Этот этаж был полностью заброшен несколько лет назад и с тех пор использовался как склад. Во «Внутреннем бюллетене» факультета философии и гуманитарных наук была даже статья «Почему закрыли пятый этаж». В ней говорилось, что в 1957 году было подписано распоряжение, разрешавшее сжечь эти бумаги. Но так как у факультета никогда не было средств, чтобы обеспечить вывоз на свалку нескольких тонн бумаги, то их просто оставили на заброшенном этаже, и их число с каждым годом лишь умножалось. Несколько лет назад на факультете предприняли попытку разобраться, есть ли среди этих бумаг хоть что-то полезное; была организована археологическая команда, состоявшая в основном из студентов под началом нескольких преподавателей, им поручили вывезти эти бумаги, чтобы передать их затем специальной комиссии, которая бы уже сделала окончательный вывод. Результаты этой операции так никогда не стали достоянием гласности; чуть позже я еще вернусь к трагической истории этого предприятия.
Ночной сторож жил наверху, в маленькой квартирке, куда можно было войти только с крыши. Повсюду виднелись клубки кабелей, разбитые бутылки, мертвые голуби. Я деликатно постучал в дверь, не желая его разбудить, если он вдруг спал. Я знал, что живет он один, но никогда раньше его не видел. Дверь открылась. Человек на пороге молчал, я тоже молчал.
– Ночной сторож работает с десяти вечера, – сказал тихий, но все-таки недружелюбный голос.
– Я с кафедры аргентинской литературы. У нас там проблема. Похоже, трубу прорвало. Заливает.
– Ночной сторож не занимается водопроводом. Ночной сторож следит, чтобы ночью никто не зашел.
– Тогда к кому мне обратиться за помощью?
– Ни к кому…
– Книги портятся.
– Все книги когда-то испортятся. Это не моя забота. Строительный мусор, сырость, порченые книги – это все, что здесь есть. Возвращайся к себе. Ни о чем не беспокойся. Слышишь шум? – Я ничего не слышал. – Это жуки-древоточцы, они пожирают дерево, этажи, стропила. Слышишь, как вода стекает по стенам. Потолок только что прохудился.
Он развернулся и ушел в глубь квартиры, оставив дверь приоткрытой. Я заглянул вовнутрь. Мне удалось разглядеть соломенный стул. На его спинке висел старый серый мешок с металлической пластинкой, на которой имелась надпись: «Ночной сторож». На стуле лежала каска со встроенной лампой, какими обычно пользуются шахтеры.
Когда я вернулся на кафедру, потолок уже обсыпался. Вода капала прямо на стол, заваленный штукатуркой, на книжные полки, на книги, на картотеку. Весь этаж был затоплен. Я уселся на стул и просидел так, наверное, с минуту, созерцая стихийное бедствие и не зная, что предпринять.
Склеп
В течение нескольких следующих дней я даже и не притрагивался к своей работе об Энчо Такчи – занимался реставрацией книг с верхних полок. Почти все они были покрыты пятнами краски и штукатурки. Я просушил мокрые книги и отделил наиболее пострадавшие. Купил клей и картон, принес из дома матерчатые салфетки и попытался переплести книжки заново. Получалось не очень красиво, но книги хотя бы не распадались.
На следующий день после падения потолка водопроводчик все же пришел, чтобы отремонтировать прорванную трубу. Он пообещал заштукатурить потолок, но больше не появился. Я был вынужден сам выносить весь мусор, который вставил водопроводчик, так как уборщицы у нас не было. Я как раз занимался уборкой, когда приехал доктор Конде.
Я узнал его сразу, потому что мать показывала мне фотографию, где они вместе снялись у здания министерства. Конде был высоким седым стариком, носил массивные очки, и прожитые годы никак не сказались на его фигуре, которая оставалась по-юношески стройной. Мать мне рассказывала, что Конде окончил консерваторию и с юных лет играл в оркестре театра Колумба. Однако он принял участие в знаменитом «восстании скрипачей» против главного дирижера оркестра Казимира Проппа, которое закончилось массовым увольнением «бунтовщиков», так что в течение полугода театр Колумба держал своеобразный рекорд: был единственным в мире оперным театром без скрипок в оркестре. И хотя Эмилиано Конде всегда божился, что не имел ничего общего с этим бунтом, он уже больше не смог вернуться в классическую музыку. Его товарищи как-то устроились кто куда: кто-то преподавал музыку, кто-то стал исполнителем танго, – он же занялся литературной критикой и стал самым молодым членом Академии гуманитарных наук.
– Всякий раз, когда я появляюсь, происходит какое-нибудь несчастье. В последний раз – крыса, сегодня – обвал.
Он протянул мне руку.
– Давайте пока прекращайте уборку, потом подметете. Пойдемте ко мне в кабинет, нам надо поговорить. Как дела у вашей мамы?
