Ни один ярлык не походил на другой. И некоторые из надписей
были чертовски пространными.
- Это знания, - сказал "монах".
- Мм, - ответил я, пытаясь понять, не разыгрывают ли меня. У
пришельца ведь тоже может быть развито чувство юмора, почему бы и нет? А
если он врет, то как прикажете разбираться в этом?
- Память во многом строится на свойствах определенных органических
молекул рибонуклеиновой кислоты, - сказал "монах". - Она присутствует и
действует в нервных системах большинства органических существ. Угодно ли
вам изучить мой язык?
Я кивнул.
Он вынул одну из таблеток и сорвал с нее обертку, которая упала на
стойку, шурша как целлофан. "Монах" вложил таблетку мне в руку и сказал:
- Глотайте сразу, пока она без обертки не испортилась на воздухе.
Таблетка была раскрашена, как мишень, красными и зелеными кругами.
Она была большая и в горло прошла с трудом.

- Вы сошли с ума, - задумчиво сказал Билл Моррис.
- Сейчас мне и самому так кажется. На поставьте себя на мое место.
Передо мной сидел "монах", пришелец, посол ко всему человечеству. Вряд ли
он стал бы скармливать мне что-нибудь опасное, не взвесив самым тщательным
образом всех возможных последствий.
- Значит, по-вашему, не стал бы?
- У меня тогда сложилось именно такое впечатление. - Тут я вспомнил о
том, как влияет на "монахов" алкоголь. Это была память из таблетки, она
всплыла как что-то, известное мне с пеленок. Но теперь вспоминай - не
вспоминай...
- Язык, - продолжал я, - может многое поведать о человеке, который
говорит на нем, о его образе мышления и жизни. Видите ли, Моррис, язык
"монахов" может многое рассказать о самих "монахах".
- Зовите меня Билл, - перебил он раздраженно.
- Хорошо. Возьмите для примера "монахов" и алкоголь. Алкоголь
действует на "монаха" так же, как и на человека, понемногу истощая клетки
мозга. Но в кровь "монаха" алкоголь впитывается гораздо медленнее, чем в
кровь человека. Посвятив выпивке один вечер, "монах" потом не трезвеет
целую неделю. Верно, что в понедельник он ушел от меня трезвым. Но к
вечеру вторника он, должно быть, изрядно захмелел...
Я отхлебнул кофе. Сегодня у него появился какой-то новый вкус, более
приятный, чем обычно, словно память о привычной для "монахов" еде
прибавила прыти моим вкусовым железам.
- Но тогда-то вы этого не знали, - сказал Моррис.
- Откуда мне было знать? Я положился на его чувство ответственности.
Моррис сокрушенно покачал головой, но про себя, казалось,
ухмыльнулся.
- Потом мы продолжали беседу... а потом я принял еще несколько
таблеток.
- Зачем?
- От первой таблетки я забалдел.
- Опьянели?
- Не опьянел, но мысли начали путаться. Голову забили "монашьи"
слова, да еще каждое из них пыталось ассоциироваться со своим значением.
От неизвестных людям образов, от слов, которые я не мог выговорить, у меня
все перед глазами поплыло.
- Сколько же таблеток вы приняли?
- Не помню.
- Ничего себе...
Откуда-то всплыло воспоминание.
- Помню, я попросил его дать мне что-нибудь необычное. По-настоящему
необычное.
Моррис больше не смеялся.
- Счастье ваше, что вы еще способны разговаривать. Спокойно могли бы
очнуться сегодня утром бессмысленно лопочущим идиотом.
- Тогда мне все это казалось разумным.
- Так вы не помните, сколько таблеток приняли?
Я покачал головой. Может статься, новый толчок моим мыслям дало
именно это движение.
- Я вам говорил о флаконе с маленькими треугольными таблетками?
Стиратели памяти, вот что они такое.
- Боже мой! Вы не...
- Да нет же, Моррис. Они не всю память стирают, а только то, что
усвоено из других таблеток. РНК в таблетках у "монахов" все перемечены
так, что стиратель памяти может выделить их и разложить.
Моррис смотрел на меня во все глаза. Наконец, он произнес:
- Невероятно. Обучающие таблетки сами по себе невероятная вещь, но
это... Вы хоть понимаете, что надо сделать, чтобы добиться подобного
результата? К каждой молекуле РНК в каждой из обучающих таблеток надо
присоединить определенный радикал. Активным элементом в стирателе памяти
служит фермент, рассчитанный именно на этот радикал... - Заметив выражение
моего лица, он добавил: - Не ломайте себе голову, просто поверьте мне на
слово. Должно быть, они пользовались обучающими таблетками добрую сотню
лет, прежде, чем разработали стиратели памяти.
- Должно быть, так. Таблетками они, по-видимому, пользуются
давным-давно.
Моррис встрепенулся.
- Откуда вы знаете?
