Эту девушку достаточно увидеть один раз, чтобы запомнить навсегда.
«Думай о своей задаче!» — одернул я себя. И стал внимательно всматриваться в кустарник. Минер остановился и приказал мне:
— Иди метрах в пятидесяти перед нами и смотри вправо. Теперь тут стало опаснее. Я пойду вслед за тобой!
«Она опаснее войны и всего на свете!» — хотелось кричать мне. Казалось, я перестаю быть самим собой. И хотя я изо всех сил подавлял в себе желание смотреть на нее, она, как магнит, притягивала мой взгляд. Девушка произвела на меня огромное впечатление.
Я старался ничем не выдать своего волнения. Но проницательный Минер заметил перемену во мне. Я несколько раз ловил на себе его долгий, внимательный взгляд. Подобно облачку, сулящему непогоду! Под этим взглядом я опускал глаза, как будто сделал что-то нехорошее.
На одном из поворотов сквозь густую листву мы заметили чью-то тень и какое-то движение.
— Лошадь, — сказал Минер.
Что-то дрогнуло во мне при этом слове. Как голодные волки мы осторожно подкрадывались к ней. Это была партизанская лошадь, брошенная бог знает когда, истощенная до предела. Она неподвижно стояла в кустах и, казалось, не имела сил сдвинуться с места.
Безмолвным полукругом мы подходили к ней. Лошадь медленно повернула голову и посмотрела на нас, печально и озабоченно. И вдруг кивнула нам, как знакомым. «Наверное, узнала, — думал я. — Оборванных, неумытых, небритых, как вся та армия, которой она служила».
Несколько мгновений мы стояли молча. Потом Минер вынул нож.
Адела не выходила у меня из головы. Я вспомнил ночь перед боем. Мы стояли в колонне. Мой взвод, двадцать пять оборванных парней, готовился к выступлению. Вокруг шумел высокий сосновый бор. Здесь собрались все части последнего эшелона: две бригады, один отдельный батальон, две роты, отставшие от своих, штабные отделения и госпиталь с тремя тысячами раненых. На рассвете нам надо было прорваться. Мы делили патроны, когда к нам подошла отставшая часть пролетарской бригады. Все ее бойцы были в новеньких итальянских мундирах. Этот отряд среди нас, оборванцев, напоминал сверкающий клинок среди ржавых сабель.
Двадцать автоматчиков встали рядом с нами.
— Адела! — крикнул их командир. — Становись в строй!
Вот тогда я и увидел ее впервые. Ей было лет шестнадцать - семнадцать. Маленькие груди юпорщились под солдатской гимнастеркой. Овальное лицо девушки обрамляли волосы, спадавшие на плечи.
— Что за часть? — спросил я ее.
— Вторая пролетарская рота, — ответила она детским голосом и пронзила меня взглядом. И то, что в суматохе, перед боем, я увидел это юное создание, наполнило душу какой-то светлой радостью.
Утром, когда завязался бой, я потерял Аделу из виду.
Минер все время шел первым и вдруг повернул назад. Я понял, что он напал на чей-то след. Подойдя ближе, я разглядел свежие следы немецких сапог, подкованных гвоздями. Мне стало не по себе: они где-то совсем рядом, в этом лесу. След свернул в кусты и исчез. Мы замерли.
У последнего отпечатка ступни Минер опустился на колено и стал внимательно разглядывать. Сейчас он был похож на большой серый камень.
— Полчаса назад здесь прошел солдат, — произнес наконец Минер, поднимаясь.
— Вот еще следы, — заметил старик.
И в самом деле, чуть правее виднелись другие следы.
— Прошли двое, — ответил Минер. — Они шли с грузом: уж больно глубокие вмятины. — Резкая складка обозначилась на его лбу: — Повара за водой ходили.
Он поставил ногу возле лужицы, рядом со следом немецкого солдата. В углубление потекла вода.
— За полчаса наполнится, — сказал Минер.
Нас потрясло это открытие. Мы молча наблюдали, как вода заполняет след Минера.
Да, Минер знал больше нас. И сейчас в его взгляде мы, шестеро, читали призыв к кровной мести.
Мы понимали, что чем больше сил у противника, тем меньше у нас шансов на спасение. Но тем сильнее росла наша ненависть к захватчикам. И это как бы уравнивало наши силы.
Мой взгляд упал на бойца с черным цыганским лицом, Йована, парня, пришедшего вместе с Аделой.
— Что же мы стоим? — заметил он. — Надо идти, или я один уйду.
— А мы идем, — спокойно сказал Минер. — Ты, Грабовац, иди первым, я — за тобой. Ты — замыкающим, — обратился он к Йовану
Тот нахмурился:
— Распоряжаешься как командир. Я тебя выбирал.
— Если ты хочешь идти с нами, делай, что говорят, — отрезал Минер, сверкнув глазами.
— Иди! — сказала Адела, ласково посмотрев на Йована.
И от этого взгляда мне стало очень грустно.
Я стыдился признаться, что меня охватило чувство ревности, которому здесь не место. Я упрекал себя за это. Но, вопреки всему, это чувство росло во мне, как бурьян.
