— Уже шесть месяцев вы готовите обвинительный акт
— Я пишу для газеты статью.
— В которой некие итальянские политики обвиняются в мошенничестве, предвыборных махинациях и присвоении средств.
— Совершенно верно.
— Блестящее сочинение, Эшли.
— Вы, разумеется, его прочли,— иронически заметил тот.
— Конечно,— ответил Джордж Арлекин.— От корки до корки, даже пометки на полях.
Эшли изумленно уставился на него.
— Черта с два!
— Для профессионала вы чересчур беззаботно обращаетесь со своими бумагами.
Эшли наклонился вперед. Его глаза сузились.
— Кто вы?
Арлекин неопределенно махнул рукой.
— Посредник, курьер, представитель на переговорах
— Тайный агент?
— Если это вам больше нравится
— И кого же вы.представтяет
— Государство его британ кого величества. Э... неофи циально естественно
— Тогда мне все ясно.
Эшли откинулся в кресле и захохотал. Внутреннюю напряженность сняло как рукой. Он вновь ощутил сладкий вкус победы. Оказывается, раскопанная им сенсация даже больше, чем он ожидал. В тихой голубятне Уайт-холла* начался переполох. Завтра, при виде заголовков, он перейдет в панику. Сомнения и неуверенность покинули Эшли. Он приготовился насладиться комедией.
— От ваших слов я чувствую себя таким важным, Арлекин. Почему мной интересуется британское государство?
— Вы покупаете фотокопии документов Орнаньи, не так ли?
Скулы Эшли затвердели. У него засосало под ложечкой.
— Значит вы знаете и об этом?
— Несомненно.
— Ну, что ж! я их покупаю. Я покупаю их через двадцать минут, в этой самой комнате, за этим столом.
— С ними обвинительный акт приобретет завершенность?
— Да. Большие люди и их пособники помельче будут выставлены на суд общественности. Фотокопии — прямые доказательства одной из крупнейших политико-финансовых афер двадцатого века, подготовленной и организованной его свет лестью герцогом Орнаньей.
— Жаль,— не скрывая неприязни, заметил Арлекин.— Очень жаль. Когда вы намерены опубликовать этот материал?
— Полагаю, что послезавтра. Он придется ко времени. Через десять дней в Италии выборы.
— Американцы везде устраивают театр.— Арлекин показал головой. Он поднялся, прошел к двери, ведущей на террасу, оглядел залитую солнцем морскую гладь. Затем повернулся к Эшли,— Вы не будете возражать, если мы поговорим там? Я не хочу, чтобы нас слышали.
— Как вам угодно.
Эшли подхватил папку и прошел на террасу. Арлекин прохаживался взад-вперед. Журналист присоединился к нему
Англичанин уже не улыбался. Голос его звучал спокойно и рассудительно.
— Эшли, я думаю, вам известна политическая ситуация в этой стране. Сильные, хорошо организованные левые. Небольшое, но обладающее значительными материальными ресурсами реакционное правое крыло. И слабая коалиция центра, вобравшая умеренных представителей обеих сторон, правящая государством в настоящий момент.
— Совершенно справедливо.
— В интересах Европы, в интересах Британии и Соединенных штатов поддерживать и укреплять центр.
— Полностью с вами согласен.
— Именно Орнанья связывал их воедино.
— Тут вы не правы,— отрезал Эшли.
Арлекин не полез напролом. Он вообще пытался избежать прямого конфликта.
— Скажем так: по мнению некоторых представителей моего государства. Орнанья — ключ к единству. У него контакты как среди левых, так и правых. Он знает, как договориться и с теми, и с другими. Его любит публика. Это личность, Уберите его, и останутся одни посредственности. Понимаете?
Щеки Эшли полыхнули багрянцем.
— Еще как понимаю! Вы хотите, чтобы я похоронил эту статью, и тогда великий комбинатор без помех возглавит правительство Италии.— Он невесело рассмеялся.— Хорошенькое предложение одного профессионала другому.
Моложавое лицо Арлекина осветила обезоруживающая улыбка.
— Это единственное, что я могу предложить, Эшли. Я бы подкупил вас, если б смог. Будь такая возможность, я бы пошел на шантаж. Но при сложившихся обстоятельствах у меня нет других аргументов, кроме правды. И я пытаюсь использовать ее наилучшим образом.
Эшли резко обернулся к англичанину.
— Прекрасно! Я верю в вашу искренность. А теперь я скажу, чего вы действительно добиваетесь. Вы хотите, чтобы ради политической выгоды я утаил преступление, даже цепь преступлений.
— Да, мое предложение можно изложить и так. Но необходимо маленькое дополнение. Под политической выгодой понимается стабильность европейской обороны.
Тут Эшли не выдержал.
