https://wodolei.ru/
Об этой проблеме я однажды читал лекцию в лифте, инкрустированном янтарем. С одной стороны, мы не можем отделаться утверждением вроде «тем хуже для тварей», но, с другой стороны, отказываемся признать, что наша великолепная система идей должна зависеть от какого-то противного чудища. При этом, с одной стороны, от нас ускользает относительность понятия «чудовищность» – ведь не будь человека с его критериями оценки, не было бы и чудовищности; а с другой – в замкнутом круге, в котором мы очутились, вообще не может быть никакого доказательства: чудовищным нам кажется то, что выходит за рамки нашего миропорядка, но в то же время мы заявляем, что сбой нашего миропорядка вовсе не служит доказательством его порочности, потому что речь идет всего лишь о чудовище.)
Итак, я наблюдал бой, обуреваемый противоречивыми чувствами, и в конце концов дотронулся до плеча женщины, которая душила жалобно кричащего варана, и робко сказал: «Пожалуйста, оставьте варана в покое… – но, увидев, что это не возымело действия, добавил: – Это редкое животное из Индонезии, в других местах вараны мелкие». Тогда женщина отпустила варана, и тот с опущенной головой отполз в дальний угол комнаты, где свернулся в клубочек у застекленной горки, на полках которой стояли фарфоровые собаки и морские раковины, и громко зарыдал. Женщина медленно поднялась с пола, поправила одежду и строго посмотрела на меня. У нее были волнистые черные волосы и необычайно красивое лицо с резкими чертами и орлиным носом, ее веки были так ярко накрашены разными оттенками бирюзового, фиолетового и зеленого, что было похоже, будто на переносицу ей села экзотическая бабочка с распахнутыми крыльями.
Женщина подошла к застекленному книжному шкафу, на полках которого дремали тщательно выровненные ряды приключенческих романов Александра Дюма-отца и Поля Феваля, изданные в начале века, повернула ключ в замке, и дверца с тихим скрипом отворилась. Женщина залезла глубоко внутрь, достала толстую старую запыленную книгу с золотым обрезом и подала ее мне. Я с изумлением обнаружил на обложке свое имя, отпечатанное округлым шрифтом в стиле модерн и вплетенное в усики растительного орнамента, густая сеть которого расползлась по всему переплету; внизу было заглавие книги – «Где кончается сад». Я в жизни не написал ни единой книги, хотя всегда мечтал быть писателем, потому что мне понравилось бы по утрам работать над книгой, – я представлял себе, что это могло бы быть нечто среднее между «Феноменологией духа», «Тремя мушкетерами» и «Песнями Мальдорора» (тут нет ничего смешного!), – а после обеда сидеть в кафе, пить сладкий кофе и рассматривать сквозь оконное стекло лица прохожих, словно рыбок в аквариуме. Теперь я ошеломленно глядел на книгу со своим именем на обложке. Демоны зла ли совершают за нас то, о чем мы мечтали, но так и не осуществили? Или наши тайные литературные замыслы дозревают в темных глубинах чужих библиотек? Или же книги, которые мы считаем своими творениями, – всего лишь копии текстов, выгравированных на стеклянных пластинах и сложенных в библиотеке, которая находится в лабиринте малахитовых коридоров под городом? Как бы то ни было, похоже, что кто-то выполняет за нас невыполненное. Мне вспомнилось, как друг-музыкант однажды шепотом рассказывал мне в пивной, что однажды вечером слышал со дна пруда в неком безлюдном месте симфонию, которую он хотел написать, еще учась в консерватории, но сумел сложить тогда лишь несколько тактов.
Я открыл книгу, демоново творение, и стал листать ее. Однако, где бы я ни раскрыл томик, напечатанный текст тут же начинал таять и пропадать, как старые фрески в катакомбах, куда проник свежий воздух, на каждой странице я успевал прочитать только несколько слов; вместе они составили таинственную фразу, удивительно прекрасную в своей бессмысленности. В ней говорилось об огромных вокзальных залах, о набережных из мрамора и о застекленной веранде дома в горах. Под растаявшим текстом обнажилась пожелтевшая, как-то печально благоухающая бумага с несколькими коричневыми пятнами и редкими островками застрявших буковок или слогов.
