Ника считается одним из столпов современной международной сексопатологии, разъезжает по заграницам, публикуется по всему миру.
Я все еще свыкалась с мыслью о том, что длинноногая Беверли украла моего Тему, и вдруг мне сообщили: в октябре я стану бабушкой. Теперь же Артем звонит и говорит, что Беверли родила! Октябрь уж наступил, и роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей? Да нет же, сегодня какое-то там августа…
– Роды прошли благополучно, – продолжал вещать сын из Калифорнии. – Почти на два месяца раньше положенного срока, но у ребенка все в порядке, мама! Беверли великолепно перенесла кесарево. Знаешь, сейчас очень модно рожать посредством кесарева сечения!
– Не знаю! – огрызнулась я. – Дело в том, дражайший сыночек, что я не рожала последние двадцать семь лет, если память меня не подводит! А я мучилась и на свет тебя производила самостоятельно в течение тринадцати часов!
Отчего я такая злая? Из-за глупого сна с Нобелевской премией? Или из-за того, что единственный сын звонит среди ночи и сообщает, что нелюбимая невестка сделала меня бабкой?
– Мы назвали ее Алисой, – продолжил Тема.
Мой сын обладает удивительно покладистым характером. Кажется, он не заметил моего едкого сарказма и обиды.
– Кааак-к-к-к? – Я оторопела.
Васисуалий Лоханкин вонзил мне в живот острющие когти, и я вскрикнула.
– Мама, с тобой все в порядке? – осведомился мой отпрыск.
Все ли в порядке? Я столкнула с себя Василиска, поднялась и трагическим тоном произнесла:
– Как вы назвали ее?
– Алисой, – миролюбиво повторил Артем. – Кстати, это девочка.
– Ах, не может быть, Тема, а я думала, что Алисами называют в наше время сексуальной вседозволенности еще и мальчиков, – взъерепенилась я, чувствуя, что готова разрыдаться. – Что это за имя? Вы же сказали, что назовете ребенка в честь деда или бабки!
– Мы и назвали, – ответил сын. – Мать Беверли зовут Алисой.
Я уселась на кровать, и Лоханкин снова шмякнулся мне на колени. Вот оно что! Значит, Беверли указывает моему сыночку, как назвать первую и, может быть, последнюю мою внучку! А спросить меня никто не удосужился! Ах, эта мерзавка Беверли! Я в который раз пожалела, что не являюсь активным членом ку-клукс-клана.
– Значит, Алиса, – угрожающе спокойным тоном протянула я. – Чего ж постеснялись, нарекли бы ребенка сразу Индирой Ганди или Кондолизой Райс!
– Мама! – произнес шокированно Артем. – Мама!
– А фамилию бы дали – индекс Доу-Джонса, – продолжала зверствовать я.
– Мама! – перебил меня сыночек. – Пойми, Алиса будет жить здесь, в Америке, и тут это вполне нормальное имя. Не называть же нам ее в честь тебя Серафимой или в честь бабушки Нинель!
Так и есть: мне будет отказано не только в том, чтобы выбирать имя для чада, но и в том, чтобы воспитывать его и привить девочке великий и могучий герцословацкий язык. Она станет стопроцентной американкой, более того, калифорнийкой и начнет приветствовать меня на ломаном герцословацком тем единственным словом, которое будет знать на языке отца: «Спасибоу!»
– Ага, Алиса… в честь мамаши Беверли… Или это твоя тайная страсть к детской фантастике русского писателя Кира Булычева? – уколола я сына.
Когда-то он в упоении смотрел «Тайну Третьей планеты»: в нашей Герцословакии, стране – сателлите Советского Союза, раньше постоянно крутили «ихние» фильмы и мультяшки.
– Или, может быть, Алиса – это долг памяти незабвенному Буратино и его хвостатой герл-фрэндше по выращиванию на поле чудес саженцев с золотыми вместо листьев?
– В честь Алисы Льюиса Кэрролла, – уверил меня сын. – Беверли в восторге от «Алисы в стране чудес» и «Алисы в Зазеркалье»!
Я утробно расхохоталась:
– О, в честь Алисы Льюиса Кэрролла? Дорогой мой Тема, а известно ли тебе, что этот самый математик Чарльз Доджсон, по совместительству писатель Льюис Кэрролл, обожал маленьких девочек, лет эдак десяти-одиннадцати. Причем весьма даже неплатонически обожал! Кстати, именно Льюис Кэрролл стал для Набокова прообразом его игривого старого развратника Гумберта Гумберта из бессмертной «Лолиты»!
Яд так и сочился с моего раздвоенного языка, но Тема никак не прореагировал на эти литературные эскапады. Он привык к тому, что его мать-писательница постоянно вываливает неприглядные факты из жизни великих авторов.