— О боже, как я люблю англичан! В мире нет более поучающей нации — королевская семья, господствующая церковь, священные ритуалы крикета! И при этом их история — сплошной экономический авантюризм да политические сделки, их герои — пираты и разбойники, их святые — чудаки и анархисты. Они проповедуют мораль в парламенте и готовят войны в клубе консерваторов. Они поносят Уолл-стрит и американский экспансионизм, но их бизнесмены — грабители в полосатых брюках. Однако стоит им споткнуться, тут же вспоминаются наши общие обязательства перед западной цивилизацией. Ради бога, Арлекин, давайте обойдемся без этого.
Вспышка Эщли осталась без ответа.
— Это крайняя точка зрения,— спокойно продолжил Арлекин,— и сейчас я не буду ее оспаривать. Мне кажется, мы говорим о разных вещах, дорогой друг.
— А я так не думаю.
— Вы говорите о моральных устоях. Я — о политике. Одно полностью исключает другое.
— Это — заблуждение.
— Отнюдь. Политика есть искусство и наука управления несовершенными людьми посредством несовершенных методов.
— Плоха та политика, благодаря которой на ответственные посты попадают лживые и продажные личности.
— Не всегда. Лжеца можно направлять. Продажного — купить. Задача дипломата как раз заключается в том, чтобы с выгодой воспользоваться страхом лжеца и жадностью казнокрада.
— А как же правда?
— Правда?— Джордж Арлекин пожал плечами.— Правда — это роскошь, доступная лишь тем, кому не важен результат ее воздействия.
— То есть?
— Вот вас, например, не интересует, чем обернется все это для Италии, да и для Европы. Ваша статья может сбросить с пьедестала правительство, и так нетвердо стоящее на ногах, вызвать в стране экономический и политический хаос. Могут
пойти насмарку многолетние усилия, направленные на обеспечение европейской безопасности. А вы через неделю улетите в Индию, на Яву или в Канаду и ни душой, ни телом не испытаете последствий вашей публикации.
— А вам, естественно, не безразличны эти последствия?— саркастически ухмыльнулся Эшли.
Арлекин ответил не сразу, тщательно подбирал слова.
— Они небезразличны для моей страны и, следовательно, для меня. Я живу в тридцати милях от берегов Европы, и политическая ситуация на континенте определяет, буду ли я есть на завтрак корку хлеба или жареную печень. Вы — журналист, бродячий торговец правдой. Я — человек, который вынужден жить среди лжи, идти на компромисс с коррупцией, мириться с несправедливостью, потому что и первое, и второе, и третье неотделимы от человеческого общества.
— Мирясь с несправедливостью, вы и такие, как вы, увековечиваете ее!
— А такие, как вы?
— Нам тоже важен результат,— ответил Эшли.— Потому что нам чаще приходится сталкиваться с последствиями лжи и несправедливости. Мы видим голод на улицах в то время, как вы читаете о нем в газете. Мы видим убийства и посылаем вам фотографии в доказательство того, что они действительно имели место. Мы видим убитых детей и изнасилованных женщин, вы же читаете заметку в десять строк о пограничном инциденте. И мы верим, что занимаемся благородным делом, неся людям правду. Еще Сократ завоевал этим уважение своих сограждан.
— За что его и отравили.
— Профессиональный риск.— Эшли облокотился на бал-люстраду.— Этот разговор ни к чему не приведет. Наши позиции определены. Вы и ваше государство хотите ввести Орнаньи в правительство. Я хочу отправить его в тюрьму. Ваш мотив — политическая выгода. Мой — правда.
— Это единственный ваш мотив, Эшли?
— Назовите мне другой.
— Вы любите или любили жену Орнаньи,— ледяным тоном ответил Джордж Арлекин.
Слова ударили, как пощечина. Эшли едва не схватил маленького англичанина и не швырнул его в пустоту между голубым небом и синей водой. Но вместо этого он отклонился назад, закрыл глаза, обеими руками вцепился в металлический поручень баллюстрады. Его трясло от злости.
Медленно, с трудом Эшли овладел собой. Когда он открыл глаза, Арлекин все так же стоял перед ним. Тут к Эшли вернулся голос.
— Мерзавец! Подонок! Ты докопался и до этого! Я не видел Козиму больше десяти лет. Да, я любил ее. Я люблю ее и теперь. Она была моей любовницей, но я женился бы на ней! Однако она предпочла Орнанью. Я пожелал ей счастья и попытался забыть ее. К моему расследованию она не имеет никакого отношения.
— Она — его жена, и ваша публикация неминуемо отразится на ее будущем.
— Она его жена, а не моя!
— Я хотел бы,— печально вздохнул Арлекин,— быть таким же твердым в своих убеждениях, как и вы. Вы счастливый человек, Эшли. Я... я сожалею о том, что упомянул о ней. Извините.
Он протянул руку. Но Эшли не пошел на мировую.
— Оставьте!— бросил он. Арлекин вновь вздохнул.
— Как я понимаю, вы намерены опубликовать ваши материалы.
