У нас нет никаких свидетельств того, что Рейчел Луиз Джонсон занималась проституцией.
Заместитель начальника полиции Джордж Олдман садится и обхватывает голову руками. Мы молчим.
Молчим.
Молчим до тех пор, пока начальник уголовного розыска Ноубл не встает перед доской, доской, на которой большими жирными буквами написано:
Тереза Кэмпбелл.
Клер Стрэчен.
Джоан Ричардс,
Мари Уоттс.
До тех пор, пока он не встает перед этой доской и не говорит:
– Все свободны.
Ноубл поднимает глаза и спрашивает:
– А что с Фэйрклофом?
– Мы его упустили, – говорит Радкин.
– Упустили?!
Эллис прожигает глазами мою щеку.
– Да.
– Это произошло по моей вине, сэр, – говорю я.
Ноубл поднимает руку.
– Неважно. Где он сейчас?
– Дома. Спит, – отвечает Эллис.
– Тогда сейчас – самое время его разбудить, мать вашу!
Он на коленях, на полу, в углу, подняв руки, с расквашенным носом.
В моем теле нет сил.
– Ну! – орет Радкин. – Где ты был, мать твою?!
Я колотился в двери, колотил по мордам, выламывал двери, выкручивал руки.
– На работе, – кричит он.
Эллис, впечатывая кулаки в стену:
– Вранье!
Я насиловал проституток, я трахал их в задницу.
– Это правда.
– Ты, убийца…баный, говори мне, где ты был!
Я вламывался в дома, угонял машины, избивал мудаков вроде Эрика Холла.
– Я работал.
– Правду, мать твою!
Я искал проститутку.
– Работал я, работал!
Радкин поднимает его с пола, ставит стул и сажает его, кивая на дверь:
– Ты, значит, посидишь тут, бля, и поразмыслишь, где ты был сегодня в два часа ночи, мать твою, и чем занимался, понял?
Я был в «Редбеке», на полу, в слезах.
Мы стоим у входа в Брюхо, Ноубл наблюдает в глазок.
– Что он там делает, этот мудак? – спрашивает Эллис.
– Ничего, – отвечает Ноубл.
Радкин отрывает взгляд от кончика своей сигареты и спрашивает:
– Что дальше?
Ноубл отстраняется от глазка. Мы четверо стоим в кружок, как будто молимся. Он поднимает глаза к низкому потолку и смотрит не моргая, как будто пытается сдержать слезы. Потом говорит:
– Фэйрклоф – это лучшее, что у нас есть на данный момент. Боб Крейвен собирает свидетелей, Олдерман ходит по домам, Прентис разбирается со службой такси. А вы продолжайте колоть его.
Радкин кивает и тушит сигарету.
– Понятно. Значит – за работу.
Мы с Радкиным сидим за столом против Донни Фэйрклофа. Эллис стоит, прислонившись к двери.
Я наклоняюсь вперед, ставлю локти на стол:
– Значит, так, Дон. Мы все хотим как можно скорее пойти домой, правда?
Молчание, голова опущена.
– Ты ведь тоже хочешь домой? Или нет?
Кивок.
– Значит, у нас у всех одни интересы. И ты должен нам помочь, хорошо?
Голова по-прежнему опущена.
– Во сколько ты вышел вчера на работу?
Он поднимает глаза, шмыгает носом и отвечает:
– Сразу после обеда. В районе часа дня.
– И во сколько ты освободился?
– Как я уже сказал, около часа ночи.
– И что ты делал потом?
– Я поехал на вечеринку.
– Куда? На чью вечеринку?
– В Чапелтаун, на одну из тех вечеринок… Я не знаю, кто там был хозяин.
– Ты помнишь, где это было?
– Недалеко от Леопольд-стрит.
– Во сколько?
– Около половины второго.
– До?
– До полтретьего, может, до трех.
– Знакомые были?
– Да.
– Кто?
– Я не знаю, как их зовут.
Радкин смотрит на него:
– Жаль, Дональд. Очень жаль.
– А если бы ты их снова увидел, то узнал бы? – спрашиваю я.
– Да.
– Мужчины или женщины?
– Пара черных парней, пара девушек.
– Девушек?
– Таких… ну, вы знаете.
– Нет, не знаем. Поконкретнее, пожалуйста.
– Проституток.
– То есть, шлюх? – говорит Радкин.