– И вообще, имя Алиса принесло Герцословакии несчастье, – вещала я, войдя в роль оскорбленной матери. – Истеричная императрица, жена Николая Второго, последнего безвольного русского императора, до того как перешла в православие, звалась Алисой Гессен-Дармштадтской. Некоторые предпочитали именовать ее Даромшмадской. Если бы не эта Алиса, то не было бы и Распутина, который, кстати, вроде бы ублажал не только ее душу, не было бы развала государства, не было бы мировой войны, и революции в России не было бы, и тогда в нашей Герцословакии к власти коммунисты не пришли бы, и вся мировая история иначе пошла бы, и Джорджа Гуша американским президентом не переизбрали бы!
– Мама! – заметил Артем. – Понимаешь, наша Алиса не имеет к этому ни малейшего отношения!
Он был прав, мой единственный сын! Но что я могла поделать в такой ситуации – просто принять как факт, что Беверли родила и девочку назвали в честь ее матери? Он же мой сын!
– А появись у вас сыночек, то вы окрестили бы его Марком Аврелием или нет, подожди-ка, Ганнибалом Лектером, в честь дедушки Беверли? – нанесла я еще один запрещенный удар.
– О, мама! – Артем окончательно потерял терпение. – Мама!
– Теперь бабушка! Передавай привет своей супруге, – пропела я елейным тоном. – Кстати, шрам от кесарева сечения не сильно попортил ее идеально плоский живот, которым она так гордится?
Когда разговор завершился, я еще долго сидела с прижатой к уху телефонной трубкой, в которой умирали гудки. Васисуалий Лоханкин, урча, растянулся у меня на коленях. Я потрепала Василиска за ушком. Он сразу же вонзил в меня коготки.
Спать не хотелось. Кошмары преследовали меня не только во сне, но и наяву. Артем сказал, что приезжать к ним не имеет смысла. Уверена, что эту мысль вбила ему в голову разлюбезная Беверли. Она украла у меня сына, а теперь хочет украсть и внучку!
– Алиса, ты только подумай! – сказала я Васисуалию, и котина лишь проурчал в ответ. – Какое падение нравов! Куда до нас всяким элагабалам и каракаллам![1] И в каком, интересно, направлении катится мир?!
Я спихнула кота, включила бра, натянула кимоно (подарок японских поклонников моего творчества) и спустилась на первый этаж.
Васисуалий последовал за мной. Еще бы, десятикилограммовая тварюга постоянно испытывала чувство голода. Как и я! Однако Лоханкину было много проще – он наедался мяса, жирной деревенской сметаны, лакал сливки – и оставался подтянутым парнишкой шести лет от роду.
Стоит мне съесть две конфетки или ломтик торта, как неподкупные весы безжалостно констатируют лишних три килограмма.
И почему природа так несправедлива к людям и так благоволит к котам?
Было почти четыре утра. Августовская ночь начинала таять, хотя до рассвета оставалось не меньше полутора часов. Я заварила себе крепчайший кофе, бросила ластящемуся Василиску куски вчерашнего жаркого и, усевшись на мягкую табуретку, с наслаждением закурила.
Я, Серафима Ильинична Гиппиус, самая известная писательница современной Герцословакии, наследница громкой фамилии и древних традиций, лауреат Тукера (и Нобелевской премии – во сне!), гениальный стилист и живописатель герцословацких нравов, ведущая телевизионной программы на канале ЖТВ «Ярмарка тщеславия», вдруг поняла, что в свои неполные ммм… тридцать три года – крайне несчастлива!
Осознание невыносимой тяжести по-герцословацки бесцельного бытия пришло ко мне именно в то злосчастное утро, двадцать пятого августа, когда Артем позвонил и сообщил, что на свет появилась моя первая внучка по имени Алиса.
Подкрепившись тремя чашками черного и несладкого кофе, половиной кремового рулета, двумя бутербродами с ветчиной и несколькими карамельками, я стала смотреть на сложившуюся ситуацию более оптимистично.
Я – сама Серафима Гиппиус! Моей троюродной бабушкой по отцовской линии была легендарная русская поэтесса Зинаида Гиппиус!
Я – родом из России, но с самого детства живу в Герцословакии – небольшой, но богатой стране на Балканах, у Адриатического моря!
Я описалась на коленях у Корнея Ивановича Чуковского, я воровала леденцы из серванта на даче у Анны Андреевны Ахматовой, я как-то залезла в дремучую крапиву, удирая от казавшейся мне сказочной ведьмой Лили Брик!
Мои книги издаются в Герцословакии, ближнем и дальнем зарубежье солидными тиражами, у меня было четыре с половиной мужа, и всех я бросила сама (ну, или почти всех!), в мою программу хотят попасть очень многие знаменитости, меня узнают на улице, в метро (не поверите, но я иногда езжу на метро!), не помогают ни черные очки, ни обмотка головы и лица шарфами по принципу древнеегипетской мумии, ни шляпа в стиле человека-невидимки.