— Теперь будь внимателен, — шепнул мне Минер.
Но до меня не сразу дошло его предупреждение. В душе я надеялся, что ничего не случится, что мы не нарвемся на немцев.
Солнце клонилось к горизонту. Потянул легкий ветерок, и стало приятней шагать по зеленому коридору. Нас семеро! Две девушки, Судейский, старик, Йован, Минер и я. А в лесу даже четверо чего-то стоят! Правда, у Аделы нет винтовки, только две гранаты у пояса. Рябая — это настоящий солдат. Она терпеливо переносит боль в ноге. Мне в жизни не приходилось встречать такой терпеливой девушки! Старика, конечно, не стоит принимать во внимание...
Я внимательно всматривался в кусты справа. Если здесь появятся немцы, надо перейти ручей и скрыться в зарослях на той стороне. Только бы не пустили собак... Когда же они пройдут через лес? Где-то должны кончаться их колонны? Не сегодня-завтра мы убедимся в этом. А пока лучше двигаться вдоль кустов. Так у меня будет время вскинуть винтовку. За сутки мы проходим пятнадцать, а то п двенадцать километров. Но, в конце концов, мы все-таки выйдем!..
Осмотревшись, я обратил внимание на выжженную костром проплешину. Скользнул по ней взглядом и снял с ремня винтовку.
— Нагнись пониже, — шепнул мне Минер и, повернувшись, махнул рукой остальным. — Ниже, еще ниже,— снова раздался его шепот. — Смотри влево, вниз.
Вдоль скалы бурлила река. Шум воды заглушал все другие звуки. Чуть дальше середины реки из воды торчал в небольшой утес. Быстрый поток то и дело накрывал его белой пеной. Но снова и снова, сверкая на солнце, показывался гладкий черный камень. И вновь исчезал. Завороженный этим зрелищем, я не сводил с реки глаз. А когда перевел взгляд на кусты, почти рядом увидел фигуру в голубовато-зеленом мундире.
Немец, расстегнув воротничок, беззаботно шагал по лесу. Когда он поравнялся со мной, дуло моей винтовки оказалось у самой его глотки. Человек в немецком мундире побагровел, от неожиданности раскрыл рот и не смог произнести ни слова.
— Не стреляй! — сказал мне Минер. В руке он держал свой «вальтер».
Немец поднял руки. Я чувствовал, как дрожит мой палец на спусковом крючке. Эта неожиданная встреча сильно взволновала меня. Наверно, он отправился за водой. Значит, они неподалеку, если этот шагает таким расхристанным. Но как они смеют так вольно гулять по нашему лесу?
На боку у немца болтался большой револьвер. Из такого, должно быть, стреляют в затылок. Немец таращил глаза на Минера, который снимал у него с ремня револьвер. Пленный не сопротивлялся, он понимал, что его шансы равны нулю.
— Унтер-офицер, и его часть недалеко, —- сказал Минер.
Немец только хлопал глазами, наблюдая, как у него отбирают документы. При виде пленного на лице у Аделы отразилось удивление, словно она разглядывала пойманного зверя.
Связав немцу руки, мы поставили его в середину нашей колонны и тронулись дальше. Шли бесшумно, стремясь как можно скорее «испариться» с этого места. Позади немца, сжимая в руке пистолет, шагала Адела. Лицо ее было спокойно. Старик шел впереди и крепко держал в руках конец кожаного ремня, которым связали пленного.
Нас было семеро, а фашист — одни. Немного стоила теперь его жизнь! Конечно, если исходить из того, что по обе стороны нашего пути, быть может, в каких-нибудь десяти метрах от уреза воды, располагались лагерем две или три тысячи немцев, — тогда можно было считать, что пленный находился в лучшем положении, чем мы.
Я шел в стороне, и это позволило мне лучше разглядеть немецкого унтер-офицера. Он держался надменно, как будто вовсе и не испытывал страха. Меня оскорбляло его самообладание. Хотя он и шел совсем близко от немецких биваков, а мы, потеряв свои части, от рот до дивизии, были окружены теперь его войсками, но он все-таки считался пленным, а мы, как и подобает любой армии, имели «языка».
Немец выделялся среди нас своим ладным мундиром и, скорее, походил на барина,, которому оборванные цыгане показывают дорогу. Он шагал, выпрямившись, как выхоленный жеребец. На вид был довольно силен, только ростом пониже Минера.
Я вспомнил часового на Сутьеске. Казалось, этот немец и часовой, которого я видел в бинокль, — одно и то же лицо. Попади тот часовой к нам в плен, он, наверное, держался бы также высокомерно. Такая уж их тевтонская порода!
Уходили все дальше и дальше от того места, где взяли пленного. Усталые, голодные, оборванные. Но судьба, видно, решила еще раз подшутить над нами. Кто-то торопливо приближался к нам, и вдруг лесную тишину разорвал звонкий юношеский голос:
— Ганс!
Пленный повернул голову, но, почувствовав сталь на своем затылке, присмирел.
— Ганс! — звучал призыв. «Ганс!» — раздавалось по лесу.