Он кивает.
– А ты-то ходишь к шлюхам, а Донни? – спрашиваю я.
– Нет.
– Тогда откуда ты знаешь, что те девушки были проститутками?
– Я же их подвожу иногда. Они рассказывают.
– А скидки они тебе не предлагают? В обмен на дешевый проезд?
– Нет.
– Так, ясно, значит, ты был на вечеринке. И что ты там делал?
– Я немного выпил.
– Ты все время ходишь на вечеринки после работы?
– Нет, но сейчас же Юбилей.
– Ты, я смотрю, патриот, Дон, – улыбается Радкин.
– Да, я патриот.
– Тогда какого хрена ты пьешь с черномазыми и шлюхами?
– Я же сказал, я просто хотел выпить.
– Значит, ты просто сидел в уголке и потягивал пивко, так? – спрашиваю я.
– Да, так оно и было.
– А танцы-шманцы? Обжиманцы?
– Нет.
– И травку не курил?
– Нет.
– Значит, потом ты просто пошел домой?
– Да.
– И во сколько это было?
– Где-то около трех.
– А где ты живешь?
– В Падси.
– Хорошее место – Падси.
– Неплохое.
– Ты один живешь, Донни?
– Нет, с мамой.
– Это хорошо.
– Да, ничего.
– А она чутко спит, мама-то твоя?
– В смысле?
– Ну, она слышала, как ты пришел?
– Сомневаюсь.
Радкин, улыбаясь во всю морду:
– А я думал, вы спите в одной кровати.
– Да пошел ты…
– Слушай, – говорит Радкин сквозь зубы, глядя Фэйрклофу прямо в глаза. – Ты в таком дерьме, что лучше бы тебе было трахать собственную маму. Ты понял?
Фэйрклоф опускает глаза, начинает грызть ногти.
– Итак, – говорю я, – вот что у нас вырисовывается на данный момент: ты свалил с работы около часа, пошел на вечеринку на Леопольд-стрит, выпил и поехал домой в Падси в районе трех. Правильно?
– Правильно, – кивает он. – Правильно.
– Это кто говорит?
– Я.
– А еще кто?
– Любой чувак, который был на той вечеринке.
– Но при этом ты не знаешь, как этих чуваков зовут, так?
– Да вы любого спросите, они все меня опознают, я клянусь.
– Будем надеяться. Для твоего же, бля, блага.
Наверх из Брюха.
Без сна.
Один кофе.
Без снов.
Одно это:
Пиджаки на спинках стульев и сигаретный дым, серые лица, черные круги:
Олдман, Ноубл, Прентис, Олдерман, Радкин и я.
На каждой стене – имена:
Джобсон.
Берд.
Кэмпбелл.
Стрэчен.
Ричардс.
Пене.
Уоттс.
Кларк.
Джонсон.
На каждой стене – слова:
Отвертка.
Брюшная полость.
Ботинки.
Грудь.
Молоток.
Череп.
Бутылка.
Задний проход.
Нож.
На каждой стене – цифры:
1,3 дюйма .
1974.
32.
1975.
239+584.
1976.
ХЗ
1977.
3.5.
– У нас есть свидетель, этот Марк Ланкастер, который говорит, что видел белый «Форд-кортина» с черной крышей на Реджинальд-стрит сегодня, около двух часов ночи. Тачка Фэйрклофа. Без вопросов, – говорит Ноубл.
Мы слушаем, ждем.
– Значит, так, Фарли говорит, что это – однозначно один и тот же мужчина. Без вопросов. Кроме того, ребята Боба Крейвена выловили еще одного свидетеля, который видел этого чувака, этого Дейва, в ту ночь, когда была убита Джоан Ричардс. По описанию – вылитый Фэйрклоф. Без вопросов.
Слушаем, ждем.
– Я предлагаю выставить мудака на линейку. Посмотрим, опознает его этот свидетель или нет.
Ждем.
– Алиби нет, тачка засветилась в момент убийства, свидетель застукал его на месте нападения на Джоан Ричардс, группа крови – та же. Так как вы считаете?
Олдман:
– Мудаку пи…дец.
Великолепная семерка.
Мы стоим, выстроившись в линейку в зале, где проходят пресс-конференции, стулья сдвинуты у дальней стены, Эллис и я – по обеим сторонам от Фэйрклофа, плюс два парня из Отдела по борьбе с проституцией и пара гражданских – для ровного счета, по пятаку на нос.
