Он не замедлил явиться, и мисс Уилмор произнесла маленькую речь:
– Милорд, я знаю вас как близкого друга сэра Уильяма, которому, как вам известно, я, на свое несчастье, дала огромную власть над собой. Я знаю, вы простите мне ту вольность, с которой я ныне обращаюсь к вам с просьбой передать ему мои прощальные слова. Будучи убеждена, что вы не истолкуете превратно мой поступок, я избрала такой способ, предпочтя его банальному эпистолярному жанру, к которому обычно прибегают состарившиеся и надоевшие любовницы. Полностью отдавая себе отчет в том, что я не могу рассчитывать на истинную любовь с его стороны, я в то же время слишком горда, чтобы удовлетвориться безответным чувством, служа ему игрушкой. Я слишком многим обязана сэру Уильяму, чтобы жаловаться и проклинать судьбу. Любовь спасла меня от деградации и вернула на стезю добродетели, хотя и поздно теперь спасать мою репутацию. Будьте так великодушны передать ему, что я покидаю его с чувством огромного сожаления, главным образом оттого, что предвижу его собственное погружение в бездну порока. Разлука со мной ничего для него не значит; я же покидаю его с неослабевающей любовью, которую буду оплакивать всю жизнь. Я не надеюсь, да и не хочу, чтобы он помнил обо мне, и прошу его лишь не искать – к своему и моему беспокойству – встреч со мной и не пытаться помешать мне осуществить то намерение, от коего я не отступлю. Скажите, что я умоляю его со спокойным сердцем принять мое последнее "прощай".
По окончании монолога она поспешно скрылась в задней комнате, даже не дождавшись ответа и хлопнув дверью. Мервилл помчался ко мне, чтобы немедля поведать о новом повороте событий, но в то утро я уехал развлекаться в Ричмонд, о чем мисс Уилмор знала и чем воспользовалась, желая, чтобы я как можно позже узнал о ее решении и не мог воспрепятствовать его осуществлению. Когда на следующий день Мервилл сообщил мне об отставке, гордость моя возмутилась, и я чуть было не принял сей демарш за одну их тех уловок, к которым часто прибегают женщины с целью удержать любовника. Однако вскоре я увидел вещи в истинном свете. Удовлетворение от мирного исхода омрачалось упреками самому себе в том, что она меня опередила. Немало уязвленный этой выходкой, я взял с собой Мервилла и поехал к мисс Уилмор, но нашел дом запертым; вышедший на стук привратник сказал, что его хозяйка отбыла в пять часов утра в собственной карете, сопровождаемая верной горничной, и он не может ответить, куда они направились, потому что не знает.
Я тупо смотрел на него, сраженный бесцеремонным поступком моей бывшей возлюбленной. Должно быть, так смотрел бы государь на вышедшие из повиновения доминионы. Еще немного – и я бы выместил свой гнев на привратнике, если бы не присутствие Мервилла, знавшего, что я не только заслужил подобное обращение, но что мне еще и повезло, так как ее великодушие избавило меня от оскорбительных сцен. Он полушутя, полузабавляясь моим возмущением, отчасти примирил меня с собой: в таком примирении я нуждался гораздо больше, нежели в воссоединении с утраченной любовницей. Тщеславие, ставшее побудительной причиной моего гнева, помогло залечить им же нанесенную рану. Мне открылась возможность гордиться тем, что я вызвал в ком-то столь сильное чувство, и находить хорошие стороны в том, что мисс Уилмор сама бросила меня, оставив на берегу, словно Тесей Ариадну.
Несколько дней спустя я получил от нее сдержанное, длинное письмо, в котором она сообщала о своем отъезде на юг Европы, где надеялась оправиться от любовной неудачи, которую относит не на мой счет, а на счет своего прошлого; она дарует мне полное прощение и умоляет лишь о том, чтобы я остался ее другом и не лишал ее своего уважения, которое она надеется заслужить.
Я охотно принял условия договора и ответил таким образом, чтобы, с одной стороны, не вызвать в ней напрасных надежд, а с другой – не задеть самолюбия и выказать признательность. А так как я был совершенно искренен, то на мою долю и выпало редкое счастье обрести друга там, где я потерял любовницу.