Однако иллюстрации из книги не исчезли. Когда весь текст испарился, я стал изучать их. Они нравились мне, потому что были похожи на наивные офорты в книжках Карла Мая, которые я читал в детстве, когда болел и лежал один в пустой квартире. На всех картинках был изображен варан, причем изображен как законченный негодяй без капли совести в длинном теле. Вот он похабно лапает невинную девушку в прозрачной ночной рубашке, а девушка как раз намеревается улечься спать на свое безгрешное ложе, вот мы видим, как с вершины пирамиды Хеопса он – переодетый в бедуина – выстрелом из пистолета сражает джентльмена в светлом колониальном костюме, тот теряет равновесие и падает с огромной высоты, тропический шлем слетел с его головы – на картинке он застыл в воздухе в полуметре от верхушки пирамиды. Следующая иллюстрация особенно выразительна: на ней представлено мрачное, темное подземелье, затопленное водой, которая вливается туда мощным потоком из устья какой-то трубы, торчащей из стены. К столбу, что подпирает своды, прикручены канатом элегантный молодой мужчина с усиками и юная девушка (по-видимому, та же, что была в спальне); вода достигает им до пояса. Варан стоит на верхней ступеньке лестницы, открывая дверь, через которую внутрь проникают лучи дневного света, его голова повернута к несчастным. Под этой картинкой текст сохранился немного дольше, и я успел прочесть его целиком. Там стояло: «"Мне очень жаль, дорогой граф, что нам так и не удастся окончить наш увлекательный спор о философии Канта, который мы начали в те незабываемые дни в садах Эль-Амарны", – проговорил варан с дьявольской усмешкой на своей гнусной морде – стр. 427».
Досмотрев иллюстрации, я с удивлением глянул на варана, скорчившегося в углу. Тот закрыл морду лапами, как будто ему было невыносимо стыдно, и пытался втиснуться в промежуток между стеклянной горкой и стеной. Теперь он наверняка жалел о том, что его предки с Комодо достигли такой длины. Женщина взяла книгу из моих рук и положила ее на круглый столик, покрытый вязаной салфеткой. Она смотрела на меня, нахмурив брови, и укоризненно качала головой. Хотя она и была моложе, чем я, сейчас она походила на учительницу. Мне тоже стало стыдно и захотелось забраться к варану за шкафчик. А вдруг госпожа учительница пожалуется родителям, что я вожусь с варанами, что не умею применять на практике категорический императив, хотя и треплюсь о Канте в малостранских кабаках, что я не выполнил домашнее задание и не написал книгу, что, вместо того чтобы работать над ней, я тратил свое время на бесцельные прогулки вдоль стен и заборов садов, что в моем мозгу не появилось ничего, кроме неоформившихся мыслей, наполненных ароматами просторов и нечеткими ритмами.
Тут варан встал и, по-прежнему с опаской косясь на женщину в черном платье, открыл футляр, лежавший на горке. Вынул из него виоль д'амур и пристроил ее под свою нижнюю челюсть, предварительно отодвинув в сторонку мешающую складку кожи. В другую лапу он взял смычок и заиграл вальс. К нестройным звукам примешивался его неумолчный скулеж, иногда напоминающий собачий вой. Я подошел к женщине, медленно и торжественно поклонился ей и обнял за талию. Мы стали танцевать, неловко кружа среди обитых кожей стульев и светильников на высоких металлических ножках. По комнате разносились меланхолические звуки виолы и завывания ящера.