Мы, полицейские, все похожи между собой.
Обоим гражданским – за сорок.
На Донни не похож никто.
И вот мы стоим, выстроившись в линейку: номер три, четыре и пять. Номер четыре трясется, воняет, от него несет СТРАХОМ, НЕНАВИСТЬЮ и ГРЯЗНЫМИ МЫСЛЯМИ.
– Это – не дело, – стонет он. – У меня должен быть адвокат.
– Но ведь ты ничего плохого не сделал, Донни, – говорит Эллис. – Ты же сам все время это твердишь.
– Нет, не сделал.
– Посмотрим, – говорю я. – Посмотрим, кто ничего плохого не сделал.
Радкин заглядывает в помещение:
– Тихо, девочки. Смотрим прямо перед собой. Он открывает дверь пошире – Олдман, Ноубл и
Крейвен вводят Карен Бернс.
Карен, мать ее, Бернс.
Черт.
Она осматривает всех по порядку, смотрит на Крейвена, который кивает ей, делает шаг вперед.
Ноубл задерживает ее, кладет руку ей на плечо.
Он поворачивается к Радкину:
– А где, блин, номера?
– Черт.
Ноубл закатывает глаза, поворачивается к Карен Бернс и тихо говорит ей:
– Если вы узнаете мужчину, которого вы видели в прошлом году, в ночь на шестое февраля, встаньте, пожалуйста, прямо перед ним и коснитесь его правого плеча.
Она кивает, сглатывает и подходит к первому мужчине.
Она на него даже не смотрит.
В следующую секунду она направляется прямо к нам.
Она останавливается перед Эллисом, и я думаю: интересно, доводилось ли ему когда-нибудь ее трахать, и есть ли в этом помещении хоть один человек, которому не доводилось.
Эллис почти улыбается.
Она бросает взгляд на меня.
Я упираюсь глазами в противоположную стену, на белые пятна, где раньше висели фотографии.
Она идет дальше.
Фэйрклоф кашляет.
Она стоит перед ним.
Он смотрит на нее.
– Глаза вперед, – шипит Радкин.
Она смотрит на него.
Он улыбается.
Она поднимает руку.
Весь ряд поворачивается.
Она поправляет ремень сумки и смотрит на меня.
Я периферическим зрением вижу зубы Фэйрклофа, его ухмылку мне в лицо.
Он смеется.
Я сглатываю.
Она стоит передо мной и улыбается.
Я стаскиваю ее с постели, тащу по полу.
Я смотрю прямо перед собой.
Пара розовых трусов, сиськи болтаются.
Она внимательно рассматривает меня.
Она подо мной, закрывает лицо руками, потому что я бью ее изо всех сил.
Я чувствую, что меня начинает качать, у меня полный рот песка.
Я снова хлещу ее по лицу и смотрю на окровавленные губы, расквашенный нос.
Она смотрит на меня не отрываясь.
Кровь, размазанная по подбородку и шее, по груди и рукам.
У меня течет пот по лицу, по шее, по спине, по ногам – соленые реки.
И я стаскиваю с нее розовые трусы и тащу ее обратно на кровать, расстегиваю штаны и вставляю ей.
Она не шевелится.
Я снова бью ее по лицу и переворачиваю на живот.
Радкин стоит с ней рядом, Эллис поворачивается и смотрит на меня.
И теперь она начинает бороться, говорит, что так не надо.
Она поднимает руку.
Но я тыкаю ее лицом в грязные простыни.
Я делаю шаг назад.
Я вставляю ей член в задницу, и она кричит.
Она шмыгает носом, сморкается и улыбается.
Она лежит на кровати, кровь и сперма течет по ее ляжкам.
Я опускаю глаза.
Я встаю и делаю это снова, но теперь мне не больно.
– Его здесь нет, – говорит она, даже не взглянув на номера шесть и семь.
Я поднимаю глаза.
– Вы не хотите посмотреть еще раз? Для полной уверенности? – спрашивает Ноубл.
– Его здесь нет.
– Думаю, вам надо еще раз…
– Его здесь нет. Я хочу домой.
– Это еще что за херня? – орет Ноубл на Крейвена. – Ты сказал, что она сделает все, как надо…
– А ты Фрейзера, бля, спроси.
– Отвали, – говорит Радкин. – Это нас не касается.