В скором времени мисс Уилмор воротилась в свое имение, а оттуда – в Лондон, где мы и встретились как лучшие друзья. Она открыла салон для всех, кто пользуется уважением в обществе, и скоро убедилась, к своему величайшему удовольствию, что, хотя свет неохотно расстается со своими предубеждениями, они в значительной степени ослабевают, если и не сходят на нет, при условии неукоснительного следования стезей добродетели того, кто не на словах, а на деле хочет загладить прошлые ошибки. Научившись уважать себя, она мало-помалу добилась того, что и другие стали уважать ее, а большего она и не желала. Что же касается нескольких светских бездельниц, по-прежнему не хотевших замечать той порядочности, которой ныне дышал весь ее облик, то она считала ниже своего достоинства оправдываться перед ними за прошлые безумства. Кроме того, этот бойкот избавлял ее от многих знакомств, которые только зря отнимали время и испытывали ее терпение. Так что мисс Уилмор стала рассматривать его в качестве штрафа за освобождение от них, все равно как многие женщины выходят замуж, только чтобы избавиться от тирании родителей.
На этом я прощаюсь с мисс Уилмор, оставляя ее в значительно лучшем положении, чем в начале нашей связи, и перехожу к следующему приключению, которым я также обязан случаю.
Однажды, оставив лорда Мервилла гостить у одного нашего общего знакомого, жившего за городом, я возвращался один в своем ландо, запряженном шестеркой лошадей. Обгоняя чью-то карету, мой экипаж слегка зацепил ее; у нее отвалилось колесо и она едва не опрокинулась. Услышав женский крик, я выскочил из ландо и с помощью слуг вызволил из кареты двух дам, отделавшихся, по счастью, одним лишь испугом. Поскольку дальнейшее путешествие в карете оказалось невозможным, а до города оставалось около двух миль по скверной дороге, они без колебаний приняли предложение воспользоваться моим экипажем. Принеся извинения за неловкость моего кучера, послужившую причиной аварии, я помог им сесть и велел ехать по указанному дамами адресу.
Все это время их лица были скрыты под шляпами и капюшонами, так что я не видел их до тех пор, пока дамы не устроились поудобнее и не сняли головные уборы. Тут-то я и увидел обеих во всей красе. Одной было самое меньшее пятьдесят лет, а другой – около восемнадцати.
Имя старшей из дам оказалось мне знакомым. То была леди Олдборо, недавно овдовевшая в пятый раз. Ее последний муж, сэр Томас Олдборо, некогда молодой баронет без клочка земли, был поразительно красив, что и подвигало сию почтенную матрону изменить свойственной ее возрасту (ей тогда исполнилось сорок пять) осмотрительности и выйти за него замуж. Как говорится, она составила его счастье, зато погубила здоровье, впрочем, не прямо, а косвенно. Правда заключалась в неспособности сэра Томаса Олдборо противостоять единственному достоинству своей жены, а именно – крупнейшему состоянию, источником которого послужило наследство, оставленное ей четырьмя покойными супругами, причем ни от одного из них у нее не было детей. Но это же состояние, не без вмешательства высшей справедливости, явилось орудием возмездия, ниспосланного сэру Томасу за столь низменные мотивы, и средством его самоуничтожения. Потому что сразу после свадьбы он отбросил всякую щепетильность по отношению к женщине, на которой женился лишь из-за богатства, облегчавшего ему доступ к всевозможным удовольствиям, и пустился во все тяжкие, как будто наверстывая упущенное, позволяя себе любые излишества, пока окончательно не подорвал здоровье и не скончался на полпути к ожидаемому наследству. Продажная любовь, ночные бдения в кабаках, азартные игры, когда он в одночасье лишался огромных сумм, – словом, весь набор удовольствий, какие только может предложить большой город и которые губят стольких юношей, приехавших из провинции, подтачивая их здоровье, разоряя кошельки и разрушая личность. Все это довело сэра Томаса до последней стадии деградации, физической и моральной. Выжатый, как лимон, в свои тридцать лет похожий на древнего старца, он скончался от чахотки. Так что не жена, а он сам явился жертвой своего обмана, принесшего ему все, к чему он стремился, только для того, чтобы – эта мысль приводила его в бешенство – дать "старухе", которую он столько раз хоронил в мечтах, пережить себя. Когда это случилось, леди Олдборо сообразила, что в данных обстоятельствах чересчур глубокая скорбь будет неуместна, и благоразумно воздержалась от чрезмерно бурного ее проявления, ограничившись чисто формальным ритуалом, несоблюдение которого общество склонно прощать гораздо меньше, нежели горе.
Избавившись таким образом от мужа, сия умудренная опытом матрона решила более не подвергать себя риску нарваться на домашнего тирана или, по крайней мере, не связываться с молодыми мужчинами и не полагаться на их благоразумие и признательность; впрочем, она по-прежнему питала к ним слабость, что мешало ей вовсе от них отказаться. Вопрос, стало быть, заключался в том, чтобы иметь с ними дело при условии своей полной безопасности, и скоро мы сможем убедиться, как блестяще она решила эту проблему.
