветром» — «Зашагавшие после апоплексического удара». И я не позволю себе назвать эпопею Мильтона 2 «Сказанием слепца о падении Сучжоу и Ханчжоу», хотя прекрасно помню поговорку: «На небе рай, а на земле Су и Хан»,— да и поэт действительно потерял зрение. И вообще я буду стараться во всех затруднительных случаях прибегать к транскрипции. Ведь мы и сейчас пишем юмор, «ломаньтикэ» (романтика), а если этот способ распространить шире? Читателю будет казаться, что он держит в руках оригинал, и уж тут жизни персонажей ничто угрожать не может... Но если и это не годится, я займусь не переводами, а
сочинением драм на исторические сюжеты. В героях недостатка нет — тут и полководцы Гуань Юй и Юэ Фэй, и несчастные императорские жены Ян-гуйфэй и Чжаоцзюнь. Все они давно умерли, и если второй раз умрут на сцене, меня не смогут обвинить в покушении на их жизнь. В самом крайнем случае я займусь переделкой пьес Шекспира. Однажды он приснился мне, уважаемый мой предшественник... Пожаловался, что у его персонажей слишком долгая жизнь — прошли сотни лет, а они все не сходят со сцены. Просил меня проявить сострадание и прикончить их по возможности безболезненным способом. Нанести, как говорят на Западе, удар милосердия. Очень, очень убедительно просил старик.
— Я пришел к окончательному решению,— вновь заговорил бородач.— Слушайте все! Сочинение автобиографии действительно нельзя рассматривать как попытку самоубийства, но ведь и юбилейная статья не имела в виду сократить дни юбиляра. Следовательно, одно как бы покрывает другое и писатель с капиталистом, можно сказать, в расчете. Но автор, лишивший жизни персонажи своих книг, должен быть наказан. Он заслуживает быть превращенным в героя романа или пьесы какого-нибудь писателя, чтобы на собственной шкуре испытать, каково это — быть ни живым ни мертвым. Проблема в том, что подходящих для этого писателей слишком много, кого из них предпочесть? А, знаю, знаю! В мире живых есть один молодой литератор, который собирается сотворить беспрецедентно новаторское, «комплексное» произведение — роман в пяти действиях и десяти картинах с использованием фельетонного синтаксиса, а также рифм и размеров модернистской поэзии. Все уже приготовлено — бумага, чернила, перо, он ждет лишь прихода вдохновения. Вот и мы дождемся этого «священного мига» и тогда запустим в голову литератора наш подарочек. Господин писатель, вам, как никому другому, пристало быть героем этого сочинения! Вы же гений, а ваш преемник собирается изобразить в своей книге жизнь и психологию гения.
Послышался чей-то сиплый голос:
— Господин директор, кажется, упомянул сексологию? Если молодой автор интересуется этой стороной жизни гениев, нашему супостату крупно повезло!
И он сердито ткнул пальцем в сторону Писателя.
Бородач рассмеялся:
— Вы можете быть спокойны. Этот молодой человек — достойный преемник нашего автора. Все его персонажи — не живые и не мертвые, так что о сексе не может быть и речи.
— Одобряем! Да здравствует справедливый начальник! — радостно кричали в толпе. Наш Писатель сделал последнюю безнадежную попытку оспорить приговор:
— Господин директор! Я давно уже перестал помышлять о своих личных выгодах и потерях. Я найду в себе силы превозмочь все, что мне выпадет на долю. Но вы не должны наносить оскорбления искусству! Тот молодой литератор ожидает священного мига, а вы хотите преподнести ему «подарок» из преисподней. Ему вдохновение потребно, а не бесовское наваждение! Вы можете заставить страдать меня, но играть злую шутку с возвышенным, ни с чем не сравнимым искусством — нет, на это я не могу согласиться.
1 2 3 4 5