Касаясь в своих сочинениях темы телесности, учители Церкви проявляли единодушие в том, что красота человеческого тела - в его естественности. Покушение на эту естественность, по сути, есть покушение на замысел и волю Божию о телесности человека. Эта тема приобретала особенную остроту в вопросе о женских украшениях. Еще апостол Павел касался этого вопроса, и последующая церковная традиция следовала ему. Апостол говорит об этом следующее: «желаю… чтобы жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением [волос], не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию»; «да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной [красоте] кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом».
Как указывает Климент Александрийский, яркие и пестрые наряды женщин, богатые украшения, а также восхищение всем этим - могут свидетельствовать только о дурном вкусе, об отсутствии чувства естественной красоты, каковая была дарована человеку Богом при сотворении, и утрачивается - в том числе таким образом, с грехопадением. Ярко эта тема раскрывается у святителя Григория Богослова. Так, говоря надгробное слово своей сестре Горгонии, умершей в расцвете лет, святитель Григорий упоминает о ее красоте и отмечает, что ее украшало ни золото, ни пышные прически, ни богатая и прозрачная одежда, ни драгоценные камни, ни «красота», которую можно купить - то есть, не нечто поддельное; «напротив того, она хотя знала много всякого рода наружных женских украшений, однако же ничего не находила драгоценнее своих нравов и внутри сокровенного велелепия». Согласно святителю Григорию, внешние украшения покрывают, замазывают образ Божий, и вместо человека как образа Божиего выставляют напоказ блудницу. Естественная же красота телесности человека как образа Божиего, как видно и из приведенных слов святителя Григория, теснейшим образом связана с его душевным расположением, поскольку обращать внимание на «женские украшения», удаляющие от естественности, значит не радеть достаточным образом о красоте души.
Святитель Григорий увещевает женщин: «Если природа дала вам красоту, не закрывайте ее притираниями, но чистую храните для одних своих супругов и не обращайте на постороннего жадных очей, потому что вслед за очами неблагочинно ходит и сердце. А если при рождении не получили вы в дар красоты, то избегайте второго безобразия, то есть не заимствуйте красоты у рук, - красоты, которую доставляет земля, которую распутные женщины покупают, и покупают за несколько оболов; красоты, которая стирается и стекает на землю, не может удержаться на тебе во время смеха, когда веселье приводит в трепет ланиту; красоты, которую изобличают в подлоге ручьи слез, увлаживающий ланиты страх и уничтожает капля росы. Не расписывай себе лица, распутная женщина, не подделывай своего цвета; я признаю ту одну красоту, которую дала природа, потому что богатство, оставленное мне отцом, лучше того, которое собрала рука моя беззаконно, пусть оно мало, но обильнее последнего. … Сохраняй тело свое таким, каково оно по природе, и не желай, чтобы тебя почитали инаковой, нежели какова ты в действительности».
Итак, тому, кому природа не дала красоты, святитель Григорий не советует восполнять себе красоту при помощи искусственных средств - православие не является религией телесной красоты, поэтому нет необходимости быть телесно красивым любыми средствами; искусственно наведенная красота в собственном смысле есть безобразность. Позиция святителя Григория основана на принципе иерархии красоты: телесная красота бессмысленна без красоты душевной; и искусственное украшение своего тела есть проявление отсутствия этой красоты души. В свою очередь, красота души, то есть правильное ее устроение, отсутствие страстей, склоняющих к области телесного - необходимо способности человека к духовной красоте, его просвещенности Красотой Божества. Имея все это в виду, надо понимать, что, конечно, человеку нельзя «запускать себя», совсем не обращая внимание на свою внешность. Украшать себя сверх меры не стоит, но следить за своим внешним видом, для того, чтобы соответствовать социальным нормам, христианину необходимо, если он, конечно, не ведет пустынническую жизнь.