- Слово, обозначающее таблетку, у "монахов" состоит всего из одного
слова. Вроде как "нож". И у них есть десятки слов для обозначения
всевозможных реакций на таблетки, случаев, когда по ошибке принимают не ту
таблетку, побочных эффектов, зависящих от того, какая особь какую таблетку
проглотит. Есть специальные термины, обозначающие таблетки для дрессировки
животных и для воспитания рабов. Моррис, мне кажется, что моя память
начинает, наконец, приходить в норму.
- Вот и хорошо!
- "Монахи", наверное, торгуют своими таблетками с иными цивилизациями
уже тысячи лет. Скорее даже десятки тысяч лет.
- Сколько сортов таблеток было у него в коробке?
Я попытался вспомнить. Голова у меня гудела от перегрузки.
- Не знаю, право, было ли у него больше, чем по одной таблетке
каждого вида. В коробке лежали четыре жестких листа, как страницы книги, и
каждый лист усеян рядами углублений с таблетками. По-моему, шестнадцать
рядов вдоль и восемь поперек. Моррис, надо позвонить Луизе. Даже если она
вчера видела меньше моего, то запомнила все равно больше.
- Вы про Луизу Шу, официантку? Не возражаю. А может, она еще
подтолкнет вашу память?..
- Тоже верно.
- Позвоните ей. Скажите, что мы ее встретим. Она ведь в Санта-Монике
живет?
Подготовился он основательно, ничего не скажешь.
Луиза еще не успела снять трубку, как Моррис передумал:
- Знаете что, попросите ее приехать в "Длинную ложку". И скажите, что
за беспокойство ей будет хорошо заплачено.
Луиза подошла к телефону и заявила мне, что я ее вытащил из постели,
а я ответил, что ей хорошо заплатят за беспокойство, а она спросила, что
это еще за дурацкий розыгрыш.
Повесив трубку, я поинтересовался у Морриса:
- Почему в "Длинную ложку"?
- Мысль мне пришла. Я вчера ушел из бара одним из последних. И,
по-моему, вы вчера уборку не делали.
- Я что-то чувствовал себя странновато. Вроде бы немножко прибрался.
- Мусор из урн не выбрасывали?
- Да мы этого сами и не делаем. По утрам приходит один дядя,
протирает полы, выносит мусор и все такое. Но последние два дня он болеет
гриппом и не выходит из дома.
- Вот и славно. Одевайтесь, Фрейзер, поедем в "Длинную ложку" и
посчитаем, сколько там найдется оберток от "монашьих" таблеток. Их не так
уж трудно будет найти. Тогда мы будем знать, сколько таблеток вы приняли.

Я поневоле заметил, что, пока я одевался, в поведении Морриса
произошла еле уловимая перемена. У него появились замашки собственника. И
он все время держался вблизи, как бы в постоянной готовности пресечь любую
попытку украсть меня, а равно любую мою попытку сбежать.
Может, просто воображение разыгралось, только я уже начал жалеть, что
так много знаю о "монахах".
Я задержался, чтобы перед уходом опорожнить кофеварку. Сила привычки.
Каждый день, уходя, я ставлю ее в посудомойку. Когда в три часа утра я
возвращаюсь домой, ее можно сразу же заправить снова.
Я вылил остывшую жижу, помыл кофеварку и уставился вовнутрь неверящим
взглядом. Там лежал свежий кофе, чуть-чуть влажный от пара. Он еще не был
использован.

Под дверью на лестнице торчал еще один сотрудник секретной службы -
высокий, с зубастой усмешкой, по виду со Среднего Запада. Звали его Джордж
Литтлтон. После того, как Билл Моррис познакомил меня с ним, он не
произнес ни слова. Вероятно, мина у меня была такая, точно я собираюсь его
укусить. Я бы и укусил. Потому что мое чувство равновесия вело себя как
больной зуб, ни на секунду не позволяя забыть о себе.
Спускаясь в лифте вниз, я буквально физически ощущал, как
перемещается вселенная вокруг меня. Словно у меня в голове разворачивается
карта в четырех измерениях. В центре этой карты был я, а вся остальная
вселенная вращалась вокруг меня с различными переменными скоростями.
Мы влезли в "линкольн-континенталь". За руль сел Джордж. Карта в моей
голове стала еще раза в три чувствительнее, регистрируя каждое
прикосновенние к тормозу и акселератору.
- Мы зачисляем вас на ставку, - говорил Моррис, - если вас устроят
наши условия. Вам известно о "монахах" больше, чем кому бы то ни было на
Земле. Оформим вас консультантом, будем платить вам тысячу долларов в день
и записывать все, что вы сумеете вспомнить о них.
- С условием, что я смогу уволиться в тот момент, когда сочту, что из
меня уже выкачали все до донышка.
- Договорились, - ответил Моррис. Но он лгал. Они собирались держать
меня до тех пор, пока самим не надоест. Однако сейчас я с этим ничего не
мог поделать.
Я не понимал, откуда во мне такая уверенность, и потому спросил:
- А с Луизой как?