Послышался хруст веток, и, чуть не налетев на Минера, из кустов выскочил немецкий солдат.
— А! — произнес он. — Он был белобрыс и очень напуган.
Увидев наши пилотки, он сначала замер в недоумении, а потом на лице его отразился ужас.
— О! — выдавил он из себя и перевел взгляд на унтер-офицера. По его лицу разлилась бледность.
— О! Ты, пес! — спокойно произнес Минер и направил ему в лоб дуло пистолета. Дрожа от страха, немец, как побитая собака, безмолвно молил о пощаде. Во взгляде Минера он читал ненависть. На лице своего унтер - офицера. пора видел осуждение. По тому, как тряслись копчики его пальцев, я понял, что этот немец — никудышный вояка.
— О! — повторил он снова.
Мы связали ему руки веревкой. Идти он должен был за Минером.
Наш командир, видно, сразу смекнул, что такой замухрышистый немец может дать важные сведения. Ведь на унтер-офицера нечего и надеяться...
Ситуация осложнилась. Нас стало девять. Если мы напоремся на группу вооруженных карателей, то откроем огонь, и пленные для нас — только обуза.
— Шагай побыстрей, человече! — вполголоса приказал мне Минер. — Поднажми, нужно быть попроворней, а то придется целый полк конвоировать.
Минер любил съязвить. Мы пошли быстрее, зорко наблюдая за пленными. Особенно усердствовал старик. Он то и дело понукал немцев, покрикивая и злорадно посматривая на них.
— Помолчи, старик, — зашипел Минер. — Прикуси язычок.
Тот на минуту смолк. Но вскоре опять принялся опять пленных. На их лицах застыло каменное выражение. Мы втроем вели каждого из фашистов. Они были откормленными и сильными, и только страх оказаться пристреленными мешал им предпринять попытку к бегству.
На первом же привале Минеру удалось выжать у младшего немца кое-какие сведения. Оказалось, весь этот район, длиной в восемь километров, занимало его подразделение — 86-й егерский батальон гренадерского полка, численностью восемьсот человек!
—- Здесь? — спросил Минер, когда мы миновали предполагаемую границу, до которой доходили патрули карательного батальона, и пленный, поняв его, подтвердил это кивком головы.
Мы изнемогали от усталости и вынуждены были остановиться.
Солнце садилось. Лишь вдали, у кривого граба, почти параллельно земле сверкал одинокий луч. И этот пучок золотого света, казалось, держит на ладонях нашу судьбу.
— Зачем останавливаться? — возразил Йован, — Надо идти дальше.
— А эти? — спросил его Минер.
Вот погас последний солнечный луч. В лесу воцарились мрак и холод.
— Их нужно ликвидировать, — заявил Йован,
— Услышат, — заметил Судейский.
— Есть разные способы. — Это было сказано таким зловещим тоном, что оба пленных разом подняли головы, хотя и не понимали языка.
— О! —протянул Минер.
— А ты отпусти их, — ехидно продолжал Йован. — Когда тебе вслед побежит военная полиция с собаками, ты и костей не соберешь.
Он был прав, и мы молчали. В верхушках деревьев шумел ветер. Пленные по приказу Минера лежали на спине. Мы понимали, что придется их убить, но никому не хотелось брать это на себя. Однако и конвоировать их всю дорогу мы тоже не можем.
— Как же быть? — спросил Судейский.
— Этот сукин сын может выдать, — сказал старик, кивнув в сторону унтера. — И нас всех похватают.
— Да, он из волчьей стаи, — произнес Минер. — Солдаты Лера не дезертируют, когда на их стороне сила, — продолжал он, обращаясь ко мне. — Как ты думаешь? Что молчишь?
— Если вам их жалко, отпустите, — ледяным тоном заметил Йован. — Пусть уходят. Моя голова не дороже вашей...
Что ходить вокруг да около? С пленными нужно кончать. Война есть война, и хотя в глубине моего сердца шевельнулось что-то похожее на жалость, я как можно спокойнее произнес:
— Нельзя их отпускать.
Огромный ветвистый бук! Тебе, должно быть, уже сотни лет. Ты помнишь Карагеоргия, когда тот начинал ветки. Сейчас, прислонясь к твоему стволу, сидит Минер, обнимая винтовку. Он кажется таким же могучим и мудрым. Под твоей кроной за эти сто лет не раз сидели такие богатыри.
Наконец Минер нарушил молчание.
— Допроси его, — приказал он Судейскому. Тот подошел к унтеру и спросил, откуда он.
— Из Бремена, — последовал ответ.
— Какой части? Немец молчал.
— Из какой ты части? — повторил вопрос Судейский. Унтер-офицер назвал номер батальона. Судейский
спрашивал о полке, о том, когда он попал сюда и куда будет двигаться. Однако на все вопросы, касающиеся передвижения и расположения немецких войск, унтер-офицер не ответил ни слова.
— Надо кончать, — решительно сказал Минер.
— Я пойду, — подошел к нему Йован.
— Ножом? — тихо спросил Судейский.
Адела делала вид, будто ничего не слышит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25