В итоге, вопрос о телесной красоте - да и понимание красоты вообще в рамках православного вероучения - упирается в проблематику правильной иерархии ценностей, согласно которой необходимо строить свою жизнь каждому христианину. А именно, телесное начало в человеке должно быть подчинено началу душевному, душевное - духовному, духовное же начало должно быть подчинено Богу. В этом случае и телесная составляющая человека будет производить ощущение гармоничности и складности. В качестве примера можно привести свидетельство святителя Афанасия Александрийского из его жития преподобного Антония - «отца монашества». Как говорит святитель Афанасий, «сpеди дpугих выделялся Антоний не pостом и взpачностью, но благонpавием и чистотою души. Поскольку душа была безмятежна, то и внешние чувства оставались невозмущаемыми, а потому от душевной pадости весело было и лицо, и по движениям телесным можно было ощущать и уpазумевать спокойствие души».
Вопроса красоты телесности мы еще коснемся ниже, когда будем вести речь о просветленных и одухотворенных Божественными энергиями телах святых. Именно такой способ существования телесности в рамках человеческой природы понимается в контексте православного вероучения как оптимальный и совершенный.

7. Умное (духовное) начало
Особый вид красоты в церковном предании усматривался в факте разумного устроения человека, наличия в человеческой природе умного начала. Нередко именно разумная составляющая человека понималась отцами Церкви как то, что в человеческом существе представляет образ Божий, то, что - в отличие от подобия - не утеряно человеком с грехопадением. Однако умное начало в человеке может действовать как сообразно собственной природе, так и - в результате грехопадения - против нее, ведь когда человек использует свой ум, направляя его на нечто неподобающее, он противодействует природному назначению умного начала.
Как отмечают отцы Церкви, в результате грехопадения Адама у всех его потомков оказалось поврежденной способность безошибочного распознавания добра и зла, красоты и безобразия. Духовно ослепнув, как мотылек летит на то, что кажется ему светом, так и человек без осияния благодатью Божией и долгих тренировок в аскетической жизни, увлекаемый чувственными страстями не способен адекватно отличить истинную красоту от ложной, поскольку в человеческом существе оказался нарушенным правильный порядок духовного (умного), душевного и телесного начал. Святитель Григорий Нисский говорит об этой утрате способности правильно оценивать красоту следующим образом: «Поскольку чувственность сочеталась с дебелым и земным, лучшая же и высшая оценка прекрасного по одобрению чувств стала погрешительной, а погрешность в оценке прекрасного произвела осуществление противоположного состояния [то есть осуществление безобразного], то часть нас самих, соделавшаяся непотребной, разлагается от принятия в себя противного».
Как указывает святитель Григорий, путь к тому, чтобы вновь обрести правильное восприятие прекрасного, заключается в освобождении себя при помощи Божественной благодати от чувственных страстей, которые застят нам духовный взор: «Если вследствие или теперешней попечительности, или очищения после этой жизни душа сделается у нас свободной от связи с неразумной стороной страстей, то ничто не воспрепятствует созерцанию прекрасного». Очищение от этих страстей раскрывает взор ума, и поскольку прекрасное по природе таково, что оно привлекает к себе того, кто способен его созерцать, душа не отягощенного страстными помыслами человека может пребывать в Прекрасном - Божестве: «Прекрасное по природе своей привлекательно как-то для всякого, кто видит его. Поэтому если душа очистится от всякого порока, то, без сомнения, будет пребывать в Прекрасном. Прекрасно же по своей природе - Божество, с Которым по чистоте душа вступает в общение, соединяемая со свойственным ей… . Но у нас, по скудости в прекрасном, природа всегда жаждет того, в чем имеет нужду, и это желание недостающего есть самое вожделенное расположение нашей природы, или по неразборчивости ошибающейся в отношении действительно прекрасного, или и достигающей того, чего достигнуть для нас есть благо [то есть, достигнуть Бога]».
Как поясняет святитель Григорий, специфика «пребывания» в Красоте заключается в том, что ум человека в этом состоянии, - в отличие от человека, чей умный взор еще пленен страстями, - перестает «желать» эту Красоту, поскольку он итак обладает, или наслаждается, ею: «Поэтому если произойдет это, не будет уже потребности в вожделевательном движении, которое бы возвело нас к прекрасному. Ибо пребывающий во тьме вожделеет света, но если будет он во свете, то место вожделения заступит наслаждение».
