Небо сияло голубизной, а за серыми холмами с укрывшимися меж них рыбацкими деревушками синело море.
Орнаиья пребывал в отличном расположении духа. Машину он вел быстро и уверенно. С его лица, отражающегося в зеркале заднего обзора, не сходила улыбка, и он то и дело указывал на остающиеся позади достопримечательности. Постепенно разошлись и остальные, за исключением Елены Карризи, застывшей, как статуя, между Эшли и Таллио.
Наконец они свернули на узкую, мощенную булыжником дорогу и подъехали к высоким железным воротам, встроенным в каменный забор и украшенным гербами дома Орнаньи. Герцог нажал на гудок, и сгорбленный седенький старичок с морщинистым лицом затрусил к воротам, открыл их и подошел, чтобы поцеловать руку своего господина. Орнанья улыбнулся и дружески потрепал его волосы. Затем отпустил сцепление, и "изотта" поползла вверх, к вилле.
Здание поразило Эшли. Почему-то он ожидал увидеть одну из белых квадратных коробок со слепыми стенами и мавританскими нишами, часто встречающихся на Капри. Вместо этого он оказался перед тремя этажами великолепного барокко, с причудливыми балконами и резными дверьми, широкой террасой и мраморной балюстрадой, зеленой лужайкой, уходящей к апельсиновым садам и оливковым рощам. Вековые сосны поднимались над крышей. Клумбы радовали глаз разноцветьем.
Орнанья выключил двигатель, двери раскрылись, им навстречу вышел высокий седовласый мужчина, по виду мажордом. Еще полдюжины слуг, мужчин и женщин, выстроились в холле. Мажордом помог им выйти из машины, Орнанье, Ко-зиме, затем и остальным. Когда очередь дошла до Елены, мажордом обнял ее и расцеловал в обе щеки. Девушка прит никла к его груди, и Эшли показалось, что она вот-вот расплачется.
Герцог поймал удивленный взгляд журналиста и улыбнулся.
— Управляющий моим домом — Карло Карризи. Елена — его дочь.
— О!
А что еще мог сказать Эшли? Где уж ему разобраться в хитросплетениях клана Орнаньи! После завершения ритуала встречи почтительный слуга проводил Эшли в отведенную ему просторную квадратную комнату с 'большой кроватью и пологом, лепным потолком и окнами, выходящими на круглую бухту у подножия крутого обрыва.
Солнце слепило глаза. Жара усиливалась. На тонком полотне рубашки проступили пятна пота. Эшли подумал, что пора искупаться, подошел к обрыву и посмотрел вниз.Узкая тропинка круто спускалась к полоске песка. Редкие, выступающие из него скалы отбрасывали желанную тень. Эшли отошел от края и направился к тропинке. Ему осталось пройти по ней лишь дюжину ярдов, когда из-под его ноги выскользнул камень и последнюю часть пути он проехал на пятой точке, чертыхаясь и кляня все на свете.
Затем он услышал серебристый смех Козимы. Она лежала на большом полотенце, загорелая и прекрасная. Эшли встал, отряхнулся, а затем сел с ней рядом. Смех стих, Козима приподнялась и прижалась к его груди.
— О! Ричард! Дорогой! Я так надеялась, что ты придешь. Со вчерашнего дня мы ни минуты не были вдвоем. Мне надо так много сказать тебе... объяснить...
— Я решил выкупаться.
— Отличная мысль. Мы можем поплавать вместе.
— Давай сначала поговорим.
Эшли снял рубашку и бросил ее на песок. Козима села, обхватив колени руками.
— Мы должны поговорить, без этого не обойтись, да? -Да.
— Какой я пережила ужасный день, Ричард. Вопросы, бесконечные разговоры, ложь, комедия, которую мне пришлось играть, прикидываясь, что я больше не люблю тебя, что ты для меня пустое место.