Однако, судя по всему, во время игры варан забывал о своих страданиях, музыка все больше увлекала его, завывания постепенно стихли, инструмент звучал все громче и радостнее, мелодия становилась все более ликующей и агрессивной. Он выбрался из своего угла и направился к нам с виолой под подбородком, он играл не хуже главного скрипача в самый разгар цыганского праздника, он повизгивал и хвостом по полу отбивал такт. Радостная улыбка на его морде сменилась дьявольской ухмылкой. И женщина тоже менялась. Ее лицо было уже лицом не учительницы, а скорее испуганной девочки, она с ужасом глядела на скалящуюся тварь и льнула ко мне. Я ласково гладил ее по волосам. Не бойся, я с тобой, я не позволю варану сожрать тебя. Она шептала: «Я очень тебя люблю; если нам удастся вырваться из когтей этого ужасного животного, давай вместе уедем куда-нибудь, где нет никаких гнусных варанов, ведь должно же где-нибудь отыскаться такое место, еще недавно трехметровые вараны жили только на Комодо, а теперь они повсюду; когда я еду в метро, они сидят напротив и раскачиваются, я вынуждена всю дорогу смотреть в их тупые морды, на работе моим новым начальником назначили варана, он хватает меня лапами за плечи, когда я печатаю на машинке, делает мне гнусные предложения…» Варан подошел к нам вплотную, он стоял, открыв пасть, полную жутких блестящих зубов, и играл дикую венгерскую мелодию, он притопывал ногой, так что стены тряслись и покрывались сетью трещин, похожих на разлапистые корни, и громко взвизгивал. Но и с меня спало оцепенение, я больше не боялся зубов варана, не чувствовал потребности отчитываться перед кем-то, оправдываться, что не сделал задания, теперь я знал, что никакого задания нет, что есть лишь неспешно текущая река бытия с ее струями и запахами и то незнаемое и нежданное, что зреет внутри течения.
Варан оборвал музыку на середине такта, оттолкнул меня с такой силой, что я отлетел в угол, и кинул мне вслед инструмент – это означало, что теперь настала моя очередь играть. Потом он обнял женщину и принялся танцевать с ней удивительное варанье танго. Я разозлился, но от падения у меня перехватило дыхание, так что я не смог сразу же встать и броситься на варана. Женщина была полумертвой от страха, варан таскал ее по комнате, как тряпичную куклу, и при этом хриплым голосом напевал мелодию без слов и выделывал над безжизненным телом замысловатые па. Выполняя очередную танцевальную фигуру, они упали на ковер, и варан с непристойным фырканьем запустил лапы в декольте женщины. Я опомнился, в два прыжка подскочил к ним и изо всей силы врезал варану инструментом по голове.
Как только виоль д'амур разлетелась в щепки от удара о вараний череп, раздался ужасный грохот и стены, окружавшие нас, рухнули. Когда пыль осела, я увидел, что мы оказались на обширной равнине, поросшей желтой травой и низким сухим кустарником. С одной стороны на горизонте равнина спускалась к портовому городу, дома которого были издали похожи на камешки, рассыпанные вокруг овального морского залива. Единственным зданием на этой пустынной равнине оказался Национальный музей. Он стоял в сторонке и был такого же размера, как пражский, но только весь стеклянный; сквозь прозрачные стены было видно, как по пустым коридорам летает, медленно взмахивая могучими крыльями, андский кондор. Варан неуверенно встал, держась обеими лапами за голову. Он снова начал бояться и прятался за меня, чтобы женщина его не заметила. Меня тоже покинула смелость. Женщина поднялась, дрожа от злости, и сердито прошипела нам: «Я с вами еще разберусь!» Я предпочел отступить, подталкивая варана, который держался сзади за мою рубашку: он уткнулся в нее головой и плакал. Однако женщина оставила нас, она направилась к стеклянному зданию; мы слышали, как она бормочет себе под нос: «Вы за это ответите, кретины» и «Черта с два тебе поможет, что ты вымирающий вид, да и второй идиот тоже свое получит». По стеклянному пандусу вдоль стеклянных скульптур она подошла к главному входу и ступила внутрь. Было видно, как она поднимается по стеклянной лестнице, как медленно проходит по коридорам, кондор кружил над ней, иногда касаясь крылом ее волос. Не нужно ли мне следовать за ней? Меня манили холодное стекло и острый клюв кондора. Тем временем варан схватил зубами какую-то веревку, привязанную к спинке кровати. Он повернул голову и посмотрел на меня собачьими глазами. Я грустно улыбнулся и лег на затхлую постель. Варан неспешно тронулся в путь, сжимая в пасти веревку, она натянулась, и кровать, дернувшись, рывками поехала по полю. Я лежал на спине и смотрел в ясное небо, иногда слышался хруст сухого куста. Скоро варан начал напевать какую-то песенку, я не слишком прислушивался, разобрал только:
В колючих кустах,
где кончается сад,
спрятан арабский
беcценный клад.