— Намерен,— кивнул Эшли.— Я опубликую их полностью, включая фотокопии документов Орнаньи. Я докажу, что дети умирают от голода на улицах Неаполя, потому что деньги используются не по назначению, но оседают в карманах Вит-торио Орнаньи. Я докажу, что двести тысяч человек от Неаполя до Эболи остались без работы лишь потому, что Орнанья и его коллеги направили средства, предназначенные на развитие юга страны, своим предприятиям на севере Италии. Я опубликую цифры доходов его предприятий и размеры его секретных кредитов в американских банках. А вы и те, кто послал вас, могут катиться ко всем чертям!
— Вы играете с огнем.
— Я не играю.
Арлекин сокрушенно пожал плечами. Его моложавое лицо как-то постарело и осунулось. Он повернулся, чтобы уйти, но внезапно передумал и вновь взглянул на Эшли
— Позвольте мне дать вам один совет. Это старая, старая страна с бурной историей. Она привыкла к насилию, коррупции, интригам, политическим убийствам. Род Орнаньи — плоть от плоти этой истории на протяжении многих веков. Будьте осторожны, мой друг! Будьте осторожны! И если вы передумаете, приходите ко мне.
— Скорее я увижу вас в аду.
— Это вполне вероятно,— мягко заметил Арлекин. Затем он ушел, и Эшли остался один, на каменной террасе, высоко над летним морем.
С пляжа до него доносились крики загорелых юношей, пронзительный смех девушек, неаполитанские песни, льющиеся из радиоприемников, шум мотора прогулочного катера. Сезон отдыха был в разгаре, сезон песен сирен и плясок фавнов. И только такой дурак, как он, мог растрачивать драгоценное время, роясь в грехах другого человека.
Кто из этих людей, дремлющих внизу на песке, спрашивал он себя, прочтет статью, которую он для них написал? Кто из тех, что прочтет, поблагодарит его?
Зачем тогда писать? Стоит ли во имя новостей подвергать жизнь опасности, а душу — вечному проклятию? Не лучше ли провести время с милой девушкой, чем лететь в страну, охваченную революцией?
Правда? Святое дело, но неблагодарная работа. Справедливость? Слепая богиня, чьи весы никак не могут качнуться в нужную сторону. Гордость? Честолюбие? Тщеславие? Все они движут человеком, но не объясняют его поведение...
Зазвонил телефон. Роберто говорил с портье.
— Синьор Эшли, вас хочет видеть какой-то мужчина. Его фамилия Гарофано.
— Попроси пропустить его.
Роберто положил трубку на рычаг и повернулся к Эшли:
— Он уже идет, синьор. Что вы будете пить? Я должен обслужить туристов в другом зале и...
— Два кофе.
— Кофе? Его надо сварить.
— Мы подождем. Поклонившись, Роберто вышел, а мгновением позже появился Гарофано, тощий, чернявый тип с узким лицом и бегающими глазками, сидящими у самой переносицы. Одет он был по неаполитанской моде — короткий облегающий пиджак, брюки-дудочки, начищенные остроносые туфли. Под мышкой он нес потрепанный портфель.
— Рад тебя видеть, Гарофано,— улыбнулся Эшли, протягивая руку.
Гарофано вяло пожал ее, но ничего не ответил. Затем сел, прислонив портфель к ножке стола, и начал вытирать лицо грязным носовым платком. Убрав, наконец, платок в карман, он достал мятую пачку сигарет. Эшли предложил ему свои и щелкнул зажигалкой, Гарофано несколько раз жадно затянулся. Руки его дрожали.
— Успокойся, успокойся,— подбодрил его Эшли.— Все уже позади. Мы выпьем кофе и в пять минут закончим наши дела. Фотокопии у тебя?
— Нет.
Эшли чуть не выпрыгнул из кресла.
— Что?
— Пожалуйста, пожалуйста!— Гарофано всплеснул руками.— Поймите меня правильно. Я хочу сказать, что не принес их сюда. Я могу взять их в любой момент. Поймите, это обычная предосторожность.
—Боишься попасть впросак, да?
— В таком деле нельзя иначе. Вы... вы говорили со своим начальством?
— Да. У меня хорошие вести. Они согласны заплатить. В гостиной повисла тишина. Гарофано разглядывал свои ладони. От сигареты спиралью поднимался дымок. Эшли не сводил глаз с итальянца. Наконец Гарофано поднял голову. Руки его уже не дрожали, глаза не бегали, на губах играла улыбка, самодовольная улыбка барышника, диктующего условия.
— Мне очень жаль, мой друг,— сказал он,— но цена поднялась.
Лицо Эшли потемнело.
— Сколько?
— Десять тысяч.
— Почему?
— Я получил другое предложение.
— От кого?
Взгляд Гарофано вновь упал на его руки. Глаза затуманились, в голосе послышалось ироническое сожаление.
— В таких делах не принято называть имен, синьор.
— Делах!— взорвался Эшли. Он поднялся на ноги, схватил Гарофано за лацканы пиджака и шарахнул его об стену.— Ты говоришь, делах! Делах! А затем принимаешься за шантаж. Мы договорились — две тысячи долларов. Деньги получены. И, клянусь богом, я вышибу из тебя эти документы, даже если мне придется тебя убить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14