И теперь, усталые, готовились принять бой.
Может быть, бандиты и не нападут на нас? Сверкали на солнце скалы. Вдали темнели кусты. Между ними петляла узкая дорога в село...
Мне вспомнился один из эпизодов после боя в сорок втором году. Мы захватили несколько жилых домов на углу, около шоссе. Один из наших трофейных танков подбили, другой куда-то оттянули. Остался лишь тяжелый итальянский бронеавтомобиль.
— У нас нет приказа двигаться дальше, — угрюмо сказал мне Мурат.
Я нащупал пистолет, поправил ремень и молча, рукой, показал ему направление. Мы с Муратом были друзьями. Я знал, что на него всегда можно положиться. Он командовал отделением и изредка заменял меня во взводе.
— У тебя много патронов? — спросил я.
— Патроны есть еще в разрушенной школе. Мы не могли захватить с собой все. Я приказал бойцам взять, сколько унесут.
— Немецкие?
— Итальянские.
— Тогда для моей винтовки не подойдут.
— Для моей годятся.
Мы подползли к школе. Мурат набрал патронов. Дальше пробирались от дома к дому. Жителей не было видно. Мурат направился к одному из домов. Видимо, что-то заметил.
— Выходи! — крикнул он в дверях.
Вышел бледный человек с усами, в штатской одежде. В этот момент во дворе я заметил ^другого человека в длинном пиджаке. Седая голова была не покрыта. Скуластое лицо, запавшие глаза. В руке он держал пачку сигарет, какие получали усташи. Вытащив одну, протянул ее мне.
— Это мой сын, — сказал он.
— Торгуете с немцами?
— Живем кое-как.
— Ух! — сплюнул Мурат.
— Здесь у нас только женщины, — произнес пожилой человек. — Мы — мусульмане.
— Я должен проверить, — сказал я и направился в дом.
В первой комнате вдоль стен лежали подушки, накрытые коврами. Две женщины повернулись к нам спиной.
Мои пропыленные башмаки оставляли на ковре белый след.
— Сколько у вас комнат? Женщины молчали.
— Повернитесь.
Они повиновались. Одна, совсем юная красавица, подняла черные, как уголь, глаза. Лицо другой закрывал платок.
— Откройся! — я подошел ближе.
Женщина стыдливо открыла лицо и взглянула мне прямо в глаза. «Должно быть, эта — жена молодого, — подумал я, — а первая — его сестра. Ей не больше шестнадцати лет».
— Покажите комнаты. Идите впереди...
В доме было четыре комнаты. Все устланы коврами. Османлийская мебель подобрана в одном стиле. В двух комнатах стояли закрытые снизу досками столы. Они всегда вызывали у меня недоумение: как за ними можно сидеть.
— Все в порядке, — сказал я.
— Да защитит вас Аллах!..
Бандиты не появились ни в этот, ни в последующие два дня. Мы пробирались дальше по пустынному краю. Лишь один раз нам стреляли в спину. На пути мы встретили еще одно село и разжились продовольствием, но его хватило ненадолго. Нас опять томил голод, а сел больше не попадалось.
На одном из привалов ночью я заметил в кустах зайца. Сказал об этом Минеру.
— Где ты его видел? — удивился он.
— Здесь за кустом. Длинноухого. Могу поклясться. А ты знаешь, это — хороший признак.
Минер недоверчиво покачал головой. Но когда рассвело, мы действительно увидели пляшущего в дальних кустах зайца. Подползли ближе. Обе винтовки грянули разом. Зайца разделили на семь равных долей. Затем мы застрелили тощую ласку. Это было все, что удалось нам раздобыть на обед за два следующих дня.
Вглядываясь в складки гор и скалистые утесы, я прислушивался в надежде уловить мычанье стада. Мне хотелось понять, беженцы. На нашем пути их не было, а это грозило нам гибелью. Мы были настолько измучены, что, атакуй нас четники, неизвестно, чем бы все это кончилось.
Дни становились теплее. Горные луга покрылись густым зеленым ковром. С вершин потекли ручьи, и теперь у нас в изобилии имелась вода.
Лицо Аделы вытянулось. Ее темные глаза стали еще больше. Она по-прежнему казалась неприступной и избегала меня. Правда, иногда, погруженный в раздумья, я ловил на себе ее тревожный взгляд. Словно бы она дразнила меня!
XXIV
По крупинкам собирал я правду о бое на Сутьеске, о главном дне нашей дивизии. Рассказы очевидцев расширили эту картину, и она засверкала подобно фреске под рукой опытного реставратора. Каждый из нас рассказывал по-своему, запомнил те или иные детали, эпизоды, а в целом получалось внушительное зрелище. В этом бою полегло около пяти тысяч наших, в том числе двадцать четыре бойца из моего взвода. И каждый из погибших — это свой, особенный мир. У каждого — свое прошлое-Мысленно тысячу раз мы возвращаемся к Сутьеске, подобно погорельцу, приходящему на пепелище. Вот и сейчас Минер опять рассказывает об этом.
