Прыгнешь — проткнут насквозь.
«Что делать? Остается — лететь. Что бы там ни было — лететь!»
Зажмурился Боло г, снова раскрыл глаза и невольно воскликнул восторженно: «Мама-а! Эне-е-е!»
Как красив, как величествен, как высок и страшен Алтай! От удивления даже забыл Болот, что улетает неп.шеттно куда, и кто знает — вернется ли, останется ли в живых. «С такой высоты никто еще не видел Алтай, — и подумал, — если увидел такое — можно и помереть».
Горы, горы, горы ..
Великие юры, горы — влаетихлтп, юры — мудрые старцы...
Во мглистой синеве, в колыхании марева, покрытые зеленью, сверкающие ледниками — стоят они торжественно, празднично. Не зря говорили люди: «Алтай — пуп Земли, средоточье мира». Просторные долины... Лога и луга пестрые, как ковры... Льются, блестят большие и малые реки... Там, далеко-далеко, это, наверно, Катунь сливается с Бией. А дальше тянется степь — глазом не окинешь — и упирается в темную тайгу... В другую сторону посмотрел, это, наверно, и есть гора Уч Сумер! Три главы-вершины, как три ледяных цветка, — сверкают, переливаются.
О, родина моя! Не выпускай меня из-за пазухи! Не бросай, не теряй меня! Пожелай, чтобы я вернулся! Жене и детям моим помоги!
Шумит, грохочет ветер в ушах, сердце тесно коло-' тится в горле, задыхается сердце, меркнет свет небесный в душе Болота, душно, душно...
«Прощайте, люди... Простите меня...»
3
Очнулся Болот в землях неведомых. Сидит посреди широкой долины, и сурки с любопытством посматривают. Похоже на Алтай, па долину Сары-Кобы—такие же округлые кочки-родинки, чебрец, полынь, ковыли, поляны с кустистой колючкой, пригорки... Так же, как в Сары-Кобы, посреди долины чернеет череда курганов, стоят каменные бабы, белеют солонцы, выеденные скотом. Щелкает лысоголовый орел, суслики посвистывают... И д.-^ке ппхпсг прпшг; но — терпко, густо, как всегда в солнечные дни.
Но чувствуется, что это все же не Сары Кобы. Жарко тут, так жарко, что кровь вот-вог закипит в жилах. И ни ветерка, ничто вокруг даже не шелохнется. Дыхание перехватывает, душно, душно... И все вокруг какое-то красноватое.
А солнце! Поглядите, оно не на той половине неба! Неужто поднимается на западе, а заходит на востоке?
Тут Болот замечает-—у подножья холма стоят низкорослые лиственницы, а меж ними — три юрты. Над юртами вьются легкие дымки. Только теперь Болот почувствовал — как он голоден, как сильно пить хочется. Живот сжало, в горле сухо, голова кружится. «Будь что будет, надо идти к юртам, — решает он.—Там покормят... Чаю бы теперь горячего или топленого молока...»
«А может, дурные люди живут, —пасюрожился Болот,— как бы хуже не стало...»
Но не выдержал, пошел.
«Э-э, люди, а это что такое! — воскликнул он, — Идти-то как легко!»
Болот чуть оттолкнулся большим пальцем ноги, а прыгнул на двадцать локтей, другой ногой оттолкнулся— пролетел двадцать маховых саженей! Хорошо-то как! Если бы на Алтае так бегать, как просто было бы охотиться. Да тогда богаче его и человека бы не было.
Быстро допрыгал Болот до трех юрт. Возле каждой—коновязь рядом—привязь из бревнышка, жеребята привязаны. Значит, в каждой юрге—-свой кумыс. Неподалеку — жердяная изгородь, в ней пестреют телята. В поле пасется табун лошадей, стадо коров, среди них возвышается десяток верблюдов, а еще дальше, у подошвы горы, серым круглым пятном сгрудились овны и па верхушке скалы неподвижно чернеет сторожевой баран
У дверей юрт по две-три собаки — большущих, как телята, черно-синих, смахивающих на монгольских волкодавов. Но ни одна из них не залаяла на Болота, даже не глянула в его сторону.