Серебряных храмов
ты утром сиянье узришь,
если к садовой ограде
ползком поспешишь.
К вечеру мы добрались до окраин портового города. Варан все тащил и тащил мою кровать. Сначала мы миновали квартал шикарных вилл, белые стены которых просвечивали сквозь темную листву садов. Потом кровать ехала по асфальту полупустых широких улиц, где красные лучи заходящего солнца, проникая сквозь просветы между домами, падали на большие надписи, что украшали фасады из неоштукатуренного кирпича, и заставляли ослепительно вспыхивать хромированные детали тех машин, что изредка обгоняли нас. Наконец мы затерялись среди извилистых улочек старого припортового квартала, которые порой настолько сужались, что кровать застревала между двух стен; тогда варан поворачивался, терпеливо высвобождал кровать и выбирал другой путь. Я проезжал совсем рядом с мужчинами и женщинами, которые сидели за столиками у входа в маленькие пивные; не вставая со стульев, они пожимали мне руку и что-то кричали на незнакомом языке. Маленькая черная собачка вскочила на постель, немножко прокатилась и убежала. Люди вставали, трепали варана по холке, как лошадь, кто-то принес кувшин и пытался напоить варана вином, засовывая его голову в кувшин. Варан добродушно отстранял всех лапой и невозмутимо тянул меня дальше. Скоро в конце одной из улочек показалась пристань. Алое солнце на горизонте уже коснулось моря; пристань была пуста, только несколько ребятишек бегали с мячом по большому асфальтовому пустырю, их тени мелькали на отдаленных фасадах длинных нежилых домов, красных от света заходящего солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Итак, я наблюдал бой, обуреваемый противоречивыми чувствами, и в конце концов дотронулся до плеча женщины, которая душила жалобно кричащего варана, и робко сказал: «Пожалуйста, оставьте варана в покое… – но, увидев, что это не возымело действия, добавил: – Это редкое животное из Индонезии, в других местах вараны мелкие». Тогда женщина отпустила варана, и тот с опущенной головой отполз в дальний угол комнаты, где свернулся в клубочек у застекленной горки, на полках которой стояли фарфоровые собаки и морские раковины, и громко зарыдал. Женщина медленно поднялась с пола, поправила одежду и строго посмотрела на меня. У нее были волнистые черные волосы и необычайно красивое лицо с резкими чертами и орлиным носом, ее веки были так ярко накрашены разными оттенками бирюзового, фиолетового и зеленого, что было похоже, будто на переносицу ей села экзотическая бабочка с распахнутыми крыльями.