— День клонился к вечеру, — говорил он. — По узкой тропе, проложенной солдатами, я шел в штаб. Линия фронта проходила совсем близко. Справа высились каменные громады. Чуть дальше склон обрывался, и вплоть д самой реки негде было зацепиться. «Тяжеленько нам придется»,— думал я. На той стороне засели немецкие част За их спиной в голубом тумане тянулись холмы.
Штаб располагался в небольшой котловине, в скалах, поросших можжевельником. У небольшого костра на корточках сидел невысокий черноволосый человек с командирскими знаками различия. Он пристально взглянул на меня и спросил:
— Как наверху?
— Пока мы на том же месте, — ответил я.
На западе громыхали орудия. Я извлек из кармана бумажку с донесением. Командующий прочитал ее, передал комиссару и стал писать приказ. Окончив, он подозвал меня рукой: *
— Твой комиссар вышел из госпиталя. Пойдете вместе.
— Можно идти? — спросил я.
— Иди, — ответил командующий.
Шагов через двадцать на лесной дороге я встретил комиссара роты.
— Был в штабе батальона? -— уже издали махнул он рукой.
— Да.
— Что нового?
— Сегодня нам солоно пришлось, — признался я.
— Я слышал, утром были потери. Что произошло?
— Мы уже отбили атаку, как прилетели самолеты.
— Вас обнаружили?
— Да.
— Сегодня же ночью нужно перейти реку.
Мы ускорили шаг. К окопам добирались по опушке, с северной стороны. На стволах сосен блестела смола. Запах хвои опьянял. Казалось, что в этой шершавой коре" таится корень жизни.
Там, где тропа делала крутой поворот, нам навстречу показались бойцы в новеньких итальянских мундирах. Я насчитал полсотни человек, на самом же деле их было больше. Они не походили ни на одну из наших частей. В середине колонны шли три девушки. У одной из них из-под пилотки с красной звездой вываливалась тяжелая коса. На плече девушка ловко несла небольшой карабин.
У них было много пулеметов, даже слишком много. Позади пулеметчиков шли вторые номера с запасными! дисками. «Почему у них так много автоматического оружия? — еще раз подумал я. — Сколько же им нужно патронов? Всему взводу придется превратиться в носильщиков...» Но тут меня осенило: ведь они первыми пойдут на прорыв! Бой наверняка будет коротким, и потому нужно много автоматического оружия!
— Это отставший взвод пролетеров, — проговорил комиссар.
— Они идут впереди, вот и забирают трофеи... — ответил я.
Громыхали орудия бригадной артиллерии: нужно было расстрелять все боезапасы. А потом пушки закопают в землю, как закопали тяжелые минометы. Что делать! Если мы хотим прорваться, необходимо освободиться от тяжелого оружия...
— У окруженных обычно два выхода, — продолжал Минер, — или прорваться, или сдаться. Сдаваться — не в наших правилах. И чем больше гитлеровцы стремились захватить нас, тем сильнее мы сопротивлялись. Никто не думал о капитуляции, хотя у противника налицо были огромные силы, фашисты не признавали нас как армию, убивали пленных, но, несмотря ни на что, мы не собирались бросать оружие.
Глупо было бы недооценивать врага. Мы понимали, что немцы приложат все силы, чтобы не дать нам выскользнуть. До сих пор мы защищали тыл наших войск. Три дня назад связь с главными силами была потеряна. Мы оказались в котле.
— Как обстоят дела внизу, у реки? — спросил меня ротный комиссар. — И как вообще на фронтах?
— Я знаю, что наши дважды прорывались на одном и том же участке.
— Значит, это самое слабое место у них. Немцы, конечно, постарались закрыть брешь...
Мы находились от передовой не больше чем в полутора километрах. Когда мы останавливались, бойцы садились кто на пни, кто на землю. Никто не курил. Разговаривали шепотом. Нас было пятьдесят человек.
1 То есть пролетарских частей. — Прим. пер.
Двумя взводами командовали уже закаленные в боях офицеры. Третий же был совсем молодым, почти мальчиком. Его только сегодня назначили на эту должность вместо погибшего командира.
Как и все, я волновался в канун боя. Кто такой Лер? Я не хотел верить басням, будто у него сто тысяч солдат.
— Ты пойдешь первым, Минер!—приказал мне командир.
Меня заменил отделенный Хильмия. Возле нас находились еще две роты. По хрусту веток мы догадывались, что к нам подстраиваются все новые силы. В окопах наверху никого не осталось.
Луна еще не взошла. На небе Высыпали звезды, но их постепенно закрывали сгущающиеся тучи, я прислушивался к ночным звукам: где-то недалеко разбирали боеприпасы, бросали ненужное снаряжение, скидывали с лошадей вьюки.
— Хильмия, — спросил я отделенного, — как ты думаешь, будет дождь?
— Наверное.
— Хорошо бы завтра утром.
— Не люблю дождь, — возразил Хильмия.
— А я вот не люблю самолеты, — сказал кто-то рядом со мной. — Если пойдет дождь, самолетов не будет.