Я – по праву! – считаюсь незыблемым литературным авторитетом, веду необременительный полусветский образ жизни, пишу, говорю и ем все, что ни пожелаю, и не забочусь о финансах.
Кроме того, я преподаю уже который год в американском университете, живу в городке под названием Ithaca (что мне, кандидату филологических наук, защитившему диссертацию по «Одиссее», безумно льстит) и вообще не задумываюсь о хлебе насущном.
Два года назад мой сатирически-философско-постмодернистско-классический роман-антиутопия «Глокая куздра» удостоился Тукеровской премии (я знала, что кое-кто из злопыхателей именовал меня «полновесным лауреатом премий канцлера Брюнинга, Фредди Крюгера и анти-Дюринга»).
Похоже, мне в самом деле придется мириться с Беверли. Я не хочу потерять Артема – ведь тогда эта, прости господи, лахудра полностью приберет моего единственного сыночка к своим шоколадным ручкам! Да какая мать такое стерпит? Моего родного Темку заграбастало американское страшилище!
Мрачные мысли под воздействием легкого завтрака исчезли. Сегодня у меня напряженный день. Съемки «Ярмарки тщеславия». Несмотря на то, что я разделываю «под орех» почти всех гостей программы, попасть в нее и стать объектом моего неподражаемого остроумия и жертвой смертельного злословия для многих является делом чести. Мне известна как минимум дюжина человек, которые начали восхождение к славе в массмедиа с того, что позволили планомерно и без сопротивления истязать себя в моей программе.
Сегодня ожидался визит занимательного гостя, я уже наметила, во что облачусь. Предвкушая кровавое пиршество, я отправилась в ванную.
Ровно в восемь утра началась строительная вакханалия. Я как раз пыталась найти неизбитый эпитет к слову «любовь», сидя перед ноутбуком.
Бум, бббум, бууум, буммм. Я обхватила голову руками, пытаясь остановить ускользающие мысли. Так и есть, наши новые герцословаки продолжают возводить свой Букингемский дворец!
Летом и осенью я живу на даче, расположенной в поселке Перелыгино, в подбрюшье нашей столицы Экареста. В приснопамятные времена Герцословацкой Социалистической Конфедерации (она развалилась в 1991 году на восемь самостийных государств, положив начало балканской заварухе) в Перелыгине обитали деятели искусств – поселок изначально задумывался как место, где поэты, писатели, скульпторы и композиторы, наслаждаясь девственно-чистым воздухом, под шум старинной дубравы будут создавать шедевры во славу родины.
В конце сороковых так оно и было, затем половину жителей Перелыгина отправили в лагеря и подселили работников Комитета, которых, в свою очередь, почти всех расстреляли. Новый всплеск в жизни нашего Перелыгина произошел после смерти Сталина, это событие повлияло на судьбу Герцословакии, тогда мои родители и получили от государства дачу.
И сейчас в Перелыгине обитают осколки великой эпохи – не считая меня, здесь живет поэтесса Раиса Блаватская, представительница интеллектуального постмодернизма (или постинтеллектуального офигизма, как люблю шутить я), тут же – летняя резиденция и мастерская Ираклия Тхарцишвили, того самого скульптора, который ваяет исторических личностей и дарит их (за счет принимающей стороны) столицам мира. Ирик – мой старый друг, кажется, он все еще лелеет мечту заполучить меня в любовницы. Но к чему мне эти африканские страсти? Когда я бываю в Штатах, то навещаю его в пентхаузе на Пятой авеню. Мы пьем коллекционный французский коньяк и предаемся великогерцословацкому шовинизму.
Кого я забыла упомянуть? Из «бывших великих» – разве что Гамаюна Подтягича, некогда столпа соцреализма, получившего семь или восемь Государственных премий и создавшего шедевр-пенталогию под названием «Домны революции» – металлургический секс-триллер середины пятидесятых. Сейчас о Гамаюне никто и не знает, а когда-то от его слова зависели судьбы и карьеры – он был первым секретарем правления Союза писателей Герцословакии. Теперь он якшается с коммунистами, был одно время депутатом Госдумы, но в последний год резко сдал, отошел от дел и засел на даче, где строчит мемуары, желая доказать всем, что времена «красной империи» были самыми лучшими.
После смерти жены Гамаюн тоже неравнодушно поглядывает в мою сторону, но я делаю вид, что не замечаю его плотоядных взоров. Восьмидесятичетырехлетний эгоист с неприглядно волосатыми варениками вместо ушей – это не для меня!
Ах, и как же я забыла о Браниполке Иннокентьевиче Суворе! Да, это тот самый, некогда всемогущий Сувор, правая рука генсека Алдропа, генерал в отставке, заместитель председателя КГБ – Комитета герцословацкой безопасности, дважды Герой, трижды кавалер…
Браниполк Иннокентьевич для своих неполных семидесяти – вполне крепкий молодцеватый старикан, захаживает ко мне то с бутылкой вишневой наливки, то с последним романом Мураками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9