Огромное, в полный рост, зеркало не раз беспощадно демонстрировало леди Олдборо ее увядшее лицо; провалы глаз, гусиные лапки морщин… Редкий, исключительный случай – чтобы женщина не осталась слепа к исчезновению своей красоты! Полностью отдавая себе отчет в результатах опустошительной работы времени, леди Олдборо четко уяснила свой главный интерес и уподобилась мудрому государственному деятелю, который, почувствовав, как власть уплывает у него из рук, и осознав свою неспособность удержать ее, готовит себе преемника, на которого сможет всецело положиться. Так ему удается извлечь выгоду из безнадежной, казалось бы, ситуации.
С этой целью леди Олдборо привязала к себе – всевозможными узами – дальнюю родственницу, мисс Агнес, юную особу без семьи, состояния и знакомств, зато щедро наделенную другими достоинствами. Откровенно говоря, трудно было бы найти для этой цели лучшую кандидатку. Мисс Агнес представляла из себя очаровательную марионетку, чьими поступками, дергая за ниточки, искусно управляла леди Олдборо, ради выгоды, а также своего удовольствия. Но то была исключительно тонкая игра, которую пожилая дама вела столь талантливо, что я, как показало время и последующие события, попался на удочку.
Едва взглянув на Агнес, я не мог не отдать дань восхищения ее красоте. Не было на свете более привлекательного личика, более совершенной фигуры. То и другое вместе производило необыкновенное впечатление. Не то чтобы ей удалось затронуть сокровенные струны моей души, изгнав из нее обожаемую Лидию, нет, то была скоротечная страсть, мобилизующая все силы на достижение своей цели. И я начал строить планы на ее счет.
Начиная игру, я не знал еще, какие мне выпали карты (они лежали рубашкой вверх), и потому счел благоразумным не оказывать слишком явного предпочтения младшей из дам: любой ложный шаг мог привести к катастрофе. Поэтому я сделался необычайно любезен с леди Олдборо, которая – это не ускользнуло от моего внимания – все время наблюдала за мной; по выражению ее лица я понял, что не внушаю ей антипатии и, следовательно, ничего не потеряю, если буду стараться угодить ей.
Обращаясь к леди Олдборо, я вложил в свои слова всю доступную мне любезность, изящество и убедительность, осыпая обеих дам комплиментами, которые обычно безотказно действуют на женщин – так что больше ничего уже не требуется. Это я прекрасно знал и никогда не пренебрегал столь надежным средством.
К тому времени, как карета подъехала к дому леди Олдборо, мы с ней успели проникнуться такой симпатией друг к другу, что меня не отпускали до тех пор, пока я не дал обещания навестить их завтра вечером, подкрепив свои слова нежным взглядом, обращенным к Агнес. Она приняла его с таким многозначительным и одновременно ничего не значащим видом, что только ее прелестное личико удержало меня от немедленного отказа от сего предприятия.
Я приехал в назначенное время и застал леди Олдборо с Агнес одетыми для приема гостей; гостиная ломилась от визитеров. Кое-кого я уже знал, они же были наслышаны об инциденте, послужившем причиной моего знакомства с леди Олдборо и ее воспитанницей.
Собственный интерес сделал меня проницательным: мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что большинство мужчин съехались, дабы лицезреть – не без далеко идущих планов – прекрасную Агнес. Это обстоятельство, лившее воду на мельницу леди Олдборо, несколько раздосадовало меня, ибо мне предстояло выдержать конкуренцию, не говоря уже о возможной оппозиции самой леди Олдборо. Вместе с тем, атмосфера дома не была слишком строгой: наоборот, хозяйка словно задалась целью превратить свой салон в академию галантности. Здесь принимали молодых, веселых и красивых; сама она, переходя от одной группы к другой, следила за тем, чтобы ухаживания не переходили за грань приличия.
Агнес была ослепительна и, несомненно, играла главную роль в этом спектакле, а леди Олдборо, подчинившая гордость более материальным интересам, казалось, была так далека от ревности и соперничества, что создавалось впечатление, будто она нарочно выдвигает девушку на первый план, рассматривая ее успех как свой собственный.
Мотивы ее были так необычайны, так сложны, а Агнес являла собой столь законченное произведение искусства, что трудно было в чем-нибудь заподозрить леди Олдборо; ее поведение воспринималось как образец самопожертвования, тогда как на самом деле все ее действия имели целью лишь собственное благо.
Меня ждал горячий прием и всевозможные почести. Я чувствовал себя хотя и малознакомым, но желанным гостем, которого леди Олдборо возмечтала заполучить в качестве завсегдатая. Агнес, со своей стороны, вносила посильную лепту, бессознательно способствуя осуществлению надежд своей покровительницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25