Свободная от страстных движений душа человека, приобщенного к истинной Красоте, осиявается Красотой и получает способность созерцать ее в самой себе - говорит святитель Григорий, очевидно, исходящий из собственного опыта: «Не будет никакой утраты в приобщении блага, если душа сделается свободною от таковых [то есть, страстных] движений, войдет снова сама в себя и в точности увидит себя, какова она по природе, в собственной красоте, как бы в зеркале или в изображении, усмотрит первообраз. Ибо справедливо можно сказать, что в этом и состоит точное Божие подобие, чтобы душа наша уподоблялась как-либо превысшей Природе [то есть природе Божественной]».
В рамках церковного учения важное значение имеет представление и о собственной красоте умного начала в человеке. Преподобный Максим пишет об этом, исходя из того, часто встречающегося у отцов Церкви, понимания, согласно которому все природное и естественное - красиво; таково умное начало в человеке, когда оно функционирует в соответствие с предназначением, заданным ему Богом. Поэтому, согласно преподобному Максиму, «разумным [существам] присуща естественная красота - слово. Красотой слова является строго сообразное с разумом разумение словесных [тварей]; красотой же разумения - плодотворный навык словесных существ в добродетели под руководством разума. А красотой этого навыка служит безошибочное созерцание, возникающее вокруг истинного ведения, целью которого является мудрость, это яснейшее завершение разумения, представляющее собой как бы разум, приведенный в состояние совершенства по естеству, каковым и является чистый ум, достигший в соединении с Причиной [всего] сверхмысленного состояния».
Таким образом, красота умного (духовного) начала в человеке, проявляющаяся в реализации естественного устроения его природы, заключается в конечном восхождении человека, посредством это начала, к Богу, в результате чего ум, соединяясь с Божеством, превосходит себя и обретает «сверхмысленное состояние». Очевидно, это состояние близко к обожению, о котором мы еще будем говорить ниже.

8. Рукотворная красота

Теперь следует обратиться к вопросу о значении красоты рукотворной - красоты, возникающей вследствие приложения рук человеческих.
О некоем подобии того, что сейчас мы бы назвали «произведением искусства», идет речь уже в Ветхом Завете. Когда Израильского царя Саула одолевал злой дух, посылаемый Господом, ему, для облегчения страданий, посоветовали обратиться к Давиду, будущему Царю Израиля. И действительно, музыкальное искусство, которым владел Давид, помогало Саулу. «Давид, взяв гусли, играл, - и отраднее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него». О мастерстве Давида в плане игры на музыкальных инструментах свидетельствует и пророк Амос. Если судить по ветхозаветным текстам, Давид вообще был крайне художественно-одаренным человеком. Он был замечательным поэтом и даже мог выражать свое почитание Бога в танце; так, во время несения Ковчега Господня, Давид скакал и плясал перед Господом.
Вообще же, в Ветхом Завете часто фигурируют музыкальные инструменты - духовые, струнные, ударные. Большое значение в Ветхом Завете играет и изобразительное искусство для прославления Бога и Его помощников - бесплотных сил. Таким образом, можно сказать, что рукотворное искусство, и, соответственно, красота, приносимая ею, в определенной мере освящена Священным Писанием.
Далее, надо сказать, что даже теоретическое понимание искусства, выработанное в рамках раннехристианской цивилизации, отличалось от распространенного в античности его платонического понимания. Согласно этому пониманию, произведения художника есть копия с копии - а именно, копия материальных вещей, которые, в свою очередь, являются копией мира идей. Поэтому произведения искусства, согласно такому понимаю, как копии вещей чувственного мира, являются бесцельным удвоением мира явлений, верно или искаженно их представляющим.
Это платоническое понимание образа как чего-то ущербного по своему бытию по сравнению с первообразом было преодолено в христианстве, что нашло свое законченное выражение у свв. Афанасия Александрийского и Каппадокийских отцов, которые, используя, с одной стороны, язык Никейского богословия, а с другой - парадигматическое для осмысления «образа» в контексте триадологии место из Послания к Колоссянам апостола Павла, где говорится о том, что Сын есть «Образ Бога невидимого», - вели речь о Боге-Сыне как о таком Образе, Который по бытию и сущности неотличим от Своего Первообраза, Отца, поскольку единосущен с Ним. В конечном счете, это переосмысление понятия образа и его статуса позволило окончательно легитимизировать статус церковного искусства и выработать православное учение об иконопочитании, в рамках которого образ, присутствующий на иконе, понимался как истинно являющий ипостась вочеловечевшегося Бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10