Женщина подошла к застекленному книжному шкафу, на полках которого дремали тщательно выровненные ряды приключенческих романов Александра Дюма-отца и Поля Феваля, изданные в начале века, повернула ключ в замке, и дверца с тихим скрипом отворилась. Женщина залезла глубоко внутрь, достала толстую старую запыленную книгу с золотым обрезом и подала ее мне. Я с изумлением обнаружил на обложке свое имя, отпечатанное округлым шрифтом в стиле модерн и вплетенное в усики растительного орнамента, густая сеть которого расползлась по всему переплету; внизу было заглавие книги – «Где кончается сад». Я в жизни не написал ни единой книги, хотя всегда мечтал быть писателем, потому что мне понравилось бы по утрам работать над книгой, – я представлял себе, что это могло бы быть нечто среднее между «Феноменологией духа», «Тремя мушкетерами» и «Песнями Мальдорора» (тут нет ничего смешного!), – а после обеда сидеть в кафе, пить сладкий кофе и рассматривать сквозь оконное стекло лица прохожих, словно рыбок в аквариуме. Теперь я ошеломленно глядел на книгу со своим именем на обложке. Демоны зла ли совершают за нас то, о чем мы мечтали, но так и не осуществили? Или наши тайные литературные замыслы дозревают в темных глубинах чужих библиотек? Или же книги, которые мы считаем своими творениями, – всего лишь копии текстов, выгравированных на стеклянных пластинах и сложенных в библиотеке, которая находится в лабиринте малахитовых коридоров под городом? Как бы то ни было, похоже, что кто-то выполняет за нас невыполненное. Мне вспомнилось, как друг-музыкант однажды шепотом рассказывал мне в пивной, что однажды вечером слышал со дна пруда в неком безлюдном месте симфонию, которую он хотел написать, еще учась в консерватории, но сумел сложить тогда лишь несколько тактов.
Я открыл книгу, демоново творение, и стал листать ее. Однако, где бы я ни раскрыл томик, напечатанный текст тут же начинал таять и пропадать, как старые фрески в катакомбах, куда проник свежий воздух, на каждой странице я успевал прочитать только несколько слов; вместе они составили таинственную фразу, удивительно прекрасную в своей бессмысленности. В ней говорилось об огромных вокзальных залах, о набережных из мрамора и о застекленной веранде дома в горах. Под растаявшим текстом обнажилась пожелтевшая, как-то печально благоухающая бумага с несколькими коричневыми пятнами и редкими островками застрявших буковок или слогов.
Однако иллюстрации из книги не исчезли. Когда весь текст испарился, я стал изучать их. Они нравились мне, потому что были похожи на наивные офорты в книжках Карла Мая, которые я читал в детстве, когда болел и лежал один в пустой квартире. На всех картинках был изображен варан, причем изображен как законченный негодяй без капли совести в длинном теле. Вот он похабно лапает невинную девушку в прозрачной ночной рубашке, а девушка как раз намеревается улечься спать на свое безгрешное ложе, вот мы видим, как с вершины пирамиды Хеопса он – переодетый в бедуина – выстрелом из пистолета сражает джентльмена в светлом колониальном костюме, тот теряет равновесие и падает с огромной высоты, тропический шлем слетел с его головы – на картинке он застыл в воздухе в полуметре от верхушки пирамиды. Следующая иллюстрация особенно выразительна: на ней представлено мрачное, темное подземелье, затопленное водой, которая вливается туда мощным потоком из устья какой-то трубы, торчащей из стены. К столбу, что подпирает своды, прикручены канатом элегантный молодой мужчина с усиками и юная девушка (по-видимому, та же, что была в спальне); вода достигает им до пояса. Варан стоит на верхней ступеньке лестницы, открывая дверь, через которую внутрь проникают лучи дневного света, его голова повернута к несчастным. Под этой картинкой текст сохранился немного дольше, и я успел прочесть его целиком. Там стояло: «"Мне очень жаль, дорогой граф, что нам так и не удастся окончить наш увлекательный спор о философии Канта, который мы начали в те незабываемые дни в садах Эль-Амарны", – проговорил варан с дьявольской усмешкой на своей гнусной морде – стр. 427».