— Ты сыграла ее очень убедительно.— Эшли набрал горсть песка, и сквозь пальцы он просыпался на ее золотистую кожу.— Что думает твой муж... о нас?
— Ничего, Ричард. Между нами давно нет любви. Как жена я важна для него. Политику необходимо соблюдать внешние приличия. И ты важен для него, Ричард, потому что можешь погубить его.
— Зачем тогда комедия?
— Для капитана Гранфорте, Джорджа Арлекина... мне кажется, даже для Таллио и Елены.
— А при чем тут они? Елена — его любовница, не так ли? Козима печально улыбнулась.
— Была любовницей. Теперь она ему мешает. Ей не место в министерских кругах. Перед нашим отъездом из Рима он сказал Елене, что намерен вернуться ко мне После нашей поездки эта выдумка лопнула, как мыльный пузырь, но мой муж настаивает, чтобы мы вели себя так, будто ничего не изменилось. Поэтому он пригласил Таллио. Он хочет женить его на Елене. Рацциоли не важно, на ком жениться. Главное заключается в том, чтоб хорошо заплатили.
— А что говорит Елена?
Козима пренебрежительно повела плечами
— А что она может сказать, Ричард? Таких, как она, полным-полно, и редкий мужчина может позволить себе жениться на них. Перед ней два пути: найти нового покровителя или выйти за Таллио и спокойно тратить деньги, которые мой муж положит в банк на ее имя. Полагаю, она выберет второй путь.
— Она все еще любит твоего мужа?
— Похоже, что да,— вздохнула Козима — И мне очень, очень ее жаль.
Эшли довольно улыбнулся. Он получил ценную информацию. Пока Козима не лгала. Следующий вопрос он задал, тща -тельно подбирая слова.
— Козима, ты знаешь, в каком я положении?
— Слишком хорошо, Ричард. Поэтому я и боюсь за тебя.
— Ты понимаешь, что каждый твой ответ очень важен для меня, даже если он кажется тебе тривиальным и не имеющим отношения к делу?
-Да.
— Отлично. А теперь скажи, что я пытался купить у
Гарофано?
— Фотокопии личных писем моего мужа.
— Откуда тебе это известно?
— Ты говорил, что собирался купить у него какие-то документы. Мой муж сказал, что это его письма.
— Когда?
— После моего возвращения в отель.
— Как он узнал об этом?
— Понятия не имею. Но мне известно, что с самого начала его держали в курсе твоих действий и встреч. Это... это не составляло большого труда, не правда ли?
— Ты знаешь, кем был Гарофано?
— Капитан сказал, что он клерк из Неаполя. Это все, что мне известно.
— А твоему мужу?
— Возможно, он знает что-то еще, но не говорит.
— Почему ты хотела, чтобы я солгал насчет столкновения? От неожиданного вопроса ее глаза удивленно раскрылись, но она ответила без малейшего промедления:
— Я предупреждала тебя, что здешняя полиция обожает мелодрамы. Разве я ошиблась?
— Отнюдь, ты была права. А теперь скажи мне, почему твой муж привез меня сюда, хотя мог отправить в тюремную камеру?
Козима помрачнела.
— Потому что я думаю... я боюсь... он, возможно, прича-стен к этому убийству.
Эшли не ожидал такой прямоты, но промолчал.
— Даже если он ни при чем,— продолжала Козима,— он хотел бы избежать скандала, бросающего тень на меня и, сле-
довательно, на него. Сейчас всякий шум особенно неуместен и даже опасен для его карьеры. Кроме того...— Она запнулась:— Кроме того, он уверен, что фотокопии у тебя. Он надеется уговорить или заставить тебя вернуть их ему.
От столь явной лжи Эшли потерял осторожность.
— Черт побери, Козима, ты же в это не веришь! Так же, как и я. Он обязан знать, что фотокопий у меня нет. Гарофано отказался их продать. А потом, ты была со мной до возвращения в отель. Ты же рассказала мужу обо всем, что произошло.