«Что-то тут не так», — насторожился Болот.
И в этот миг из-за низкорослых лиственниц выскочил черный пес и с громким лаем понесся к нему. Испугался Болот и прыгнул в ближнюю юрту. Собака, лежавшая у дверей, голову не подняла.
В юрте па мужской половине сидела тотстая женщина и плела уздечку Рядом с нею миловидная, девочка лет десяти, выстругивала из палочки что-то вроде силка для ловли зайцев. На женской половине сидел мужчина с двумя косичками, он оттирал золой медную поварешку.
Болот поздоровался. Поздоровался тихо, пробуя голос, ведь столько времени ни с кем не говорил. Но никто ему, никто даже не посмотрел на него, «Может, туговаты на ухо?» — подумал он и поздоровался громче. И опять ему не ответили. Вроде бы не глухие и не слепые, друг друга видят и разговаривают меж собою. За главного у них по виду эта женщина. Сидит она важно. Ясно, что привыкла руководить, указывать.
— Ты что — не можешь поскорей варить? — повелительно говорит она мужчине с косичками. — Сам не понимаешь, что торопиться надо! Поедем, высватаем того парня. Работящий парень, хороший. Ну, дочка, хочешь себе жену? —оборачивается она к девочке
— Да, — послушно кивает та.
«Э-э, сватать поедут, свадьба будет, вот уж где наемся!» — радостно думает Болот.
— Полгода ничего не ел, — пересиливая стыд, просит он. — Мне хотя бы глоток жижи от вашей мясной похлебки, пропадаю, еле на ногах держусь. Помогите.
И опять не обратили на него внимания.
От мясного духа у Болота закружилась голова. Что делать — если не видят и не слышат его хозяева! Взял он с низенького столика деревянную чашку, схватил поварешку, которую уже отчистил мужчина, и зачерпнул себе из котла похлебки, сверху, где жир самый. Быстро присел в уголке. Но только прикоснулся губами к чашке — похлебка и в чашке, и в котле — вспенилась, закипела, закишела белыми червями!
— Смотри, отец моих детей! — вскричал мужчина.— Смотри! Гадость какая...
— Да-а, — степенно произнесла женщина, отложив уздечку. — А что тут странного? Видать, тухлое мясо ты в котел положил.
— Нет-нет, что ты! — хлопнул себя мужчина по бедрам. — Мясо я сам отрезал. Я бы сразу увидел, что оно протухло!
— Вот и не увидел. Стареешь, мать моих детей,— вяло сказала толстая женщина, — таких больших червей не видишь... Придется другую жену искать, помоложе...
— Что ты говоришь? Ты шутишь или серьезно? — горячится мужчина с косичками. — Я не старый, и не Слабый! Я еще... И вижу хорошо. Хочешь, нитку вдену?
— Не сможешь. Зачем...
— Хочешь? Хочешь? — задрожал от злосгн мужчина. — Сейчас вдену!
— Не стоит, не суетись, — махнула рукой женщина. — Не будем ругаться перед дорогой. Свататься едем — нельзя. А котел свой вынеси да вылей собакам. Мы сами и у сватов наедимся вволю... Пойду, приведу лошадей.
Женщина встала, сняла с оленьих рогов узду, украшенную бронзовыми бляшками, и пошла прямо на Болота. Такая запросто раздавит и глазом не моргнет! Болот посторонился.
Как ни силился, он так и не смог съесть похлебку, выплеснул ее снова в котел. Глянул туда — с души воротит.
Вышел. Может быть, в других юртах покормят.
И тут на него снова набросилась та самая черная собака, видно, она поджидала его. Но как только нос ее коснулся ноги Болота, послышался треск, вспыхнули искры! Болот упал, показалось, что тело насквозь прожгло невидимым огнем. Задергало беднягу, затрясло. И собака тоже лежала полуживая, скулила, терла лапами морду и снова скулила.