Досмотрев иллюстрации, я с удивлением глянул на варана, скорчившегося в углу. Тот закрыл морду лапами, как будто ему было невыносимо стыдно, и пытался втиснуться в промежуток между стеклянной горкой и стеной. Теперь он наверняка жалел о том, что его предки с Комодо достигли такой длины. Женщина взяла книгу из моих рук и положила ее на круглый столик, покрытый вязаной салфеткой. Она смотрела на меня, нахмурив брови, и укоризненно качала головой. Хотя она и была моложе, чем я, сейчас она походила на учительницу. Мне тоже стало стыдно и захотелось забраться к варану за шкафчик. А вдруг госпожа учительница пожалуется родителям, что я вожусь с варанами, что не умею применять на практике категорический императив, хотя и треплюсь о Канте в малостранских кабаках, что я не выполнил домашнее задание и не написал книгу, что, вместо того чтобы работать над ней, я тратил свое время на бесцельные прогулки вдоль стен и заборов садов, что в моем мозгу не появилось ничего, кроме неоформившихся мыслей, наполненных ароматами просторов и нечеткими ритмами.
Тут варан встал и, по-прежнему с опаской косясь на женщину в черном платье, открыл футляр, лежавший на горке. Вынул из него виоль д'амур и пристроил ее под свою нижнюю челюсть, предварительно отодвинув в сторонку мешающую складку кожи. В другую лапу он взял смычок и заиграл вальс. К нестройным звукам примешивался его неумолчный скулеж, иногда напоминающий собачий вой. Я подошел к женщине, медленно и торжественно поклонился ей и обнял за талию. Мы стали танцевать, неловко кружа среди обитых кожей стульев и светильников на высоких металлических ножках. По комнате разносились меланхолические звуки виолы и завывания ящера.
Однако, судя по всему, во время игры варан забывал о своих страданиях, музыка все больше увлекала его, завывания постепенно стихли, инструмент звучал все громче и радостнее, мелодия становилась все более ликующей и агрессивной. Он выбрался из своего угла и направился к нам с виолой под подбородком, он играл не хуже главного скрипача в самый разгар цыганского праздника, он повизгивал и хвостом по полу отбивал такт. Радостная улыбка на его морде сменилась дьявольской ухмылкой. И женщина тоже менялась. Ее лицо было уже лицом не учительницы, а скорее испуганной девочки, она с ужасом глядела на скалящуюся тварь и льнула ко мне. Я ласково гладил ее по волосам. Не бойся, я с тобой, я не позволю варану сожрать тебя. Она шептала: «Я очень тебя люблю; если нам удастся вырваться из когтей этого ужасного животного, давай вместе уедем куда-нибудь, где нет никаких гнусных варанов, ведь должно же где-нибудь отыскаться такое место, еще недавно трехметровые вараны жили только на Комодо, а теперь они повсюду; когда я еду в метро, они сидят напротив и раскачиваются, я вынуждена всю дорогу смотреть в их тупые морды, на работе моим новым начальником назначили варана, он хватает меня лапами за плечи, когда я печатаю на машинке, делает мне гнусные предложения…» Варан подошел к нам вплотную, он стоял, открыв пасть, полную жутких блестящих зубов, и играл дикую венгерскую мелодию, он притопывал ногой, так что стены тряслись и покрывались сетью трещин, похожих на разлапистые корни, и громко взвизгивал. Но и с меня спало оцепенение, я больше не боялся зубов варана, не чувствовал потребности отчитываться перед кем-то, оправдываться, что не сделал задания, теперь я знал, что никакого задания нет, что есть лишь неспешно текущая река бытия с ее струями и запахами и то незнаемое и нежданное, что зреет внутри течения.
Варан оборвал музыку на середине такта, оттолкнул меня с такой силой, что я отлетел в угол, и кинул мне вслед инструмент – это означало, что теперь настала моя очередь играть. Потом он обнял женщину и принялся танцевать с ней удивительное варанье танго. Я разозлился, но от падения у меня перехватило дыхание, так что я не смог сразу же встать и броситься на варана. Женщина была полумертвой от страха, варан таскал ее по комнате, как тряпичную куклу, и при этом хриплым голосом напевал мелодию без слов и выделывал над безжизненным телом замысловатые па. Выполняя очередную танцевальную фигуру, они упали на ковер, и варан с непристойным фырканьем запустил лапы в декольте женщины. Я опомнился, в два прыжка подскочил к ним и изо всей силы врезал варану инструментом по голове.