На дальних склонах продолжался бой, мы видели вспышки орудийных залпов. Мимо нас пробегали санитары с носилками. Солдаты нет-нет да и задевали прикладами за стволы деревьев. В лесу вообще шло большое движение, и трудно было поддерживать тишину, хотя командиры и отдавали распоряжения приглушенными голосами.
Вскоре пошел дождь. Мы двигались медленно, все время по лесу, по крутой тропе, петлявшей вдоль обрыва. Часто приходилось идти в цепочку по одному. Здесь же несли раненых. Взводы то и дело сбивались в кучу, напирая друг на друга, когда впереди образовывались пробки. И снова, в который раз, мы вынуждены были останавливаться. Чуть продвинемся вперед—и снова затор,
Я решил разведать, как там — впереди. Свернул в сторону, пришлось пробираться через поваленные деревья, перепрыгивать канавы. И наконец, попал на забитую людьми поляну. При свете луны я увидел длинную колонну — без конца и края...
Пришлось немало помучиться, пока нашел своих. Командир вопросительно посмотрел на меня. Я махнул рукой:
— Забито!
Мои товарищи спали, прислонившись друг к другу, не выпуская из рук винтовок. Я подсел к ним и мгновенно погрузился в сон. Через несколько минут впереди зашлепали ноги. Я растолкал Хильмию. Прошли еще метров двадцать и опять стали, потом снова пошли. Дождь стекал за шиворот. Усталость валила нас с ног.
Когда мы вновь остановились, я пошел проверить людей. Во втором отделении не хватало двоих.
— Они только что были, — убеждал меня юный командир.
— Может, заснули и теперь не могут нас найти?
— Не знаю. Кой черт их заставил уйти? Когда мы в последний раз пошли, я проверил всех дремавших... — Он немного замешкался и отвел меня в сторону: — Сбежали они.
— Плохо за людьми смотришь. Командир промолчал.
— Уже час ночи! — встревожился Хильмия.
Время даже не бежало — оно летело, а мы еле передвигались.
— Видно, рано мы придем, — ехидно бросил кто-то.
— Прикуси язык! — обозлился Хильмия.
Солдат угнетало это топтанье на месте. Исчезновение двоих очень обеспокоило меня. В других взводах дезертиров не было. Пропал, правда, связной, которого послали снять последних часовых. Командир полагал, что он напоролся на немцев.
Непрерывно сыпал мелкий дождь. Почему же все остановились? Ведь там, у реки, ждали нас. Для всеобщей атаки не хватало людей. А время летело в безмолвии ночи. «Опоздаем», — думал я, кусая губы...
Приклад был мокрый и скользкий. Впереди шагал боец с длиннющими усами. На солнце, вспомнил я, его усы похожи на стебли табака. Он был из горцев и пошел воевать, когда немцы сожгли его дом...
В лесу пахло прелыми листьями. Мы все промокли до нитки. Шли молча, шлепая по лужам, спотыкались о камни. До Сутьески осталось идти десять — пятнадцать минут. Внизу уже расчистили дорогу, и колонна стала продвигаться быстрее. Мы буквально засыпали на ходу: трое суток без сна давали себя знать. И все же мне не хотелось верить, что нас могут уничтожить. Часть, в которой я служил, еще ни разу не была разбита. Всегда находился какой-то выход...
По многочисленным тропинкам бойцы спускались к реке. Здесь собралось рот сорок. Правда, во многих частях не насчитывалось и одной трети, так как за последний месяц было много потерь. Еще меня смущала сутолока. Такого мне еще не приходилось видеть за годы борьбы. Конечно, по опыту я знал, что все выглядит иначе, если смотреть «сверху», из штаба...
Наконец дождь перестал, и стало проясняться. Потянул холодный ветер. Было что-то около трех часов пополуночи. На рассвете нам предстояло перейти реку и атаковать основные позиции немцев.
Командир роты приказал нам пропустить госпиталь. Мы сошли с тропы и остановились.
XXV
— Стучали костыли, ковыляли раненые, поскрипывали носилки, — продолжал свой рассказ Минер. — Время от времени раздавался стон. Некоторые были так забинтованы, что и головы не видно. Вся эта масса раненых закрывала дорогу частям, подходившим с разных направлений. Я невольно подумал, что из-за госпиталя мы можем опоздать.
— Вот так же спускались к Сухому Долу,— произнес Хильмия. — Шла пехота, а раненые подумали, что их бросят. Их было человек восемьсот, и на дорогу выползло сотни три. И вот, пошатываясь, еле передвигая ноги, они потянулись за взводами. С неба нас обстреливали самолеты. Напрасно пытались мы их успокоить. Паника продолжалась около часу.
— Там были только раненые?
— Нет, и тифозные. Кожа да кости. В глазах застыла мольба. Они шли за нами, и каждый надеялся, что это именно его часть, из которой он выбыл, подхватив тиф.
«Тиф может вывести из строя целую армию»,-— с тревогой подумал я и спросил:
— А откуда они были, тифозные?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25