Болот вскочил и от страха быстро влез на самую верхушку дерева, и такой он теперь был легкий, что даже самые тонкие веточки под ним не гнулись, не ломались.
Тут и другие собаки залаяли, но совсем беззлобно. Правду говорят: «Одна собака лает о том, что видит, сто — просто брешут».
Вернулась толстая женщина. Она привела двух одинаковых пегих лошадей. И не лошадей, лошадок маленьких.
— Э-эй! Родичи!—крикнула она и мощно махнула рукою. — Собирайтесь, едем!
Тотчас из юрт выскочили люди, побежали, привели низкорослых пегих лошадей, торопливо оседлали их, приторочили к седлам бурдюки с молочной водкой.
И Болот увидел, что кушаки у всех затянуты под мышками. Вспомнил он слова старого сказителя, что так носят кушаки только в верхнем мире, и понял, это и есть верхние люди.
Тем временем все сели на лошадок.
— Ты остаешься хозяином, — наставляет толстая женщина свою дочку. — За скотом гляди, за юртами присматривай. Мы скоро вернемся. Невесту твою привезем.
Тут пришла в себя черная собака. Подбежала к лиственнице, залаяла злобно, начала подпрыгивать, драть кору когтями. Болот сверху увидел над глазами собаки два светло-коричневых пятна... «Четырехглазые собаки, — прозвучал в ушах у него голос старого сказителя, — они всевидящие, всезнающие. Бога, спустившегося с небес, — увидят, и черта, вылезшего из-под земли, — заметят...»
— Что это она взбеленилась? — удивились люди, на дерево смотрят, где Болот сидит. — Может, белка там или бурундук?
Ничего не увидела толстая женщина, сказала;
— Худое чует собака. Горе какое-то кличет. Привяжите ее к моему седлу, а то покоя дочке не даст. Едем!
Зацокали копыта, забрякали бляшки на сбруе, забулькала молочная водка в бурдюках, взметнулась пыль, замелькали плетки — и вскоре все скрылись за косогором.
Болот вздохнул облегченно. Наконец-то свободен! Четырехглазой собаки нету, а девочку он не боится.
Спустился он с дерева и зашел в ту же самую юрту. В углу — четыре казана с молоком, и столько золотой сметаны сверху, что и ягненок не провалится.
Девочка сидит, палочку строгает. Потеплело в груди у Болота. Так она похожа на его дочку — Кумижек-Ару.
Склонился к ней Болот, попросил:
— Милая, налей мне молока. Голоден я. Вот-вот умру.
Но девочка не шелохнулась, головы не подняла, сидит, палочку строгает.
— Это я, я! Человек я, видишь? С Земли, с Алтая! Голодный, понимаешь? — взмолился Болот и, не удержавшись, прикоснулся к руке девочки.
— Дзырт! — вспыхнули синие искры, грохнуло, пронзило всего невидимым огнем!
Когда пришел в себя, увидел — девочка лежит, еле-еле дышит.
— Ой! Горе мне, горе! — закричал Болот, лицо ладошками закрыл.-—Ой, больно мне! Встань, девочка моя, поднимись! Я во всем виноват! Горе я для здешних людей! Враг я этому миру! Как же мне вернуться на Землю? Нет, не вернусь теперь...
Темно, иупо в голове Болота. В груди горько, будто там желчи полно.
Он бросился из юрты. Умереть бы! Пропасть совсем!
Не г, нет, вдруг удастся вернуться домой, на родину.
Эх, побывать бы на Земле-матушке, подышать своим воздухом, полюбоваться родным Алтаем, ощутить себя живым, здоровым, веселым, милую женщину Ай-Билдирлу приласкать, детей к сердцу прижать, погулять на выданье дочери, сыну справить свадьбу, помочь всем... Погладить бы восьмигранную коновязь у родных дверей... Поесть, попить досыта...