Как только виоль д'амур разлетелась в щепки от удара о вараний череп, раздался ужасный грохот и стены, окружавшие нас, рухнули. Когда пыль осела, я увидел, что мы оказались на обширной равнине, поросшей желтой травой и низким сухим кустарником. С одной стороны на горизонте равнина спускалась к портовому городу, дома которого были издали похожи на камешки, рассыпанные вокруг овального морского залива. Единственным зданием на этой пустынной равнине оказался Национальный музей. Он стоял в сторонке и был такого же размера, как пражский, но только весь стеклянный; сквозь прозрачные стены было видно, как по пустым коридорам летает, медленно взмахивая могучими крыльями, андский кондор. Варан неуверенно встал, держась обеими лапами за голову. Он снова начал бояться и прятался за меня, чтобы женщина его не заметила. Меня тоже покинула смелость. Женщина поднялась, дрожа от злости, и сердито прошипела нам: «Я с вами еще разберусь!» Я предпочел отступить, подталкивая варана, который держался сзади за мою рубашку: он уткнулся в нее головой и плакал. Однако женщина оставила нас, она направилась к стеклянному зданию; мы слышали, как она бормочет себе под нос: «Вы за это ответите, кретины» и «Черта с два тебе поможет, что ты вымирающий вид, да и второй идиот тоже свое получит». По стеклянному пандусу вдоль стеклянных скульптур она подошла к главному входу и ступила внутрь. Было видно, как она поднимается по стеклянной лестнице, как медленно проходит по коридорам, кондор кружил над ней, иногда касаясь крылом ее волос. Не нужно ли мне следовать за ней? Меня манили холодное стекло и острый клюв кондора. Тем временем варан схватил зубами какую-то веревку, привязанную к спинке кровати. Он повернул голову и посмотрел на меня собачьими глазами. Я грустно улыбнулся и лег на затхлую постель. Варан неспешно тронулся в путь, сжимая в пасти веревку, она натянулась, и кровать, дернувшись, рывками поехала по полю. Я лежал на спине и смотрел в ясное небо, иногда слышался хруст сухого куста. Скоро варан начал напевать какую-то песенку, я не слишком прислушивался, разобрал только:
В колючих кустах,
где кончается сад,
спрятан арабский
беcценный клад.
Серебряных храмов
ты утром сиянье узришь,
если к садовой ограде
ползком поспешишь.
К вечеру мы добрались до окраин портового города. Варан все тащил и тащил мою кровать. Сначала мы миновали квартал шикарных вилл, белые стены которых просвечивали сквозь темную листву садов. Потом кровать ехала по асфальту полупустых широких улиц, где красные лучи заходящего солнца, проникая сквозь просветы между домами, падали на большие надписи, что украшали фасады из неоштукатуренного кирпича, и заставляли ослепительно вспыхивать хромированные детали тех машин, что изредка обгоняли нас. Наконец мы затерялись среди извилистых улочек старого припортового квартала, которые порой настолько сужались, что кровать застревала между двух стен; тогда варан поворачивался, терпеливо высвобождал кровать и выбирал другой путь. Я проезжал совсем рядом с мужчинами и женщинами, которые сидели за столиками у входа в маленькие пивные; не вставая со стульев, они пожимали мне руку и что-то кричали на незнакомом языке. Маленькая черная собачка вскочила на постель, немножко прокатилась и убежала. Люди вставали, трепали варана по холке, как лошадь, кто-то принес кувшин и пытался напоить варана вином, засовывая его голову в кувшин. Варан добродушно отстранял всех лапой и невозмутимо тянул меня дальше. Скоро в конце одной из улочек показалась пристань. Алое солнце на горизонте уже коснулось моря; пристань была пуста, только несколько ребятишек бегали с мячом по большому асфальтовому пустырю, их тени мелькали на отдаленных фасадах длинных нежилых домов, красных от света заходящего солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11