Я сказал, что хорошо. На самом деле несколько дней назад я объявил ей, что переезжаю в центр, и с этого дня у матери начались ужасные ночные кошмары, от которых она просыпалась с криком.
Иногда во сне она пела гимн или исключала из колледжа каких-то учащихся-призраков, или поминала недобрым словом некоторых из моих несостоявшихся невест.
– Скажите ей, что на днях я обязательно загляну в гости. Мы с вашей мамой вместе работали в министерстве образования, и у меня сохранились очень теплые воспоминания. В одном из семестров мы вместе создали сеть информаторов, чтобы контролировать все школы столицы. Но нашу работу не оценили. Столько труда – в мусорный ящик…
Конде открыл дверь Склепа. В кабинет ворвался порыв ледяного ветра: окно оставалось открытым в течение нескольких месяцев. Чтобы войти, нужно было спуститься по мраморным ступенькам. Сумрачный вечерний свет позволил мне рассмотреть узкую комнату с потрескавшимися стенами, на которых висели дипломы и фотографии. В центре – письменный стол темного дерева, на столе – какие-то маленькие коробочки, кожаная папка для бумаг и стакан для карандашей, сделанный из артиллерийского снаряда. Я пошел за стулом, чтобы сесть напротив Конде.
– Вам нравится ваша работа здесь на кафедре? Как обстоят дела с вашей диссертацией?
Он так и сыпал вопросами, не оставляя мне времени для ответов.
– Собираю материалы. Пока изучаю архивы психиатрической больницы, истории болезней, медицинские журналы.
– Какой ужас. А тема у вас какая?
Я рассказал ему об Энчо Такчи. Он посмотрел на меня с явным неодобрением.
– Пожалуйста, не беритесь за второстепенные темы. Хотя да, уже поздно менять курс. Вы должны были выбрать одну наших основополагающих тем, классику.
– Об этом уже столько написано. Что я бы мог добавить?
– Интерпретации неисчерпаемы… Всегда можно сказать что-то новое о великих книгах. Хотя, если по правде, я тоже выбрал «личную» тему, классику завтрашнего дня. Есть один писатель, который «мой», только мой, если вы понимаете, что я имею в виду. Вы знакомы с творчеством Омеро Брокки?
– Ваша приятельница мне о нем рассказала.
– Какая приятельница?
– Профессор Гранадос.
– Эта малохольная мне не приятельница. Она хочет отнять у меня Брокку, вырвать из рук, образно выражаясь. Когда я занялся Броккой, у меня сразу же появилось столько недоброжелателей. Они мне завидуют: что я прочел его книги до того, как они потерялись. Из его наследства сохранился только один рассказ, и никто даже не знает, какой была его окончательная редакция.
– А остальное?
– Исчезло. Утрачено. Это – большое несчастье. Хотя я запомнил каждую строчку, каждый абзац, которые сумел прочитать. Привилегия быть единственным читателем великого мастера – это одновременно и наказание.
Мне доводилось слышать о рукописях, уничтоженных самими авторами либо сгоревших в кострах мракобесов, но я ни разу не слышал, чтобы книга, однажды опубликованная, исчезла совсем, до единого экземпляра.
– У Брокки вышло пять книг, все – за счет автора. Я встречался с десятками книготорговцев, и только один из них утверждал, что держал в руках книгу Брокки. То ли он ее продал кому-то, то ли она затерялась на складе, он так и не вспомнил. Я искал во всех старых типографиях, где печатались книги писателей того времени, но в их архивах имени Брокки не было. Две его повести были у нас на кафедре: «Крик» и «Капкан». Едва я их прочел, как их тут же украли. Это случилось давно, много лет назад. И с тех пор ни одна из книг Брокки больше не появилась. Нигде.
– И у него не осталось родственников, которые сохранили бы оригиналы?
– Никаких родственников, никого. Следы Брокки полностью затерялись, как если бы его вообще никогда не существовало. Если кто-нибудь пожелает узнать о его работах, за исключением того единственного рассказа, у него просто не будет другого выхода, кроме как обратиться ко мне. У меня вышли две книги о Брокке: «Гений и личность О.Б.» и «Произведения Брокки: заключительное толкование». Если вам интересно, можете почитать. Они здесь. Мне бы очень хотелось узнать ваше мнение.
Я предложил ему растворимый кофе. Через пару минут я вернулся с двумя чашками «Нескафе» и сахарницей. Кипяток был немного мутный из-за ржавчины в водопроводном кране, и вода слегка отдавала ржавчиной. Но я уже как-то привык к этому запаху.