Кричит, бежит Болот, торопится найти тех, что сватать уехали. Надо как-то сказать им, чтобы скорее вернулись, помогли девочке. Никогда в жизни он не бегал так быстро — шаг шагнет — и десять маховых саженей, другой шагнет — двадцать локтей. Вот только ни ветерка, душно, душно, в ушах шумит, сердце колотится, перед глазами пятна мелькают красные...
Взлетел на перевал, видит в новой долине у подола черного леса — три юрты, дым над ними столбами. У коновязей много лошадей толпится. Чуть поодаль на прясле краснеет свежая конская шкура.
Черная собака учуяла его сразу, рванулась па привязи, залаяла. И из всех лошадей только одна — черная— заметила Болота, всхрапнула испуганно, заржала, закричала, точно режут ее, отпрянула в сторону, разорвала повод и убежала в чернолесье.
Болот зашел в юрту, откуда доносился громкий разговор, хохог, и не ошибся: все сидели тут Чтобы никого по коснуться, присел-притаился он в уголке у входа.
Толстая женщина сидела, как водится, в почетном углу, во главе очага.
— Эй, хозяйка! — кричит Болот. — Дочка ваша заболела. Лежит без движения, Как бы побыстрей!
Но никто не повернул к нему головы. Толстая женщина весела, в ударе, говорит не умолкая:
— О~о, у нас дочка работящая. Золото, а не дочка.
Лишь бы ваш имел уживчивый характер, привередливым не был. Умеет ли он еду готовить, бараньи кишки промывать, гнать молочную водку? — не остановить женщину, слова так и летят, а с подбородка стекает конский жир.
Эх, как вкусно пахнет мясо! Но нельзя Болоту прикасаться и к пище этих людей! Может быть, она им так же трудно достается, как и людям на Земле. Может быть, это сватовство — единственный праздник в их жизни... Но должен Болот помочь девочке — надо их вернуть отсюда поскорее! И потому сунул он палец в котел!
Что тут началось! Шум, гам, крики...
— Над нами издеваются!
— Век этого не забуду! Ноги моей здесь не будет!
— А мы-то думали породниться!..
— Боже мой, боже мой, — оправдывается черноволосая сухощавая хозяйка, — свежее мясо было, парное! К вашему приезду кололи. Жизнью детей клянусь!
Чернобородый хозяин вынес все подносы, чашки с кушаньем из юрты, выплеснул на землю, но даже собаки не притронулись к их содержимому,
— Сваты дорогие! Родня наша будущая! Гости мои!—закричала хозяйка, размахивая большим ножом. — Не подам повода плохо говорить о моем очаге! Сейчас еще одного коня заколем, на ваших глазах!
Так и похолодело на душе у Болота. Старался помочь девочке, а выходит наоборот: когда еще они коня заколют, когда сварят да съедят, а сколько снова разговаривать будут... Эх, ошибся, только навредил делу!
Не стал он ждать, побежал обратно к девочке, посмотреть, как она там. Девочка все так же лежала. Болот присмотрелся — грудь ее изредка приподнималась. Может быть, жива еще?
Смотрит Болот на бедняжку, а сам от жары задыхается. «Где же алтайский ветерок прохладный, живительный?» — трясет он подол рубахи, но и это не приносит ему облегчения...
Вышел Болот из аила, а над долиной уже вечер опустился. «Какие тут дни короткие», — подумал он. Поднял голову, взглянул в небо и оторваться не может. Тьма звезд, а одна среди них ярче других, ближе, живее. Мигает она Болоту зеленым глазком, зовет к себе. Родною и теплою кажется эта звезда Болоту, сердце почуяло, подсказало ему, что это - Земля его, матерь родная.
— Земля моя! — ноги Болота ослабели, и он упал на колени. — Колыбель моя! Я твоя частица, я сын твой! Ты меня родила, вскормила, вырастила. Зачем выронила меня, зачем обронила из-за пазухи, где жил я в тепле? Верни меня к себе, пожалей, помоги! Каждому камню твоему кланяться буду, каждый стебелек твой буду хранить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33