- Насколько я помню, она, в основном, крутилась возле столиков. Вряд
ли она знает что-либо существенное. Мы заплатим ей за первые два дня, по
тысяче за каждый. Во всяком случае, за сегодня заплатим обязательно,
независимо от того, знает она что-нибудь или нет.
- Идет, - сказал я и попытался сесть поудобнее.
- Ценность для нас представляете именно вы, Фрейзер. Вам просто
фантастически повезло. Эта их таблетка с языком даст нам колоссальное
преимущество во всех контактах с "монахами". Им о нас еще предстоит
узнать. А мы о них уже знаем. Слушайте, Фрейзер, как выглядят "монахи" под
своими сутанами?
- Они не гуманоиды, - ответил я. - Сейчас они ходят выпрямившись лишь
для того, чтобы не смущать нас. С одного бока сутана у них вздувается,
будто под ней спрятано какое-то оборудование. Никакого оборудования там
нет. Это часть их пищеварительной системы. Голова у "монаха" большая, как
баскетбольный мяч, но наполовину пустая...
- А что, обычно они бегают на четвереньках?
- Да, они четверорукие и очень цепкие. Животное, к которому они
восходят, живет в лесах из растений, похожих на гигантские одуванчики.
Каждая из четырех рук способна метать камни. Такие звери до сих пор
обитают на Центре - это родная планета "монахов". Однако вы ничего не
записываете...
- Я включил магнитофон.
- Неужели? - мне просто захотелось подшутить.
- Можете не сомневаться. Нам пригодиться любая мелочь, какую вы
только припомните. Мы ведь пока что не знаем даже, каким образом ваш
"монах" очутился в Калифорнии.
"Мой монах" - вот смехотища...
- Меня вчера проинструктировали, но бегло. Я вам еще не рассказывал?
Я гостил у родителей в Кармеле, как вдруг вчера утром позвонил мой
начальник. Десять часов спустя я знал все, что известно о "монахах" любому
другому смертному, не считая, разумеется, вас.
До вчерашнего дня мы полагали, что все "монахи", прибывшие на Землю,
находятся либо в здании ООН, либо в своей шлюпке. Наши люди, Фрейзер,
несколько опытных космонавтов в лунных скафандрах, заглядывали в эту
шлюпку. На Землю прибыли шестеро "монахов", если, конечно, остальные не
попрятались где-нибудь в шлюпке. Но зачем бы им прятаться? Вам приходит на
ум какая-либо причина, по которой они могли бы так поступить?
- Нет.
- И никому другому тоже. И сегодня утром все шестеро были налицо. Все
в Нью-Йорке. Ваш тоже вчера вернулся домой.
Эта новость поразила меня.
- Как вернулся?
- Откуда мы знаем, как. Пусть это заведомая глупость, но мы сейчас
проверяем авиарейсы. Думаете, стюардесса могла не заметить "монаха" на
борту самолета? А заметив, не сообщить об этом газетчикам?
- Наверняка сообщила бы.
- Проверяем мы и все сообщения о летающих тарелках.
Я рассмеялся, хотя его слова звучали весьма логично.
Луизу мы встретили на грязной автостоянке у "Длинной ложки". Когда мы
подъехали, она как раз вылезала из своего "мустанга". Рука ее взметнулась,
как стрелка семафора, и она устремилась к нам, заговорив на ходу.
- Пришельцы из космоса в "Длинной ложке", вот смехотища, - это
словечко она переняла у меня. - Эд, я же всегда тебе говорила, что твои
завсегдатаи не люди, а черт те кто. Привет, вы мистер Моррис? Я вас помню.
Вы у нас были вчера. За весь вечер всего четыре коктейля...
Моррис улыбнулся.
- Зато я не поскупился на чаевые. Зовите меня Билл, хорошо?
Луиза Шу была жизнерадостной блондинкой. По выбору, а не по рождению.
В "Длинной ложке" она работала уже пять лет. Мало кто из моих завсегдатаев
знал по имени меня, зато ее звали Луизой все без исключения.
У нее был смертельный враг - лишние двадцать фунтов веса, делающие ее
чуть полноватой на вид. Время от времени она садилась на диету. Пару лет
назад она взялась за это всерьез, перестала жульничать сама с собой и на
несколько месяцев стала злюка злюкой. Героическими усилиями, едва не
заморив себя, она довела свой вес до ста двадцати пяти фунтов. На радостях
решила как следует отметить свою победу и - сама впоследствии признавалась
- за один вечер вернулась к исходным ста сорока пяти.
Но с лишними двадцатью фунтами или без, она была бы превосходной
женой. Я и сам подумывал, не сделать ли ей предложение, но мой предыдущий
брак оказался слишкою безрадостным, а развод причинил слишком много боли,
и все это произошло слишком недавно. Да и алименты к тому же. Из.-за
них-то я жил в конуре, из-за них не мог позволить себе жениться снова.
1 2 3 4 5 6 7 8