Крейвен отплевывается, слюна застревает в его бороде. Мы все набились в кабинет Ноубла, Олдман сидит за его столом, снаружи – черным-черно, внутри – тоже:
– Она же тебя информирует?
– Ну и что, бля, такого? – говорит Эллис, и теперь я точно знаю, что он ее трахает.
То же самое знает и Крейвен.
– Ты что, имеешь ее, Майк? Заходишь на его территорию? – орет он, показывая на меня.
Я, слабым голосом:
– Отвянь.
Ноубл осматривает нас по очереди, качая головой:
– Да, вот это лажа.
– Ладно. Что дальше? – говорит Радкин, глядя то на Ноубла, то на Олдмана.
– Облажались вы, ребята, по полной программе.
– Мы же не можем отпустить мудака на все четыре стороны. Он – наш. Я это чувствую, – говорит Эллис.
– Он никуда не денется, – говорит Ноубл.
– Чувствую, мать его, – повторяет Эллис.
Радкин смотрит на Джорджа:
– Так что теперь?
Олдман:
– Не получилось по-хорошему, делайте по-плохому.
Он, голый, стоит на коленях, на полу, в углу, держится за яйца, тело – в крови.
У меня в руках нет никаких сил.
– Ну! – кричит Радкин снова и снова, еще и еще. Кричит: – Где ты был?
Я искал проститутку.
Он плачет.
Эллис впечатывает оба кулака Фэйрклофу в лицо.
– Скажи нам!
Я искал проститутку.
Он плачет.
– Ты, бля, убийца долбаный. Она не была шлюхой. Она была хорошей девочкой. Шестнадцать лет, на хер. Из хорошей верующей семьи. Ни разу даже ни с кем не трахалась. Ребенок, бля, она же еще ребенок.
Я искал проститутку.
Он просто плачет, лицо – как у Бобби, ни звука, одни слезы, рот открыт, плачет как ребенок, как младенец.
– Правду. Правду говори, мать твою!
Я искал проститутку.
Одни слезы.
Радкин поднимает его с пола, сажает на стул, привязывает его нашими ремнями и достает зажигалку.
– Ты, сука, посиди здесь и подумай, где ты, падла, был вчера в два часа ночи и что ты, бля, делал.
Я был в «Редбеке», на палу, в слезах.
Одни слезы.
Радкин открывает зажигалку. Мы с Эллисом раздвигаем его колени и держим их, а Радкин подносит пламя к его крохотным яичкам.
Я был в «Редбеке», на полу, в слезах.
Крик.
Дверь распахивается.
Олдман и Ноубл.
Ноубл:
– Отпустите его.
Мы:
– Что?
Олдман:
– Это не он. Опустите его, мать вашу.
* * *
Звонок в студию: Вы это, слышали про ту четырехлетнюю девочку? Говорят, ее увели с юбилейной вечеринки, изнасиловали и убили на кладбище, а родители в это время выпивали за здоровье Королевы.
Джон Шарк: Нефиговый у них вышел Юбилей, ничего не скажешь.
Слушатель: А эта женщина, которую столкнули с обрыва на Ботаническом заливе после очередных юбилейных торжеств?
Джон Шарк: Уже не говоря о том, что творит этот проклятый Потрошитель.
Слушатель: Так и есть, Джон. Проклятый Юбилей.
Передача Джопа Шарка
Радио Лидс
Четверг, 9 июня 1977
Глава двенадцатая
Тишина.
Жаркая, грязная, красноглазая тишина.
Двадцать четыре часа на нас четверых.
Олдман держал в руках письмо и не сводил с него глаз. На столе лежал кусочек цветастой ткани в пластиковом конверте. Ноубл избегал моего взгляда, Билл Хадден грыз ноготь, спрятав его в своей бороде.
Тишина.
Жаркая, грязная, желтая, потная тишина.
Четверг, 9 июня 1977 года.
Утренние заголовки смотрят на нас со стола:
ЗАГАДКА ПОТРОШИТЕЛЯ: УБИЙСТВО ШЕСТНАДЦАТИЛЕТНЕЙ РЕЙЧЕЛ.
Вчерашние новости.
Олдман положил письмо на стол и еще раз прочитал его вслух:
Из ада.
Мистер Уайтхед,
Посылаю Вам, сэр, еще кое-что для Вашей коллекции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34