— Конечно. Но я сказала, что видела, как ты подрался с Гарофано и отнял у него какой-то конверт. Витторио мне поверил.
— Почему ты сказала ему об этом?
— Иначе ты сидел бы в тюрьме... Или ждал смерти, как Гарофано.
Боль, отразившаяся на лице Козимы, подсказала Эшли, каким же он был дураком. Он прижал Козиму к груди и попытался извиниться за свою глупость.
— Козима, ты... ты не представляешь, какой я болван. Мне следовало знать, что ты не солжешь мне. А я боялся, что ты предала меня...
Она вырвалась из его объятий, ударила по лицу раз, другой. Она наклонилась, набрала горсть песка и швырнула ему в глаза, а затем понеслась по тропинке к растущим на обрыве оливковым деревьям.
Полуослепший, Эшли заковылял к воде, чтобы промыть глаза. Таллио рисовал на террасе, когда Эшли наткнулся на него,вернувшись к дому с воспаленными глазами. Без лишних слов Таллио отвел журналиста в его комнату, усадил в кресло, принес оливкового масла и теперь осторожно промывал ему глаза, выбирая последние песчинки.
— Вы поссорились с ней?— спросил он.
— Наоборот, извинился.
— Непростительная глупость,— покачал головой Таллио.— В вашем возрасте пора знать об этом.
Он бросил ватку в миску с маслом, и Эшли облегченно вздохнул, и опустил веки, не испытав острой боли.
— Спасибо, Таллио. Я вам так благодарен.
Таллио вытер руки шелковым носовым платком.
— Рад вам помочь. Нам всем нужны союзники в борьбе с женщинами. Мне становится дурно, когда я думаю о том, через какие мучения должен пройти мужчина, чтобы заиметь детей, от которых в дальнейшем он будет получать одни зуботычины.
— Вроде бы и вы вступили на тот же путь.
— О, это!— Рацциоли пожал плечами и сморщил нос.— Это деловое соглашение, утомительное, но необходимое. Как только все закончится... Наши пути разойдутся.
— Но как вам удалось договориться с Орнаньей? Для вас это выгодное дело.
Таллио сел.
— Все началось с Карлы Манфреди. У нее полно денег, и она финансировала мою первую выставку, а потом потеряла интерес к живописи и увлеклась музыкой. Вернее, одним музыкантом. Но на прощание посоветовала мне обратиться к герцогу. Мы в'стретились, поговорили. Он с радостью выложил деньги на организацию второй выставки, естественно, на своих условиях. Должен признать, он не поскупился. Правда, я подозреваю, что Елена получит гораздо больше. Как по-вашему?
— Вполне возможно,— участливо кивнул Эшли.
— Ваша-то прибыль не так уж велика?— спросил Таллио.
— Кое-что есть, но хотелось бы получить побольше. Ради этого я даже готов пойти на некоторые расходы.
— Сколько вы можете потратить?— Детство Таллио прошло в трущобах, и он твердо решил не возвращаться туда.
— Тысячу долларов,— ответил Эшли.— Больше или меньше, в зависимости от службы.
— Какой, синьор?
— Мы еще успеем поговорить об этом, Таллио,— улыбнулся Эшли.— Я лишь хотел узнать, заинтересует ли вас мое предложение.
— Деньги всегда интересовали меня. Деньги и живопись. Прозвучал гонг, зовущий на ленч. Они вышли из комнаты, посмеиваясь, словно заговорщики. Несмотря на покрасневшие глаза и уязвленную гордость Козимы, Эшли подумал, что сегодня ему не придется жаловаться на аппетит. Он узнал немало интересного и полагал, что в ближайшем будущем узнает еще больше. Кроме того, он заполучил союзника, которого связывала с ним самая крепкая цепь на свете, — деньги.