– Превосходный кофе. – Он выпил чашку одним глотком. – Ладно, пора открыть карты. Я ведь пришел не только познакомиться с вами лично и, может быть, дать советы по вашей диссертации. Я хочу, чтобы вы работали вместе со мной над изданием единственного рассказа Брокки, который еще сохранился. Он называется «Замены». У нас есть на это два месяца, и работать вы будете, разумеется, не бесплатно. Я предлагаю вам сумму, которая вас точно не разочарует, особенно если учесть, что подобные академические работы обычно – о горе нам! – оплачиваются чисто символически. Деньги выплатит фонд «Без препятствий».
Я не стал деликатничать и спросил о деньгах до того, как поинтересовался, в чем будет заключаться моя работа. Конде назвал сумму в 1500 долларов. Это меня устраивало целиком и полностью: теперь я мог снять квартиру и создать некоторую дистанцию между собой и профессором Коралес де Миро. Он заметил мою радость и поспешил предупредить:
– Только смотрите, придется много читать. Необходимо использовать литературную критику с исключительно научной точки зрения. Конечно, мы тут подключим и воображение, но и статистикой пренебрегать не стоит.
Профессор Конде посмотрел на часы и сказал, что у него консультация у офтальмолога.
– Посмотрите на эти очки. Вы когда-нибудь видели, чтоб у кого-нибудь были очки с такими толстыми стеклами, а? У меня все в семье носят очки, и мы всегда их теряем. И я – не исключение. Теряю очки, потом нахожу – может год пройти или два. Иногда мне присылают мои очки из зарубежных университетов: я их там забываю, когда приезжаю нч конференцию или читать лекции. То есть очки не всегда мои и даже чаще – совсем не мои, но такая уж обо мне идет слава, что все потерянные очки присылают мне. У меня есть специальный ящик, где я храню эти чужие очки. Так что если вам вдруг понадобится…
Я сказал, что очки у меня уже есть. Профессор закончил беседу, похлопал меня по спине и пообещал в скором времени передать мне материалы, необходимые для работы. Я не стал подметать штукатурку и посвятил весь остаток вечера книгам.
В тот же день, когда я уже собрался уходить, пришли две какие-то женщины в серых халатах и пригласили меня на собрание, которое проводилось в подвале. Я пообещал прийти, но потом как-то об этом забыл. Пока я ходил за своими вещами, которые всегда оставлял в третьем зале – в Берлоге, – кто-то просунул под дверь журнал. Это был тоненький бюллетень под названием: «Утерянные бумаги, журнал общества по изучению творчества Омеро Брокки».
Главным редактором и автором всех заметок была лиценциат Сельва Гранадос. Все восемь страниц бюллетеня были посвящены обвинениям в адрес Конде, на которого возлагалась ответственность за исчезновение книг Брокки.
Кайманы
Вскоре мне удалось разобраться с хаотичной системой библиотеки, и я уже без труда находил книги, которые мне заказывали студенты. Очень редко когда приходило больше двух человек за вечер. Я отдавал им книги, они занимались своей работой, и я сам мог читать или писать без помех. В общем, никто никому не мешал. Однако не все посетители были такими тихими.
Как-то раз появилась Гранадос и спросила номер журнала «Летопись академии» пятилетней давности. Я взял с нижней полки запыленный том, где хранилась подборка разных журналов. Все они были посвящены Омеро Брокке, и автором всех публикаций был сам Эмилиано Конде. Краткая биография доктора Конде изобиловала подробностями личного свойства – его любимое вино, привычка читать в кресле у зажженного камина, увлечение мятным ликером, – все это делалось, ясно, с тем, чтобы читатель нашел как можно больше сходства между автором и объектом его исследования.
– Вы уже познакомились с Конде? – как бы мимоходом спросила Гранадос, снова переходя на «вы».
– Да.
– И какое он произвел на вас впечатление?
– Настоящий ученый, – заявил я, только чтобы ее побить.
– Если бы он был ученым! Это педант и эгоист. Брокка – его безвинная жертва. – Она показала куда-то в глубь здания. – Он там его похоронил.
Она пояснила, что говорила в переносном смысле: она знала, что Брокка пропал без вести при кораблекрушении парохода «Горгона» во время шторма на Ла Плате.
– Он хочет, чтобы все думали, будто все книги Брокки пропали.
– А это не так?
– Конечно, нет! Он их спрятал, чтобы больше никто не смог про них написать. Я создала Центр по изучению творчества Омеро Брокки и пыталась добиться поддержки фондов, но Конде меня отстранил. Как можно вообще разговаривать с таким человеком, который держит в заложниках книги?!
– А других экземпляров не сохранилось?
– Нет, они все распроданы. Вы только представьте себе, как они котируются на рынке. Всем книголюбам города уже давно известно о Брокке, но книг его нет. Ни одного экземпляра. Считается, что они все сгорели во время пожара на складе в издательстве «Тор».
Она открыла одну из первых страниц 61-го тома «Летописи академии». Я прочел заголовок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21