Ленч подали на террасе, под виноградными лозами Они сидели в шезлонгах, служанки разносили тарелки с едой, а Карло Карризи стоял у ведерка со льдом, в котором охлаждались бутылки белого вина.
Всех разморила жара, разговор не клеился, и Эшли, надевший темные очки, мог спокойно разглядывать присутствующих.Больше всего его занимал старый мажордом. Прямая спина, крепкие руки, легкая юношеская походка, отмечал про себя Эшли. А ведь ему около семидесяти. Большим крючковатым носом и черными сверкающими глазами он чем-то напоминал самого Орнанью. Похоже, старик занимал в доме особое положение. Резкий с остальными слугами, Орнанья всегда улыбался и смягчал голос, обращаясь к Карло.
Еще одна загадка?Убитый был братом Елены и соответственно сыном старика. Как объяснить узы дружбы, связывающие отца и человека, убившего его сына? Если только отец сам не принимал участия в убийстве.
Невероятно? Но в Италии такое случалось сплошь и рядом.После ленча все, кроме Эшли, разошлись по комнатам Журналист же, чувствуя прилив сил, спустился с террасы в апельсиновый сад, где листья отражали прямые лучи солнца, а цветы наполняли воздух сладостным ароматом.
Тропинка привела его к маленькой, увитой зеленью беседке с каменными скамьями и статуей мадонны на пьедестале под деревянным навесом. Перед статуей стояли лампадка и вазочка с цветами, но масло давно кончилось, а цветы увяли.
Эшли сел и долго смотрел на статую. Имея дело с этими людьми, думал он, следует помнить, что они верят как в бога, так и в дьявола. Они верят в богоматерь и многочисленных святых и ангелов. Они не сомневаются в существовании бессмертной души. Пусть их символы напыщенны, а суеверия коробят пуританские вкусы, но они искренни в вере и знают, что им суждено увидеть рай или понюхать серу весьма причудливого ада...
Сон сморил Эшли, и он задремал, откинувшись на каменную спинку садовой скамьи.Разбудил его женский плач. Открыв глаза, он увидел Елену Карризи. Она стояла на коленях, приникнув лбом к
потемневшему пьедесталу, плечи ее сотрясались от рыданий. Вновь и вновь она поднимала голову, всматривалась в слепые глаза мадонны и страстно молилась.
— Матерь божья! Пожалей меня... Пожалей! Пожалей! Я любила его, а он отослал меня прочь. Я его содержанка, и душе моей путь только в ад. А теперь он хочет, чтобы я вышла замуж... Я не нужна ему как женщина, и от него у меня никогда не будет детей... Пожалей меня, пресвятая дева! Ты женщина и можешь меня понять. Пожалей меня и верни его мне!
Слова лились и лились, пока наконец горе не сломило ее и она не затихла, сжавшись в комочек.
Наблюдая за Еленой, Эшли решил, что именно теперь он должен попытаться превратить ее из врага в союзника. В то же время он понимал, что одного неверного шага достаточно для того, чтобы потерять ее навсегда. Он не решился подойти к ней. Не решился коснуться ее плеча. Он заговорил, сидя на скамье, мягко, печально, неторопливо:
— Мадонна понимает тебя, малышка. Так же, как и я. Если ты мне позволишь, я помогу тебе. У ног мадонны клянусь тебе, что не убивал твоего брата.
Елена подняла голову и осторожно повернулась к нему. По ее лицу катились слезы. Исчезла холеная красавица, встретившаяся ему в отеле "Каравино". Круг замкнулся, и она вновь стала крестьянской девушкой с разбитым сердцем, одинокой и затерянной в огромном безразличном мире. Она не нашла в себе сил, чтобы убежать, И лишь смотрела на него, как загнанный в угол зверек. А Эшли ободряюще улыбнулся.
— Я знаю, что случилось с тобойг Елена, и жалею тебя. Я знаю, какую он уготовил тебе участь, и еще больше жалею тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14